Светлейший! Про себя вздыхаю облегченно: «Слава тебе, Господи!», а вслух говорю:
— Тебе вроде полегче.
— Да! Я начала пить бисептол — и сразу стало лучше. Жалко, на дачу не смогла поехать — в лесу сейчас грибов полно. Сережа хотел со мной остаться, но я его отправила — пусть займется делами, которые наметил. Сказала, что хочу поболеть одна.
Мы прочирикали больше часа. Обсудили цены в магазинах, какие-то кулинарные рецепты, посетовали, что уходящим летом не удалось никуда съездить на отдых.
— Ой, я ж тебе не говорила, — спохватилась Лена, — мы с Сережей таймшер купили! Только в этом году, наверное, воспользоваться им не удастся.
— А если я по вашему таймшеру махну?
— Конечно!
Без вопросов!
На душе у меня с каждой минутой становилось легче, спокойнее. Прощаясь, Лена сказала:
— Танечка, я тебя очень люблю.
— Я тоже очень люблю тебя, Леночка.
Мы часто говорили друг другу эти слова, но на сей раз Ленино признание вдруг царапнуло по сердцу.
— Может, я все-таки приду?
— Нет-нет, все в порядке.
Положив трубку, я принялась себя ругать: «Таня, как тебе не стыдно? У Ленуськи вчера действительно сильно болело горло, температура скакнула, а ты что подумала?
Засунь подальше свою подозрительность!»
Разговор мы закончили во втором часу дня, а в шесть позвонила актриса Рита Шубина:
— Ты не знаешь, что случилось с Леной Майоровой?
— Ничего. Мы с ней в обед по телефону разговаривали...
— Сейчас по радио передали, что она сильно обгорела.
— Как «обгорела»?! Когда? Где она?
— Вроде в «Склиф» отвезли.
Я бросилась к телефону. В квартире на Тверской никто не ответил. В Институте Склифосовского сказали, что справки дают только родственникам после предъявления документов.
Я метнулась к живущей по соседству подружке-доктору: «Позвони ты!» Ей удалось узнать только, что «поступившая сегодня Майорова — в реанимации ожогового центра». Вчетвером: я, подруга-врач, Рита Шубина и Влад Сыч — поехали в Грохольский переулок. Все, что происходило дальше, помню урывками. К нам вышла медсестра:
— Да, Майорова здесь. Жива, но очень тяжелая. Большая площадь ожогов. Врачи с ней работают. Она в сознании, разговаривает.
Спрашиваю:
— А нас к ней пустят?
— Как решит доктор.
И тут же появляется врач:
— Кто к Майоровой?
— Мы.
— Умерла. Заходите, прощайтесь. Но если услышу хоть один всхлип — тут же выгоню. Там другие больные...
Гуськом входим в реанимационную палату. Отовсюду доносятся стоны, крики, а у меня ощущение, будто пришла на экскурсию. Врач останавливается возле обтянутого клеенкой стола, на котором лежит обнаженная женщина с неестественно розовой кожей. Розовое лицо, розовое тело и только ступни — обычного цвета.
— Это она, — говорит реаниматолог.
Я смотрю на розовое лицо и не нахожу в его чертах ничего общего с Леной.
Поэтому, наверное, не плачу. На лицах Риты и Влада — тоже ни слезинки. Никто не верит, что веселой, сильной, умевшей вынырнуть из любой самой тяжелой и беспросветной ситуации Лены больше нет. И уж совсем дикими кажутся разговоры о том, что она покончила с собой.
Следующие два дня заняты похоронными хлопотами и поиском Сережи, которому еще предстояло узнать о трагедии. Мобильные телефоны были не в ходу, а отправляемые на пейджер сообщения Шерстюку не доходили. Кому-то из ребят пришлось ехать на дачу.
Потом выяснилось, что Сергей не смог прочесть и криков о помощи, которые посылала ему Лена: «Мне плохо! Приезжай!» Такие же сообщения она отправляла партнеру по фильму Олегу Василькову. А еще звонила своей самой преданной поклоннице: «Ты можешь ко мне приехать?»
