«Сейчас самый сложный момент в репетициях. Это очень некомфортное время для меня самого, для моей семьи, потому что весь психический и эмоциональный ресурс направлен в одну топку — в театральную. Чудо заключается в том, что близкие все понимают и не требуют в такое время какого-то отдельного внимания...» — рассказывает артист Игорь Верник накануне премьеры «Маскарада с закрытыми глазами» в МХТ.
— Игорь, наш журнал выходит как раз 11 октября — в ваш день рождения, и в этот же день премьера вашего спектакля «Маскарад с закрытыми глазами» в МХТ. А еще сейчас в прокате фильм Светланы Проскуриной «Первая любовь», где вы сыграли главную роль…
— Это несравнимые события. День рождения не выбирают, я могу лишь принять его с благодарностью родителям, Вселенной, людям, которые рядом со мной. Часто слышу от своих друзей и знакомых, что уже дни рождения отмечать не хочется, потому что они напоминают о возрасте. А у меня в этот день родился брат Вадик, так что я очень жду и радуюсь этой дате. Про все остальное буду говорить по очередности. «Первая любовь» — это большое и важное для меня событие…
— Никогда не слышала, чтобы о каком-то артисте режиссер говорил так, как Светлана Проскурина о вас: «Это человек, удивительно внутренне устроенный», «Он готов к чему-то очень сложному и профессионально необыкновенному», ну и так далее. Это любовь. Но любовь выстраданная, потому что, насколько я знаю, утвержден был другой актер. Можете рассказать эту историю?
— Ну, не совсем так. Пару лет назад Витя Сухоруков позвонил брату: «Вадик, Светлана Николаевна Проскурина — ну ты знаешь, это выдающийся режиссер, ученица, соратница и друг Сокурова, человек, который снимает большое авторское кино, не раз представленное на престижных мировых фестивалях… Так вот, она хочет снимать Игоря в новой картине». Мне сообщил об этом Вадик: «Игорь, я тебя поздравляю».
Но нужно понимать, где авторское кино и где я. У меня определенный имидж, сложившийся образ, и часто этот образ и этот имидж тиражируют и эксплуатируют, не пытаясь заглянуть дальше. И тут Марина Брусникина, которая тоже снималась у Проскуриной (как и Витя Сухоруков), говорит: «Про тебя спрашивала Светлана Николаевна, интересовалась, что ты за человек. Я сказала, что ты сложный, серьезный, очень глубокий, совсем не тот, что думают многие. А Проскурина ответила, что в тебе это видит, поэтому так заинтересована».
Через месяц примерно в МХТ мы отмечали день рождения Брусникиной, поздравляли ее на сцене, был большой творческий вечер. И вот после в коридорах МХТ мы идем с Машей, Женей Добровольской и еще какой-то женщиной, у меня отличное настроение, я легко шучу, дурачусь. И вдруг Женька заявляет: «Я хочу вас познакомить. Это Светлана Николаевна Проскурина». Я говорю: «Потрясающе!» — а сам думаю: «Вот сейчас все эти слова о моей серьезности, какой-то глубине и деликатности растворились в моей ироничной болтовне…» И действительно, Светлана Николаевна говорит: «Я к вам присматриваюсь, думаю про вас, но вот сейчас мы наконец общаемся, и я не уверена, что это правильное мое решение». Вот так откровенно. В лоб. На том и расстаемся. Но еще примерно через месяц мы все-таки встретились в МХТ в нашем репетиционном зале на шестом этаже и несколько часов проговорили про жизнь. И на следующий день она принесла мне текст…
— А вы еще не знали, что там за фактура, что за история, кто ваш персонаж?
