«Многие маститые, народные смотрели на меня, молоденькую актрису, заинтересованно. И Джигарханян, с которым мы вместе работали, тоже. У этого великого артиста была невероятная мужская харизма. Возможно, Татьяна, которая его любила, потому и осталась в Америке, что устала отгонять от мужа влюбленных в него женщин. Подумала, что ей лучше этого не видеть... Но что касается меня, я сразу дала понять: со мной никаких романов быть не может», — вспоминает актриса.
— Марина, недавно на Первом канале прошел сериал «Старушки в бегах» с вашим участием. А всего в вашей фильмографии более 130 лент! И партнерами были многие выдающиеся мастера. Кто из них произвел самое сильное впечатление?
— Джигарханян. Я не знаю более мощного актера — по темпераменту, по энергетике. С Арменом Борисовичем я играла в антрепризном спектакле «Любовь и кролики». И помню: было физическое ощущение притяжения артиста и публики, словно из зала на сцену накатывают волны всеобщей любви к Джигарханяну. Но отношение к нему армян — особая история. В каждом городе, куда мы приезжали, после спектакля армянская диаспора накрывала роскошные столы: шашлык, кебаб. Армен Борисович на эти застолья всегда брал с собой коллег по спектаклю. Кстати, в результате я влюбилась в тан — теперь не могу пройти мимо этого напитка... А вот когда кто-то пытался сделать Джигарханяну дорогой подарок, он отказывался. Помню, где-то в Казахстане богатый армянин во время ужина встал, произнес тост, а потом предложил за очень большие деньги выступить для него в частном порядке. Но Армен Борисович решительно сказал: «Нет-нет, мне это не надо». И мы его поддержали…
— Вы с Джигарханяном ведь и в США на гастролях побывали?
— Из-за той поездки я отказалась от съемок в сериале «Участок». Название показалось дурацким, и сценарий не впечатлил. Когда мы вернулись в Россию, я все-таки снялась в «Участке», правда, не в той роли, что предлагали раньше. Кстати, фильм получился прекрасным: легким, светлым, с юмором. И съемки под Тарусой очень понравились, и актеры: Золотухин, Васильева, Безруков! Но сначала я всего этого не знала и выбрала гастроли с Джигарханяном по американским городам. Это было запоминающееся турне, во многом очень драматичное. Мы отыграли всего один спектакль, больше Джигарханян не смог по состоянию здоровья. Дело в том, что еще за полгода до поездки в Америку у него случился микроинсульт. Но уже через месяц мы с нашим спектаклем поехали на гастроли — в Болгарию. А ведь у него был диабет…
Конечно, после микроинсульта энергия стала его покидать. К тому же характер от этой болезни у людей обычно портится, они делаются раздражительными. Но без сцены, без обожающей его публики Джигарханян не мог. Перед Америкой со своими студентами за месяц отыграл 20 спектаклей по всей России. Он очень любил своих ребят и не мог их бросить. Армен Борисович себя не берег. В результате сильно переутомился. И вот после спектакля в Сиэтле мы направляемся в Сан-Диего с пересадкой в Денвере, сидим с группой в аэропорту — режиссер (он же автор пьесы), продюсер, американские партнеры, Армен Борисович и я. На минуту я отлучилась. Возвращаюсь, а Джигарханян лежит без сознания, и лицо у него зеленого цвета. Мы не знали, что это диабетическая кома. Было очень страшно — он как будто умер на моих глазах. Режиссер, который в свое время работал врачом на «скорой», говорит: «Все, это конец...» Но надо отдать должное медслужбе аэропорта: тут же прибежали врачи с кислородной маской, сняли кардиограмму, сделали искусственное дыхание, внутривенные инъекции. Тогда Джигарханян открыл глаза и сказал: «Почешите мне нос!» Трагическая ситуация, а у него нос зачесался. Потом его отвезли в больницу. За лечение в итоге выкатили колоссальный счет — он попал тысяч на сорок. Но я уверена: если бы криз случился в самолете, Армена Борисовича вряд ли бы откачали. А тут спасли. И он прожил после этого целых 15 лет...
