выбросила его.
Для Тани это было страшной болью, на всю жизнь остался страх быть непонятой и отвергнутой. Бабушка совсем не была злобной диккенсовской старухой: много лет она растила, воспитывала внучку, пытаясь оградить от заблуждений (не дай бог, неталантливый этот ребенок вообразит, что талантлив!). Бабушка считала, что нужно учитывать реалии жизни, поэтому и для внучки выбрала технический вуз. И Таня послушалась — ей было жаль огорчать бабушку, которая уже тяжело болела, и подала документы в Физтех. Бабушка умерла в тот день, когда она сдала последний экзамен, так и не узнав, что внучка поступила. Таня выполнила свой последний долг перед бабушкой...
Я все думаю: чувство долга — это благо? Или запрет на свою судьбу и внутреннюю свободу?
Несколько лет подряд весной ее школьными фантастическими рассказами, напечатанными на старенькой пишущей машинке, разжигали костер во дворе и шутили по поводу отлично горящей бумаги. Какой же незлобивой и всепрощающей надо быть, чтобы в тот момент вместе со всеми смеяться. А она смеялась. Наверное, чтобы не заплакать.
—Таня, неужели не хотелось, чтобы эти рассказы кто-то прочитал, оценил? — жестоко допытывалась я.
—Очень хотелось! Но их никто не читал, даже любимая младшая сестра Инна, — отвечала Устинова.
Ребенка нельзя «перелюбить», считает взрослая Татьяна Витальевна, поэтому бесстрашно балует своих сыновей.
Может быть, опыт ее собственного детства подсказывает эту необходимую для будущей жизни детей некоторую с общепринятой точки зрения непедагогичность. Они уж точно не будут, как она всю жизнь (и до сих пор!), доказывать близким, что чего-то стоят.
Итак, Тане Куралесиной с детства в себе нравилось только то, что она не создает проблем окружающим. А не нравилось многое: фантастическая лень и склонность к вранью, стремительный рост до ста восьмидесяти сантиметров и такой же стремительный набор веса, извечные очки, которые сползали с носа, и большой бюст, не помещавшийся ни в одном школьном фартуке (строгая и самоотверженная бабушка всегда эти фартуки расставляла). А еще она страдала из-за невнимания мальчиков, которые были ей по пояс, и семейного запрета мечтать и разговаривать о любви.
Зато после восьмого класса, когда Татюша сдала все экзамены на «отлично», ей разрешили проколоть уши для сережек. Но она при этом точно знала: даже с сережками ее не будут носить на руках из-за лишнего веса, а из-за роста она никогда не купит себе туфли на каблуках.
Рассказываю и чувствую некую трагичность повествования о жизни одной из самых успешных женщин. Это я все факты грустные собрала в кучу из-за симпатии и сочувствия к ней. При том жизнь-то была в хорошей семье, с любящими папой и мамой. В оправдание написанному скажу: наверное, о себе я тоже навспоминала бы именно такое! Так драматичнее и интереснее для читателя...
В пять лет, когда уже был прочитан «Евгений Онегин», можно было задуматься о любви. Я спросила:
—Таня, вы понимаете, что в чем-то повторили потом судьбу Татьяны Лариной? Любили одного, вышли замуж за другого из-за желания покоя и чувства мести.
Она помолчала.
—Знаете, только сейчас поняла, что в моей жизни и правда есть что-то ларинско-онегинское!
Серьезно Таня задумалась о любви лет в двенадцать, понимая при этом, что признаваться самой в любви стыдно и даже неприлично (так считает, по-моему, до сих пор), что надежды на взаимность почти не будет и что на всякий случай можно подумать о любви к совсем немолодому человеку — это в ее случае реальнее.
А вот как сблизить реалии с идеалами, о которых мечтаешь, которыми живешь?