— Она рассказала историю крупными мазками. Мой герой — мужчина зрелых лет, который в этой жизни уже все узнал, в том числе успех, в том числе у женщин. И вот он встречает свою женщину и теряет ее. Даже не ясно, убивает он ее или нет... Мы с Проскуриной разговаривали один раз, второй, третий. Она показывала фотографии Марлона Брандо: «Вспомните «Последнее танго в Париже». Пересмотрите его». К каждой сцене приносила разработку — или какие-то стихи, или тексты других авторов, ассоциативно связанные с материалом. И проявлялся второй, третий план истории. Я так никогда не работал, я вообще такого никогда не видел! О моем герое Светлана Николаевна говорит: «В нем есть манкость, сила, слабость, в нем много всего намешано. Он опасный». Само это слово — «опасный» — она так чудесно произносит. Мол, не нож за пазухой, а неуловимая природа, особая внутренняя вибрация.
— Никто с вами так никогда не работал?
— Нет. Никто. Никогда. Наконец она сказала: «Я хочу с вами работать» — и назвала сроки. А у меня в это время выпуск спектакля «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» здесь, в МХТ. Я сообщаю ей об этом и прямо вижу, как меняется ее выражение глаз, как уходит интерес. Будто поезд, который на всех парах мчался на меня, пятится назад, набирает обратный ход, и только дымок вьется. Она говорит: «Ну хорошо, подумайте». Я: «Попробую что-то сделать». Она: «Ну попробуйте». И я понимаю, что все. И действительно, она пропадает, не звонит мне.
И вот судьба! У них случается перенос съемок! Мы выпускаем «Вальпургиеву ночь», и я звоню: «Светлана Николаевна…» — «Да, Игорь, мы вас попробуем». Прислали текст, я прихожу на пробы, а Проскурина со мной держит большую дистанцию. Потом говорит: «Спасибо, мы с вами свяжемся». Я уезжаю. А вечером она звонит: «Игорь, я хочу вам сказать: у меня уже утвержден актер на эту роль. Пробу я сделала только потому, что вам обещала. Но то, что я увидела, меня настолько развернуло, что я всерьез думаю снимать вас». Никогда не забуду этот звонок. Помню все. Как шел дождь за окном, диван, на котором сидел, ее интонацию и свою тихую и дикую радость. Для меня это так важно было. Говорить каким-то сложным языком о сложных внутренних переживаниях, о вещах, которые понимаешь только с определенным опытом, в определенном возрасте.
— И давно вы, Игорь Верник, жили с ощущением невостребованности?
— Это такой смешной вопрос… Я много лет слышал одно и то же: Верник — это улыбка… Как я относился к этому? Конечно же с иронией.
— Да, но при этом Верник — это и улыбка тоже. Это как Ливанов — в том числе и его голос — Шерлок Холмс.
— Да. Но это не значит, что я до пятидесяти лет был одним человеком, а после пятидесяти стал другим, я всегда был одним и тем же, ничего не поменялось… В результате мы с Проскуриной начали работать. Она сказала: «Обещайте, что не будете располовиниваться, вы нужны мне весь. И вам нужна эта работа. Обещаю, что из нее вы выйдете другим актером».
— Семь месяцев вы с ней работали?
— Да. Но самыми важными были 20 дней на съемочной площадке в поселке Старая Пустынь, где располагался туберкулезный санаторий. Проскурина сразу предупредила: «Я вам не обещаю тех условий, к которым вы привыкли». Я ответил: «Мне ничего не нужно». Мы жили практически в этом санатории, и это было счастливейшее время. Какое-то чудо. Проскурина сделала, наверное, самое главное со мной — она мне самому предъявила и подтвердила меня того, какой я есть, но каким не решался открыть себя всем.
— А ведь, казалось бы, вам и без этого фильма грех жаловаться… Вот-вот выйдет спектакль «Маскарад с закрытыми глазами», где вы играете Арбенина. Если честно, я удивилась, что вы согласились на интервью в такой момент. Как вы живете в дни перед премьерой?
— Да, сейчас самый сложный момент в репетициях. Это очень некомфортное время для меня самого, для моих близких, моей семьи, потому что весь психический и эмоциональный ресурс направлен в одну топку — в театральную.
