И очень убедительно. Порой твоя слабая, темная половина берет верх. Ты борешься с ней, падаешь, ушибаешься, поднимаешься и снова падаешь.
И не так давно случился мощный кризис. Я чувствовала невероятную усталость, меня будто выпотрошили эмоционально. Раздражаясь на ровном месте, просто чудом держалась, чтобы не сорваться, ни на кого не накричать — слава богу, последние несколько лет я работаю в этом смысле над собой непрестанно. Весна, все вокруг в ожидании майских праздников. Друзья строят какие-то планы на отдых — в Америке, в Европе...
А я понимаю, что не хочу ничего. Никуда и ни с кем. Навалилась такая тоска, такое одиночество, когда ты не то что не можешь, а просто не хочешь никому звонить, никого видеть. Полнейшая апатия, уныние, переходящее в отчаяние.
И тут позвонил папа. Не знаю, как и почему, но он неведомым образом сразу чувствует, когда мне плохо. Так было всегда. У меня малейший раздрай — тут же звонок: «Доченька! Я тут сон видел. Ты как?» Удивительный какой-то нюх, прямо в хорошем смысле — звериное чутье! Вот и на этот раз он просек, что мне одиноко и тоскливо. И так невзначай спрашивает:
— Как дела?
— Все хорошо, папочка.
— Чем занимаешься в праздники?
Родители у меня очень тактичны и предельно деликатны, не давят, ни на чем не настаивают. Несмотря на то, что скучают, никогда не станут требовать дочернего внимания, мол, приезжай, порадуй. Я вдруг выпалила:
— Приеду домой.
— Ой, как хорошо!
Покупаю билет, лечу. Мы едем в наше родовое село Верхний Куркужин. Утонувшая в своем тягостном состоянии, в машине я вперилась в телефон. Папа говорит мягко: «Слушай, брось ты эту игрушку, пять лет здесь не была, оглянись вокруг, посмотри на горы, на деревья — какая красотища!» Мне стало стыдно! Бросила телефон тут же.
Вот ни словечка я не проронила отцу про свое настроение. Как он все понимает?
И папа привозит меня к своему другу Зауру, местному целителю, человеку святой жизни — я его с детства знаю. Никогда не встречала такого светлого человека — это просто бездонное море любви. Увидела его, и тут же захотелось броситься к нему в объятия или на колени, или просто свернуться калачиком, как кошка, возле его ног и никогда никуда не уходить. И я сказала ему:
— Мне так худо! Никому и ни во что не хочется верить, страшно жить с этим чувством!
— Знаю, все знаю.
Забыла: ему ж ничего не надо говорить, он сам все видит. Заур посадил меня на стульчик, взял мои руки в свои, погладил, улыбнулся и запел закиры. У меня не просто завибрировало, задребезжало где-то в центре груди — так истосковалось все мое существо по этому забытому, испытанному в детстве ощущению!
Невероятная любовь и красота пения пронизали меня настолько сильно, что выплескивались через край, тело не вмещало огромности этих чувств. Если бы они не вылились слезами, я бы просто взорвалась!
Я безудержно ревела. А Заур стал дуть на меня, и с каждым дуновением все сильнее, все жестче, потоки воздуха будто гвоздили что-то вокруг меня. Перехватывало дыхание, боль и горечь сначала навалились и тут же вышли вместе с дрожью, которая охватила все тело. Это было как майский гром, как грозовая туча, которая должна пролиться. Слезы текут — я чувствовала, как грязь выходит из меня, — уже ревьмя реву, не безмолвно со всхлипами, а в голос. И только в конце, когда он запел какую-то витиеватую красоту, будто выглянуло солнышко — и слезы радости льются, льются, льются.
И — тишина.
Моя длинная туника и штаны — все было мокрое насквозь. Я вышла обалдевшая, выжатая как лимон, с блаженной, направленной в небо улыбкой. И тихое созерцательное состояние, когда каждая молекула внутри и снаружи будто шепчет: «Как хорошо просто быть!» И так тихо-тихо...
Папа понимал, что со мной, и не трогал, а мама спросила:
— Что молчишь?
— Перевариваю, — только и смогла пролепетать я.
Всю обратную дорогу, если я вообще могла думать, мысли появлялись только такие: «Какое счастье, что я родилась именно здесь, в этом райском уголке, который дал мне чудесную маму, мудрого и сильного папу — настоящего духовного отца, что есть такой проводник любви, как Заур!
