Наглядных пособий, тем более ружей у нас не было, практику проходили метафизически, в воображении. Учитель рисовал на доске квадрат:
— Здесь немецкий дзот, — рядом изображал нечто неопределенное, — это советский танк. Рядовой Кикабидзе, на позицию.
Я выходил к доске.
— Ты — в танке. Должен выстрелить и попасть в дзот. Огонь!
— Бум! — говорил я.
— Не попал! Садись — два.
Потом выходили другие, тоже «промахивались». В классе был один армянин.
— Рядовой Сарян, к доске…
— Бум!
— Попал. Молодец, пять.
Ребята меня подначивали: «Буба, попроси еще выстрел».
— Можно еще выстрел сделать? — попросил я.
— Можно. Но снаряды кончились.
Как мы, дурачье, смеялись над ним, бедным! Военрук контужен был, моргал все время, часто-часто. Когда он умер, а родственников в Тбилиси у него не было, мы, пацаны, нашего учителя хоронили — плакали все как один.
Часто спрашивают: как мне, не учившемуся на актера, удавались роли в ставших культовыми картинах?
Никогда не мог ответить на этот вопрос, даже для себя, откуда что бралось. Думаю, человек, так или иначе связанный с творчеством, прежде чем писать книги, музыку, сценарии, снимать или играть в кино, должен научиться видеть и слышать жизнь, воспринимать ее дыхание. Все пережитое с самого детства и по сей день, перемолотое умом и сердцем — вот мои университеты.
Мама очень переживала, боялась, что из сына ничего путного не получится. Потому что не был примерным пацаном, и это очень мягко сказано. В семи разных школах учился — отовсюду выгоняли. Когда мой сын Константин пошел в первый класс, решил, что все одним днем и ограничится.
И утром второго сентября очень удивился, что ему опять нужно рано вставать:
— Не хочу больше туда!
А я, с похмелья, от этого крика проснулся, слышу, как Ира его стыдит:
— Как тебе не стыдно, Кока! Буба четырнадцать лет в школу ходил, а ты второй день потерпеть не можешь!
Кока, пораженный, сразу глаза раскрыл, вскочил, оделся и пошел. И это истинная правда, мой абсолютный рекорд достоин Книги Гиннесса: трижды был оставлен на второй год — в третьем, шестом и восьмом классах!
Из тринадцати предметов по двенадцати у меня стояли двойки! Только одна была пятерка — по русскому языку.
Все потому, что во дворе в мои лет семь появилась новая соседка тетя Оля, русская генеральша. Старенькая, плохо ходила, иногда просила помочь ей дойти получить пенсию. И как-то незаметно, подсовывая книжку за книжкой, приучила к чтению. В ее комнате все пространство было занято книгами. Я стал читать взахлеб, ночами напролет — Стейнбека, Толстого, Чехова — на русском языке. До сих пор читаю и пишу по-русски без ошибок.
В очередной школе я попал в класс, куда собрали пацанов-второгодников, все девочки были младше на год-два. И родители сначала ужасно испугались за дочерей, увидев великовозрастных неучей. А мы за ними как за сестрами смотрели. Посмел бы их кто-нибудь обидеть — прибить могли на месте. Но у нас была своя Дульсинея — одна на всех, звали ее Писо («Кошечка» по- грузински) Кежерадзе, очень красивая девочка с проспекта Руставели.
