— Так все Лушку читают...
— А вы подготовьте монолог Марины Поярковой.
На третьем туре присутствовал ректор училища Борис Евгеньевич Захава. Был даже Юрий Васильевич Яковлев с женой (он в девяностые, в тяжелый для нас с моим мужем Валентином период, предложил участвовать в его концертах — тем самым поддержав материально). Очень ответственно. Вызвали. Читаю отрывок из «Поднятой целины»: «Марина прыгнула, как от укола, и, наступая на Любишкина могучей грудью, шевеля разгонистыми плечами, начала по-мужски, по-бойцовски подсучивать рукава». Я тоже прыгнула и как грохну кулаком по столу с зеленым сукном, где сидела комиссия. Борис Евгеньевич аж подскочил от неожиданности, начал причесывать рукой лысину (он всегда так делал, когда волновался): «Так, достаточно, достаточно...»
Сдала все экзамены, и Захава говорит:
— Элеонора Петровна, вы поздно поступаете.
Вам двадцать с половиной лет. В театр придете уже в двадцать пять... Девушек играть не сможете.
— Я девушек не играла даже в художественной самодеятельности. Мое амплуа — belle femme – прекрасные женщины. И потом, я всегда буду молодой!
Борис Евгеньевич удовлетворенно кивнул:
— Ну, тогда берем!
Мама с Мариной вернулись в Симферополь, осенью к ним присоединился папа. А у меня началась новая жизнь.
Еще во время экзаменов я обратила внимание на статную девушку, необыкновенную красавицу, и решила, что ее-то непременно примут. Оказывается, Люда Чурсина то же самое подумала про меня. А поступили обе. И очень подружились. Поначалу на двоих снимали угол. Чтобы оплачивать свое скромное жилье, вставали в шесть утра и мыли полы в аудиториях (общежитие получили только на втором курсе). Никто из студентов об этом не знал. Мы с Людой сидели только на бубликах и чае. Она, как и я, тоже была плотненькой. Иногда ходили в шашлычную «Риони», покупали по бокальчику сухого вина, по шашлычку. Шеф-повар Арсентьич, который обожал нас, всегда делал скидку и брал только половину цены.
Денег вечно не хватало. Сидим однажды в коридоре «Щуки», подшиваем какую-то занавеску для этюда и обсуждаем, как заплатить хозяйке за угол, — стипендия всего двадцать четыре рубля, а за жилье нужно пятьдесят отдать.
И вдруг за спиной раздается голос нашего художественного руководителя Леонида Моисеевича Шихматова: «Сколько вам нужно? — достает деньги. — Вернете, когда сможете».
Мы, конечно, отдали — и в тот раз, и во все последующие. О такой доброте Шихматова узнали старшекурсники. И как-то к нему подскочили Николай Волков, Михаил Воронцов и Андрюша Миронов.
— Леонид Моисеевич, одолжите, пожалуйста, десятку.
— Пожалуйста, — по привычке отвечает Леонид Моисеевич, вынимая портмоне. И вдруг задумывается: — А кто у вас художественный руководитель?
— Рапопорт!
— Ну, вот пусть он вам и одалживает.
Шихматов спокойно закрывает портмоне и прячет обратно в карман.
Я не особенно выделялась среди студентов, была «хорошисткой».
А на третьем курсе на распределении ролей в «Вишневом саде», который ставил Евгений Симонов*, — о радость и о ужас! — вдруг получила Раневскую. Начали репетировать, но Евгению Рубеновичу постоянно что-то не нравилось: «Элла, нужно «взять» возраст. Вам двадцать четыре, Раневской — пятьдесят!»
Перед «генералкой» принесли костюм из Театра имени Вахтангова — платье со стоечкой и накидкой. Мне наложили на лицо тон, надели парик.
