—Что вы так смотрите? — с вызывающей улыбкой спросила Лена, тонкими длинными пальцами заправляя за уши растрепанные белые волосы. — Весь спектакль казалось — дырку на мне протрете. Нравлюсь?
— Нравитесь... — смутился я и выпалил без надежды (однокурсник Майоровой по ГИТИСу Вася Мищенко, мой приятель, говорил, что она чуть ли не с самим Никитой Михалковым, да и вообще): — Можно вас проводить?
— Можно, — просто ответила Лена.
— Подождете, я переоденусь? У вас сигареты есть? Курить хочу — умираю!
Минут через пятнадцать она вышла из подвала, где располагалась студия Олега Табакова, высокая и потрясающая, в майке, джинсах, туфлях на невысоких каблуках. Мы оказались одного роста.
— Ух ты, «Мальборо»! — отметила, вытягивая кончиками почти ненатурально длинных пальцев сигарету из пачки. — Пойдемте к реке. Спать не хочется. После «Прощай, Маугли!» я до утра, кажется, из шкуры Багиры не могу вылезти. А вы любите май? Я одновременно и люблю и не люблю, может быть потому, что родилась в мае, — говорила она отрывистыми и как бы не связанными между собой фразами, голос у нее был низкий, глубокий и надтреснутый, с хрипотцой.
— У меня горло, ангины с детства, поэтому такой голос, но особенно после спектаклей, — будто оправдывалась Лена.
— Почти как у Высоцкого, — отвечал я.
— Правда? А он недавно у нас был, во втором ряду сидел, небольшой такой. Он тебе нравится? — как бы невзначай сказала она «ты». — Песни его у нас из всех окон по всему Сахалину, на всех судах в порту!
— А ты с Сахалина? — изумился я.
— Выпить бы, — облизнув губы, произнесла Лена настолько обыденно, что я ее не понял.
— Вон автомат с газировкой.
— Да нет, — улыбнулась, взглянув в глаза так, что я остановил первого попавшегося таксиста (они тогда после закрытия магазинов приторговывали спиртным) и купил бутылку армянского коньяка.
Присев на парапет набережной, мы сделали по доброму глотку — она не поморщилась и не попросила закусить, лишь занюхала коньяк взятым у меня коробком спичек — как портовые грузчики — и с наслаждением снова закурила.
— А ты вообще кто? — спросила, будто впервые меня увидев. — Чем занимаешься?
Я стал отвечать, пытаясь острить, но чувствовал, что остроты мои московские не воспринимаются никак, и вскоре умолк. Сам себе показался пошл и жалок рядом с этой непонятной и непредсказуемой девахой с Сахалина с большими руками, ногами, то пронзительным, то отсутствующим взглядом громадных нездешних глаз и хрипло-сиплым контральто.
Мимо нас по Москве-реке плыла старая фетровая шляпа.
— Интересно, давно он утопился?
— глотнув из бутылки, спросила Лена.
— Кто?
— Счастливый обладатель этой шляпы.
— А почему ты думаешь, что утопился? И почему — счастливый?
— Я знаю, что когда-то он был счастлив. Но потом подумал: а не утопиться ли мне?
— Любишь Чехова?