Тогдашняя жена Джигарханяна — Татьяна — после случая в аэропорту настояла, чтобы на сцену он больше не выходил, только руководил театром: не хотела, чтобы публика видела его немощным. Потом, лет через десять, вторая жена Армена Борисовича Виталина вытащила его на сцену. Но это было уже жалкое зрелище — Джигарханян просто говорил текст. Той бешеной энергии, захватывающей, поднимающей зал, того гениального артиста не было.
— Вы знакомы с Цымбалюк-Романовской?
— Видела ее только один раз, но не обратила внимания: просто какая-то девушка симпатичная сидела на репетиции у Джигарханяна... К слову, я сама о романе с этим гением — все равно что с богом — никогда не могла и помыслить. Скажу честно: многие маститые, народные смотрели на меня, молоденькую актрису, заинтересованно. И Джигарханян тоже смотрел. У него была невероятная мужская харизма. Возможно, Татьяна, которая его любила, потому и осталась в Америке, что устала отгонять от мужа влюбленных в него женщин. Подумала, что ей лучше этого не видеть... Но что касается меня, я как-то сразу дала понять: «Армен Борисович, нет, я вас боготворю: останемся друзьями». Он был для меня мастером, которого я слушала открыв рот, профессиональные советы которого впитывала как губка. А он в шутку звал меня Мать Тереза. Потому что я всегда старалась угостить его домашней едой, приносила на спектакли горячие пирожки. Джигарханян умел получать удовольствие от жизни во всех ее проявлениях! Помню его выражение: хорошо поспал. В машине, в автобусе, где угодно мог заснуть, а потом смачно так, от души: «Хорошо поспал!» Когда я сама надолго попала в больницу, а потом стала выздоравливать, часто вспоминала эти его слова.
— Что с вами случилось?
— В 2002 году Юлий Гусман пригласил меня во Владикавказ на кинофестиваль. Я человек не суеверный, но потом поняла, что судьба подавала мне знаки — не стоит лететь. Сначала заболел старший сын, потом мама. Я позвонила организаторам: «Извините, но у меня столько домашних проблем...» Но меня уговорили: «У нас тут такая красивая природа, такие осетинские пироги»… Еще одно повлияло на мое решение: тогда в Северной Осетии, в Кармадонском ущелье, снимал свой фильм Сергей Бодров-младший. Он мне очень нравился, я считала его необыкновенной творческой личностью. И подумала, что на фестивале мы как раз сможем познакомиться, пообщаться.
Когда приехала в аэропорт, меня почему-то затрясло, я вдруг подумала: зачем я еду? Никогда не боялась самолетов, вся моя жизнь — это сплошные перелеты. А тут руки дрожат, сердце колотится. Подбегает Гоша Куценко, который тоже летел на этот фестиваль и успел понервничать — застрял в пробке. Мы не были знакомы, но он как-то сразу понял, что мне плохо. Предложил: «Давай коньячку примем». Уж на что я не пью, но тут выпила наперсточек, и вроде отпустило...
Во Владикавказе нас встретила фестивальная «Волга». Собираемся в нее садиться. Тут к Гоше подошли два парня, заговорили с ним. Оказалось, это продюсеры группы Сергея Бодрова-младшего, прилетели на съемки нашим самолетом, но почему-то их никто не встретил. Вот они и попросили Гошу подвезти их. Мы вшестером влезли в машину. Едем, разговариваем. Куценко смешно рассказывает про спектакль Ladies’ night, в котором играл стриптизера — постановка как раз готовилась к сдаче. Мы смеемся просто безудержно. И вдруг на полном ходу в нашу машину въезжает другая. Я еще подумала: надо же, лобовое столкновение, а у меня ни одной косточки не сломано. Но тут наше авто резко развернуло, и произошел второй удар, в меня впечаталось кресло водителя. Я услышала хруст и додумала мысль до конца: а вот теперь у меня, видимо, перелом позвоночника... Но нет, как потом выяснилось, это был «всего лишь» перелом таза со смещением. У директора фестиваля рука оказалась сломана, на коже висела. У продюсеров Бодрова тоже раны. У Гоши кости остались целы, но синяк на ноге был невероятных размеров! Как он играл с такой гематомой стриптиз — не представляю...
