— Пойдем.
Наказание оказалось действенным. Но хватило его ненадолго.
Тогда, в самолете, я все-таки не выдержала: прошла в «хвост», где собралась «группка единомышленников», убедилась, что кондиция у мужа недопустимая, и, негодуя, вернулась на свое место.
Он тут же пришел ко мне:
— Мы же совсем немного...
— Ты считаешь, что это немного, а я иного мнения. Тебя, звезду, придут встречать поклонники, журналисты! Как ты можешь такое себе позволять?!
Рассердилась и из самолета вышла одна. А в гостинице попросила отнести мои вещи не в наш с ним люкс, а к Ниночке в номер.
Ко мне подходили коллеги, уговаривали: «Ты же знаешь, он может сорваться. Ты нужна ему».
Но я закусила удила и, конечно, была не права. Заграница не то место, где можно выяснять отношения. Саша страшно переживал. Ночью он сидел под дверями Ниночкиного номера в надежде меня увидеть. И тут я сделала еще одну ошибку: украдкой пошла с ним в наш номер, а потом снова вернулась к Ниночке — повела себя не как жена, а как любовница. Не сумев уговорить меня вернуться, он пошел в бар и заказал виски. Один из сопровождающих труппу «искусствоведов в штатском» тут же подсел к нему.
«Да не останусь я! Не останусь! Что вы караулите каждый мой шаг?!» — сорвался Саша.
И этот сопровождающий написал бумагу: Годунов напивался и чуть ли не на сцену выходил «под градусом». Последнее — абсолютная ложь. Он блестяще танцевал тогда с Плисецкой «Кармен-сюиту», «Гибель розы».
Сашу снова отлучили от зарубежных гастролей. На долгих четыре года. Я же вскоре полетела в Японию.
— Как у Годунова нога — срослась? — спросили у меня на приеме.
— Какая нога? — удивилась я.
— Нам сказали, что он ногу сломал, — заговорили японцы наперебой.
— Никакую ногу он не ломал! — громко возмутилась я. — Это вранье.
После этого накануне очередной поездки в Австралию завтруппой вызвал меня и, пряча глаза, произнес:
— Не готов паспорт.
— Давайте же вместе посмеемся, — ответила я.
Видимо, всевидящее око и всеслышащие уши не простили мне негибкости и прямолинейности, проявленных в Японии.
Саша, узнав, что меня тоже сделали «невыездной», помрачнел и сказал, что это переходит всякие границы. Виталий Вульф посоветовал нам направить письмо в соответствующие инстанции и помог его составить.
«Мы что, предатели?! Ответьте нам на вопрос: кто мы такие?..» Послание опустили в ящик «для обращений», висевший на здании КГБ.
Несмотря на то что Годунова не выпускали из страны, его знали за рубежом.
Самая элитная публика, специалисты в области балета приезжали в Москву на международные конкурсы ради него. Перед одним из таких мероприятий Саша взял больничный: «Не буду танцевать, пока мне не разрешат выезжать. Это мой протест».
Как Григорович его ни уговаривал, он не вышел на сцену. Взял путевки в дом отдыха Большого театра «Серебряный бор». Мы гуляли среди сосен, и я пыталась убедить его, что все образуется.
— Саша, ты обязательно попадешь в обойму к Плисецкой, Максимовой и Васильеву, которым позволено работать по контракту, в том числе и с твоим любимым Бежаром.
— Не верю! — отвечал Саша. — Чиновники меня терпеть не могут.
Я перед ними никогда не прогибался.
— Подожди немного, они поймут в конце концов, им выгодно, чтобы такой блестящий танцовщик представлял нашу страну.
Он угрюмо молчал, а я, словно пытаясь отвести нависшую над нами беду, вдруг произнесла:
— Понимаю твою обиду и хочу, чтобы ты знал: я никогда из страны не уеду. Не смогу оторваться от дома, друзей. Не брошу маму.
— Ты так любишь свою маму... — с горечью сказал он.
— А ты разве нет? — спросила я.
— А я люблю тебя...
