Как-то пересеклась с однокурсниками, те работали в труппе Армена Джигарханяна. Рассказала им о житье-бытье, и ребята предложили: «В театр пришел новый режиссер Сергей Газаров, у него большие планы. Давай к нам». И я ушла из Нового драматического.
Сергей Ишханович поставил «Ревизора», я была в восторге от спектакля, от режиссерского таланта и актерской заразительности Газарова, хоть и выходила на сцену в массовке.
Однажды он отвел меня в сторонку:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— Я думал — лет двадцать. Ты ведь с Украины? Это радиация так на тебя влияет.
Мы посмеялись, а вскоре меня вызвал директор театра: «Газаров собирается ставить «Ромео и Джульетту», мы хотим, чтобы вы играли главную роль. Справитесь?»
Я бросилась учить шекспировские тексты. Но тут что-то произошло и Газаров ушел из театра. Армен Борисович собрал труппу, рассказал о ближайших планах, постановка «Ромео и Джульетты» в них не значилась.
Несколько месяцев мы мучительно репетировали пьесу сценариста Тараховского «Грачи прилетели», да так и не выпустили спектакль. У меня случился творческий кризис, на два года я вообще ушла со сцены. Увлеклась рисованием, мои акварельные рисунки заполнили все стены квартиры.
Однажды, гуляя по центру, встретила своего педагога Игоря Яковлевича Золотовицкого.
— Как ты?
— спросил он.
— Никак.
— Французский режиссер Кристоф Фетрие ставит спектакль в Театре-студии «Человек» и ищет такую актрису, как ты.
Я отправилась на кастинг и получила роль. Поначалу боялась незнакомого коллектива, но потом втянулась в репетиции, заиграла, окрепла и, как Мюнхгаузен из болота, вытащила себя за волосы из депрессии. Спектакль «Entre Nous/Между Нами» оказался на удивление живучим, мы играем его по сей день. А студию «Человек», которую создала и выпестовала Людмила Романовна Рошкован, считаю уникальной, единственной в своем роде.
Неожиданно звонит мой бывший сосед по квартире Дима Шиляев и спрашивает: «Ксюх, что поделываешь?
К нам пришел Вячеслав Долгачев, рассуждает интересно, народ какой-то приходит на кастинги. Может, вернешься? Поиграем вместе».
Львова-Анохина к тому моменту уже не было в живых. А Долгачев пришел в Новый драматический из МХАТа. Я сразу же заинтересовалась: МХАТ для меня святое. Пришла, показала отрывок из «Чайки» и, видно, зацепила режиссера. Он позвал в театр. Обновил труппу, нашей «Синей птицей» стал спектакль «Время рожать» по книге Виктора Ерофеева. Мне доставались интересные роли, но немного. Ровно столько, чтобы хотелось еще. В этом плане Долгачев — большой стратег. С одной стороны, он создавал нечто новое, бойкое, резвое, с другой — безжалостно разрушал старый театр.
Для людей, которых я знала много лет, там не находилось места. Их, как ненужные вещи, выбрасывали на улицу. Не у дел оказались не только актеры. Талант замечательного художника Натальи Ивановны Закурдаевой тоже был никому не нужен. Эта потрясающая женщина посвятила театру жизнь. В новых условиях она ощутила себя униженной, недооцененной и умерла, не дожив до пятидесяти пяти. Но нынешнему руководству было не до человеческих трагедий, оно было занято бурной деятельностью или создавало ее видимость.
Обстановка в Новом драматическом изменилась кардинально. Общежитие Долгачев в целях экономии упразднил. Труппы как таковой тоже не стало, все актеры были переведены на договор. Летом, в мертвый сезон, он расторгался, осенью заключался по новой.
Раньше театр много играл на выездах, за каждый сыгранный спектакль мы получали дополнительную надбавку к основной зарплате, на эти деньги можно было жить. Теперь у всех была ставка, которая зависела от милости или немилости руководителя. Вспоминать о тех временах тяжко — слишком много было исковерканных судеб и безвозвратных потерь.
Для меня в ту пору денежный вопрос стоял особенно остро. У папы случился инсульт, врачи, лекарства стоили дорого, я постоянно искала дополнительный заработок, чтобы иметь возможность отсылать деньги маме в Донецк. Она вынуждена была уйти с работы, чтобы ухаживать за отцом.
Естественно, я роптала. О моем недовольстве «добрые» коллеги незамедлительно докладывали Долгачеву.