— Так вы и не познакомились с Бодровым-младшим?
— Нет! Ведь накануне в Кармадонском ущелье сошла лавина, и под ней погибла вся съемочная группа. Поэтому-то продюсеров никто и не встречал… Ко мне в местную клинику приходил Куценко. Потом еще со своей синюшной ногой тащил меня на носилках в грузовой отсек самолета — я же не могла сидеть, только лежать. Потом в Москве, в Склифе, тоже меня проведал, подарил свой диск. Он невероятно добрый, очень порядочный человек — столько лет занимается благотворительностью! А заново ходить меня учил еще один светлый человек — Володечка Кошевой. И с ним тоже мы до этого были едва знакомы. Но он узнал, что я попала в больницу, и навещал, чтобы поддержать, водил по палате под ручку.
— А когда после аварии вы вышли на сцену?
— Врачи сказали: три недели лежать, потом две недели на костылях. А у нас же в десятке городов те самые «Любовь и кролики» проданы! Первый спектакль, который должен был пройти в Казани через три дня после аварии, продюсер смог заменить другим. А дальше предстоял большой тур по Казахстану, его не перенесешь. Организаторы взмолились: «Марина, приезжайте хоть на каталке!» Они даже думали посадить меня на инвалидную коляску и как-то оправдать эту ситуацию в тексте пьесы. В конце концов обошлась без коляски, но моя героиня немного странно переставляла ноги. Так я отыграла все спектакли. Правда, на одном меня вдруг скрючило — вступило в спину. Я не могла разогнуться, и зал это заметил, затих. Но я вспомнила одну семенящую старушку, которую видела в Склифе. Скопировала ее, «поскрипела», как она, — обыграла ситуацию. А потом меня отпустило, я смогла встать, и зал вздохнул с облегчением. А на финальных аплодисментах Джигарханян выпустил меня вперед. Обычно звезды ревностно относятся к тому, кто где стоит на поклонах. А тут он давал понять: вот она — героиня. А сам, мегазвезда, стоял сбоку... Кстати, эту немощность старческую, когда не можешь нормально наступить на ногу, через полгода я сыграла в сериале «Московская сага».
— В этом проекте вашим партнером был Юрий Соломин...
— В детстве я вырезала из журналов его фотографии в роли адъютанта его превосходительства — так он мне нравился. А познакомились мы через тридцать лет, на «Московской саге». Юрий Мефодьевич играл профессора Градова и совершенно потряс меня тем, что, будучи худруком Малого театра, народным артистом Советского Союза, заметно волновался на площадке — с его-то опытом и заслугами. Кстати, собака, которая с ним снималась, — его собственная. В фильме эту овчарку звали Пифагор, а в жизни — Маклай, Соломин очень ее любил.
Те съемки вообще вспоминаю с теплом. И режиссера Дмитрия Барщевского, и его жену сценариста Наталью Виолину, которая талантливо воплотила атмосферу трилогии Василия Аксенова. А дом, который специально построили для съемок на берегу водохранилища в Серебряном Бору, потом мне снился целый год!
— Вы снимались еще с одним народным артистом СССР и худруком легендарного театра — Олегом Ефремовым.
