Думаю, не было в театре больших противоположностей, чем Руфа и Элина Авраамовна. В Нифонтовой не было ни капли звездности, и в других она ее не любила. А Быстрицкая ходила у нее под кличкой Черная звезда. Так Нифонтова видоизменила прозвище знаменитого бразильского футболиста Пеле, которого называли Черной жемчужиной. А Черная — оттого что в отличие от светловолосой Руфы Быстрицкая — брюнетка. Однажды у театра Руфу встречала молоденькая поклонница, которую мы знали в лицо. Подбежала, сунула букет. Руфка к ней обернулась, спросила надменно: «Я слышала, вы меняете национальность?» Девушка потупилась. Когда мы сели в машину, я спросила:
— Что это было?
— На днях она такие же цветочки подарила Быстрицкой.
На мой взгляд, эти актрисы несопоставимы по отпущенному им дарованию. А они даже звания народных артисток РСФСР, а потом СССР получали одним указом. Конечно, Руфе было обидно. Как-то она прилетела на гастроли в Ялту и обнаружила, что администратор театра Тылевич поселил ее в двухместный номер, а Элине Авраамовне выделил люкс. Руфа сочла это оскорблением. Добиться справедливости она не могла, от бессилия оставалось только хулиганить. Не знаю, как Нифонтовой удалось проникнуть в номер администратора, но она умудрилась весь его багаж обсыпать дустом. А этот порошок, как известно, страшно воняет, и запах не выветривается! Вернувшийся ночью Тылевич устроил страшный хай. Вызвал милицию, разбудил секретаря парторганизации, которым тогда был Евгений Матвеев. Руфу быстро вычислили, она и не думала отпираться. Уже в Москве устроили товарищеский суд. Нифонтова явилась на него последней, в редких по тем временам женских брюках, села в кресло, положив нога на ногу. Всем своим видом показывала, что в гробу видала это судилище. Сидящие в президиуме заседатели Михаил Жаров и Иван Любезнов, еле сдерживая хохот, спрашивали:
— Руфина Дмитриевна, почему вы это сделали?
— Вы что, не знаете, зачем применяют дуст? Чтобы уничтожать паразитов, — не моргнула глазом Руфка.
Забегая вперед, вспомню сцену. На поминках по Нифонтовой в Доме актера ее портрет разместили во главе стола. Быстрицкая, обращаясь к нему, сказала со слезой в голосе: «Что ты наделала? Я всегда жила с оглядкой на тебя. Знала, за кем тянуться, как одеваться. Теперь не знаю, как играть, как жить».
