Никогда не слышала от него об отце. А я не задавала вопросов. Саше можно было бы стать не только дизайнером или архитектором, но и сценаристом. У него была огромная тяга к сочинительству. Вот эту, например, историю я слышала от Игоря Леонидовича Охлупина, нашего ведущего актера. Задолго до моего прихода в театр Саша всем рассказывал, что его папа был летчиком, героем войны. И почему-то воевал во Франции. Спустя много лет французское правительство решило наградить героя орденом Почетного легиона. А поскольку отец Саши скончался, орден решили вручить сыну.
За Мартыном специально прислали самолет, и за три часа, пока летели, ему прямо на борту сшили фрак. Правда, никто в глаза этого ордена не видел. Но Мартын рассказывал эту историю на полном серьезе и с детальными подробностями. Актеры тогда в Париж не ездили, слушали открыв рот. «Я вышел на Елисейские Поля, — красочно живописал Саша о своей поездке, — а там пахнет сеном!» А что? Логично! Раз поля, значит, должно быть сено! Спустя время, когда люди поездили по парижам, убедились, что никаким сеном на Елисейских Полях не пахнет!
Это была одна из его многочисленных фантазий. Биография должна соответствовать внешности. Вначале Саша придумывал историю, искренне в нее сам верил, а потом заставлял поверить окружающих. Конечно, включал при этом весь актерский талант. Одна из фирменных фишечек — когда на сцене он играл волнение, у него начинали дрожать губы. Об этом все знали, но все равно покупались. А что уж говорить обо мне! Верила ему безоговорочно.
В декретный отпуск меня отправили рано: со второго месяца беременности я страшно округлилась. Распухла как на дрожжах — стриптиз уже не покажешь. Иру Розанову взяли в театр меня дублировать. К концу беременности весила сто пять килограммов! Необъятное пузо, пудовые сиси и огромные очки на маленьком носике. Думаю, эстету Мартынову даже при его склонности к фантазиям было трудно включить воображение, чтобы привыкнуть к моему новому образу. А еще беременность я проводила в полной депрессухе. Так себя и называла: «Центнер в горе». Рыдала постоянно, стоило мне палец показать. Вместо обещанного докторами гормона счастья включился гормон несчастья.
Нашей молодой семье еще до рождения Маши дали двухкомнатную квартиру на Гоголевском бульваре. Сюда мы привезли дочку из роддома. Саша перенес из старой квартиры свои удивительные полки из бруса и кухонный стол, мои родители купили мебель. И мы зажили на новом месте. Я целиком погрузилась в материнство, полностью переключившись на Машу. Она была прелестным ребенком. Я панически боялась, что с ней может что-то случиться.
Конечно, Саша чувствовал себя отодвинутым на второе место: жене не до мужа, не до секса. Единственное желание — спать, спать, спать... Мартын все сносил молча, он вообще очень спокойный. Моя страсть первое время его будоражила, а когда на смену ей пришла хроническая усталость, у него тоже изменилось ко мне отношение.
Саша оказался на удивление хорошим отцом. Он очень помогал с Машенькой: стирал пеленки, вставал к ней ночью, чтобы дать мне выспаться, гулял с коляской по бульвару. Это был период, когда он играл в папу. Видимо, пропустил все это с мальчиками, а тут уже тридцать семь стукнуло. Чувство отцовства ему было внове.
Прошло три месяца. Вдруг звонит Нора Владимировна из театра и, попыхивая сигареткой, говорит: «Все, хватит дома сидеть. Худей и выходи. Ждем!» И я тут же вышла на работу. Помню, как случайно столкнулась за кулисами с Анатолием Владимировичем Ромашиным. Он широко улыбнулся и вежливо спросил: «Когда вы, Таня, все успеваете? Слышал, уже и ребенка родили». Я с удивлением на него посмотрела — он был словно из другой жизни...