— Да, в фильме «Продлись, продлись, очарованье...». Он играл большого советского начальника, вышедшего на пенсию, я — его внучку. В один из съемочных дней Ефремов предложил: «А пойдем вечером в Театр на Таганке, там сегодня «Десять дней, которые потрясли мир». Такого ты больше никогда не увидишь!» Дело в том, что накануне Юрий Петрович Любимов уехал за границу, и Ефремов думал, что любимовские спектакли вскоре снимут из репертуара Таганки. Я обалдела: почему он пригласил на просмотр такого спектакля именно меня?! Конечно, согласилась...
Когда мы вошли в зал, все смотрели на нас. Гадали: кто это рядом с Ефремовым?! Начался спектакль. Я сидела тихо, как воробышек. А рядом Ефремов — красивый, высокий. До этого я достала из сумки шоколадную конфету, хотела предложить ему. Но постеснялась, конфета так и растаяла у меня в руке. После спектакля мы зашли в кабинет худрука. Валерий Сергеевич Золотухин, очень расстроенный, сказал: «Вот, видите — шкафы пустые стоят. Юрий Петрович уехал. Мы брошены, осиротели...»
— Среди ваших кинопартнеров был и Пуговкин, еще один народный любимец...
— Мы с ним оба состояли в штате Киностудии имени Горького и поэтому вместе снимались не раз. А впервые — в 1982 году, в картине «Серебряное ревю». Михаил Иванович играл там смотрителя льда, а я — солистку балета на льду. Помню, прибегаю на съемки на каток Дворца спорта завода АЗЛК. Опоздала на грим на полчаса, потому что на каком-то фестивале мне вручали приз. Влетаю с наградой в руках, объясняю ситуацию. А Михаил Иванович горько так говорит: «Я вот в скольких картинах снялся, но мне никто не давал никаких призов...» На тот момент он сыграл и в «Свадьбе в Малиновке», и в фильмах Гайдая, и во многих сказках, но у него было только звание народного артиста РСФСР. Призы и премии Пуговкин начал получать уже гораздо позже...
Еще помню его руки — с длинными пальцами, невероятно красивые. Это были руки скрипача или аристократа, неожиданно смотревшиеся в сочетании с такой простецкой внешностью. Пуговкин был тонкий и интеллигентный человек, но происхождение его самое простое — он родился в деревне под Чухломой. Помню, как смешно Михаил Иванович предлагал чай, а он всегда носил с собой термос: «Выпьем Чайковского?» С тех пор я сама называю термос с чаем «Чайковским».
Как-то мы с Пуговкиным снимались в фильме «Дорога к себе». Это было в Свердловске. Всех артистов — меня, Сашу Кавалерова, Сашу Фатюшина, красавца Александра Хочинского — поселили в гостиницу. А Михаила Пуговкина с его тогдашней женой эстрадной певицей Александрой Лукьянченко — в пригородном пансионате, с условиями получше. И вот сидим мы в гримерке, я между делом спрашиваю: «Ну, как вы там отдыхаете — в пансионате?» А он: «Мариночка, да там ужас — у входа в корпус толпы стоят, чтобы со мной сфотографироваться. Я устаю на съемках, мне бы быстрей в номер и полежать, а приходится по полчаса стоять и позировать. Не могу никому отказать...» А жена Михаила Ивановича сказала: «Надо, Миша: и фотографироваться, и автографы давать, а то народ любить не будет»…
Сейчас в Чухломе в честь Пуговкина организовали фестиваль «Чухломская пуговка», а еще там есть музей, в который его последняя жена Ирина Константиновна отдала много вещей. Она была Михаилу Ивановичу настоящей помощницей во всех делах. И рядом с ним напоминала мне Санчо Пансу при Дон Кихоте — так о нем заботилась. А после его ухода с удивительной энергией собирала его вещи, сохраняла его память. И я очень дорожу медалью Пуговкина: эту награду она мне однажды вручила на кинофестивале — вместе с Ярмольником и Степанченко.
— Пуговкина часто называли королем кинокомедии. Но еще одним королем юмора на телеэкране был Борис Грачевский...
— Я снялась в пяти выпусках всенародно любимого «Ералаша». А в первый попала так: в сказке «Раз, два — горе не беда!» я играла принцессу Марию-Луизу Ивановну, ходила по коридорам Киностудии имени Горького в платье с кринолином. А Грачевский работал в соседнем павильоне («Ералаш» ведь тоже базировался на нашей студии). Мы уже были знакомы, он подошел и позвал в свой киножурнал: «Придите на час, когда у вас будет перерыв — прямо в этом костюме» Я, конечно, пришла и снялась...
На публике Борис Юрьевич всегда улыбался, сыпал смешными историями. Но при этом был очень глубоким человеком. И помимо «Ералаша» снимал серьезные фильмы, где много душевной боли, драматизма, — «Крышу», «Тантрическую симфонию...». И он переживал, что многие воспринимали его только как «папу «Ералаша». Как ужасно, что жизнь Бориса Юрьевича оборвал ковид! А ведь он заботился о своем здоровье. Ходил к врачам, принимал нужные лекарства. Поскольку в армии у него была травма головы, Грачевский вообще не употреблял алкоголь — даже бокал пива не мог себе позволить. Может, поэтому его уход меня так потряс. У нас с ним дачи недалеко друг от друга. Сколько раз он меня приглашал к себе в гости, зазывал. И я говорила: «Завтра приеду». Обещала саженцы цветов и кустарников привезти — ирисов, смородины. А потом наваливались дела, и я откладывала визит. Помню, на юбилее у продюсера Сергея Новожилова Борис Юрьевич в шутку пожаловался на меня: «Вот зову Марину в гости, зову, а она все не едет и не едет. Ни с саженцами, ни без них». Так у него и не побывала. Теперь понимаю, что, когда зовут — надо идти. Потому что жизнь так непредсказуема...
— А последнюю жену Грачевского, певицу Екатерину Белоцерковскую, вы знали?
— Конечно. И я очень рада, что в конце жизни Боря встретил Катю. Как он был влюблен в нее, как гордился ею, когда она пела! Было видно, что это не просто романчик, все серьезно. Видела недавнюю Катину фотографию: ей тяжело далась потеря мужа...
Очень светлая память осталась у меня и об Андрее Харитонове, красавце актере, так полюбившемся всем в фильме «Овод», он тоже ушел рано — в 59 лет от онкологии. Мы познакомились в Питере, на фестивале «Виват кино России!». Потом он пригласил меня сниматься в своей картине «Жажда страсти» (мы с Володей Шевельковым играли влюбленную пару). В перестроечные годы за съемки платили плохо, иногда надолго задерживали выплаты. А Харитонов благодаря своей популярности сумел у спонсоров добыть большие деньги. И не положил их себе в карман, а потратил на съемочную группу! В кино часто хотят срезать, обмануть, урвать, недоплатить. А Андрей очень щедро заплатил актерам. При зарплате в театре сто рублей за съемки я получила три тысячи!
«Жажда страсти» получила много призов на фестивалях, и зрители ее полюбили. Меня приглашали в разные города — с творческими встречами. За это хорошо платили, а в эти трудные для актеров времена я одна растила двоих детей. И Андрей сам предложил мне для выступлений копию этой ленты — не нарезку эпизодов, а целый фильм. Причем абсолютно бесплатно, бескорыстно и не один раз. И я смогла провести много вечеров и заработать приличную сумму. Правда, тратить деньги тогда было не на что. Да и не понимала я, что надо было покупать. Наверное, золото. А я со всех гастролей чемоданами тащила книги — со всего Советского Союза. Сейчас эти сотни томов меня уже задушили: где их хранить? Квартира-то небольшая. Но все равно продолжаю покупать...
— А расскажите, пожалуйста, про Валентину Талызину. У вас было много совместной работы...
— Я называю Валентину Илларионовну своей второй — кинематографической — мамой. Она играла маму моей героини в первом фильме, где я снялась в главной роли, — «Сцены из семейной жизни». На эту роль пробовалось полторы тысячи актрис со всего Союза. Помню, Марк Захаров привел свою дочку Сашу — она еще училась в школе. Захаров сидел за камерой, подыгрывал ей, подсказывал. Но в итоге режиссер Александр Гордон (он зять Арсения Тарковского, муж Марины Тарковской) взял меня, девчонку из Иркутской области, студентку-третьекурсницу ГИТИСа…
В самом начале съемок Талызина пригласила меня и несколько своих друзей на дачу, которую купила незадолго до этого. Сказала: «Я субботник устраиваю». И мы под ее руководством расчищали участок, убирали растения, оставшиеся от предыдущих хозяев, — столько примул я не видела никогда! Тогда же я познакомилась и с дочкой Валентины Илларионовны, Ксюшей — ей лет десять было. Такая сорвиголова с умными глазами. Теперь девочка выросла и стала очень талантливой актрисой. И вот уже ее дочь, внучка Талызиной, Анастасия продолжает династию...
Когда мы познакомились поближе, Валентина Илларионовна передала мне свои актерские заповеди. Сидим как-то в гримерке, а она и говорит: «Во-первых, на сцене никогда не сиди всем задом на стуле, только на краешке — иначе «развалишься». Во-вторых, всегда уважай работу гримеров и костюмеров, потому что их трудом создается часть твоей роли. И в-третьих, никаких романов с режиссерами! Это к добру не приводит».
— Мне еще посчастливилось увидеть антрепризный спектакль, где играли вы и Талызина...
— Да, «Госпожа министерша». И там я многому у нее научилась. Когда Валентина Илларионовна не была задействована на сцене, она не уходила в гримерку, а смотрела из-за кулис, что я делаю. И после что-то советовала. Например: «Марина, не части!» И подсказывала нужный темп. Понимаете, не каждая народная артистка захочет помочь молодой. Кто-то считает Талызину резкой, грубоватой. Просто она говорит правду, не всегда приятную. И не потому, что хочет задеть. Наоборот, она желает тебе добра.
— Еще одной вашей мамой в кино — в картине «Вакансия» по «Доходному месту» Островского — была Екатерина Васильева, блестящая актриса, глубоко верующий человек, недавно принявшая монашеский постриг...
— Помню, как на съемках «Вакансии» в Подмосковье наша группа обедала в каком-то кафе. И меня поразило, как Екатерина Сергеевна отнеслась к официанткам, которые нас обслуживали. Они признались, что очень любят фильмы с ее участием. На следующий день она принесла им свои фотографии и написала каждой какие-то добрые слова. А однажды мы с Таней Догилевой в какой-то сцене зажались. Екатерина Сергеевна, которая подыгрывала нам за камерой, сначала на нас ругалась. А потом вдруг... залаяла. И сцена у нас «пошла»!
У нее очень интересное лицо — смешное, но при этом задумчивое. Лицо грустного клоуна. По поводу своего печального лица она мне однажды рассказала такую историю. Когда она была замужем за известным драматургом Михаилом Рощиным, он купил им на двоих путевку в Югославию. В советские времена это было очень круто! «И вот идем мы с Мишей по шикарному курорту заграничному, он спрашивает: «Катя, ну как?!» А я все с тем же «убитым», печальным лицом отвечаю: «Это рай, Миша, просто рай»...
— С кем-то из потрясающих звезд вас сводили длительные съемки. Но иногда актерские знакомства мимолетны: на фестивалях, в турпоездках...
— Например, с Михаилом Андреевичем Глузским я познакомилась в поездке в Париж в 1984 году. Кстати, популярность к нему пришла очень поздно — к пятидесяти годам. До этого ему в кино доставались только маленькие или второстепенные роли. Но он не терял веры в себя, и прорыв случился — благодаря фильму Авербаха «Монолог», где Глузский сыграл с Мариной Нееловой. Так вот, мы от Союза кинематографистов поехали в турпоездку во Францию (помню, путевки были очень дорогие — 800 рублей, или восемь зарплат инженера, но так хотелось увидеть Елисейские Поля!). Перед этим, как положено, прошли собеседование. У меня, например, спросили: кто в Зимбабве партийный вождь? И все ржали над околесицей, которую я понесла в ответ. Каким-то чудом меня выпустили. Я даже шубку по этому поводу прикупила, чтобы в Париже не ударить в грязь лицом. А Глузский руководил нашей делегацией. И в первый же наш вечер в Париже мы стали уговаривать его сходить большой компанией в злачные места, которые, как некоторые заблаговременно узнали, есть на Монмартре. Для советского человека район красных фонарей, вся эта публичная эротика были немыслимым делом. Нас разбирало любопытство, и мы уговорили Глузского. Хотя он, наоборот, должен был бдить, чтобы советские актеры держались подальше от подозрительных мест. Мы взяли его под руки и бодро повели на Монмартр, причем в нашей группе в основном были девочки. Думаю, наша «делегация» во главе с седовласым Михаилом Андреевичем смотрелась очень смешно среди мужиков в женских платьях и девиц в сетчатых колготках и на каблучищах...
Иногда встречи с кем-то великим были совсем мимолетными. Не могу забыть Людмилу Гурченко, с которой пересеклась только один раз. Ради нее я поехала на фестиваль в Приднестровье — так хотелось увидеть легендарную актрису поближе. И я ее увидела — еще в аэропорту. Людмила Марковна была в шикарном, очень красивом пиджаке и невероятном тюрбане с каменьями-пуговицами, за ней бежала породистая такса. Рядом шел преданный муж Сергей Сенин. Сразу становилось понятно: эта женщина — звезда, дива! В ВИП-зале мы оказались на соседних местах. Я не знала, как начать разговор, и спросила: «А как зовут вашу собачку?» И Людмила Марковна, такая шикарная, такая неземная, ответила: «Да как-как... Тузик!» Это получилось очень смешно...
И еще не могу не вспомнить Нонну Мордюкову. Мы вместе ездили на один из первых «Кинотавров». То лето выдалось холодным, и Нонна Викторовна куталась в какие-то совсем деревенские кофты. А накануне открытия фестиваля, еще в Москве, Марк Рудинштейн организовал во Дворце культуры одного подмосковного аэропорта концерт для спонсоров. Вот тогда-то я с Нонной Викторовной и познакомилась — мы оказались рядом за кулисами. Сидим, ждем своей очереди выступать, и вдруг она заговаривает со мной. Видимо, ей очень хотелось с кем-то поделиться...
— Какой она была?
— Вы знаете, на экране она всегда простая, мощная русская женщина, которая в горящую избу войдет. Но в жизни Нонна Викторовна оказалась очень романтичной, с тонкой душой. Она рассказала мне про недавнюю поездку в Прибалтику, где ей понравился гид: «Слушала бы и слушала его, ездила бы с ним и ездила по экскурсиям...» Речь шла о платонической влюбленности, но я поняла, как ей, народной артистке СССР, не хватало тепла, нежных слов… Мордюкова еще рассказывала о прекрасном прибалте, и тут к нам подошел Михаил Андреевич Глузский: «Вы что тут орете? В зале же все слышно!» И удалился. Мордюкова возмущалась: «Нет бы сказать: «Девочки, ну можно потише?» А он: «Что тут орете!» При этом она очень точно спародировала речь Глузского...
На фестивалях мы с Нонной Викторовной общались, но немного. И вдруг потом она мне звонит: «Мариночка, это ты?» У меня будто из-под ног пол поплыл. Сама Мордюкова спрашивает, как мои дела! А еще она поинтересовалась: «А как там Алика? Она такая красивая, такая талантливая...» Смехова пела на фестивале на вечеринках и Мордюковой очень понравилась. Я счастлива, что жизнь принесла мне столько удивительных встреч. И каждая из них остается в моем сердце...