— То есть вы отсекаете лишнее, а получается, что лишнее — это как раз близкие. Как взлет ракеты: ступени отбрасываются…
— Так, да не так, а все-таки… Моя семья, моя жена, мой брат, мой сын, мои родные, наоборот, важнейшая опора. Раньше такой опорой были папа и мама, но их уже нет. Чудо заключается в том, что близкие все понимают и не требуют в такое время какого-то отдельного внимания...
Впрочем, я тут тоже не хочу переборщить. Я же не в шахту спускаюсь и не на подлодке уплываю на полгода, и муки творчества — это и тяжело, и прекрасно. И жизнь, к счастью, тоже неотменима, любовь неотменима, осенний вечер неотменим, и круассан на завтрак тоже. Я живу так все время — одна работа переходит в другую, вторая в третью, третья в четвертую и так далее. Поэтому я научился все это соединять и совмещать. Просто «Маскарад с открытыми глазами» — особенная для меня работа.
— Почему театры наперебой ставят «Маскарад»? Возможно, сейчас такой период, когда темные страсти требуют выхода?
— Да, дикие инстинкты, внутренняя бездна, демоны — это все есть в цивилизованном человеке, оснащенном культурным кодом, моральными ценностями, библиотекой родителей и собственной библиотекой. И когда ты летишь в пропасть ревности, страхов, мести, собственных животных страстей — что от тебя остается? Что тебя удержит, где ты остановишься, есть ли предел? И эта бездна, это самое дикое и необузданное заложено внутри самого счастливого, что есть у человека, — внутри любви. Казалось бы, любовь тебя наполняет, как электрическим током, как солнечной энергией, и вдруг начинает тебя сжигать.
— У Игоря Верника много демонов?
— Демонов у меня полно. И мы знакомы. Периодически садимся вокруг костра, беседуем… Спасибо судьбе, много чего было в жизни, много раз я оказывался прав и много раз не прав, делал ошибки, исправлял ошибки, а какие-то так и не смог исправить. Ты же не можешь по леске пройти, как канатоходец, непременно десятки раз свалишься. В твоей жизни будут люди, которых лучше бы не было, и не будет тех, которых ты не смог удержать, потерял, пропустил… Я еще не знаю, что такое мудрость, узнаю, наверное, когда сяду в позу лотоса в сто с лишним лет. Пока у меня много вопросов и мало ответов.
— Как вы думаете, вы можете убить из ревности?
— Вот на этот вопрос я ответ как раз знаю. Нет, не могу убить ни из-за ревности, ни из-за измены. Это невозможно. А лермонтовский Арбенин очень даже может. Способен ли мой Арбенин — еще не знаю. Он постепенно заселяется в мою коммуналку, где уже живут разные персонажи, и занимает с каждым днем все большую территорию, задвигая в задние комнаты остальных… У нас же история не только «Маскарада» лермонтовского, у нас еще и некое сочинение. Здесь есть и «Новелла о снах» Шницлера, по которой Кубрик снял свой фильм «С широко закрытыми глазами», и наши этюды и импровизации, из которых рождался новый текст, и сочиненная Семеном Саксеевым история. Арбенин жил, презирая жизнь. Не веря в людей, все заранее зная. И вдруг он встретил женщину, в которую поверил. И поразился, что такое вообще может произойти с ним.
У меня есть друг, потрясающий мужчина, но он не в состоянии построить отношения с женщиной, потому что считает, что в этом случае ему придется в чем-то уступать, стать слабым, а этого он себе не может позволить. Арбенин позволил себе быть и слабым, и безбашенным, и счастливым. И теперь он стремительно летит в пропасть собственных страхов и сомнений.
— Но этот ад родился у него внутри.
— Да. Но ведь это и есть самое страшное, что ад в нас самих, и бездны там же. Мы часто наделяем жизнь и людей тем, чего в них нет. Наше воображение накручивает нас как на шомпол, и мы крутимся и жаримся и уже не можем выскочить из своих представлений.
— Скажите, режиссер Петр Шерешевский сразу сказал: «Ты Арбенин»?
— Не он, Константин Юрьевич Хабенский. Просто подошел ко мне в гримерку и говорит: «Игорь, как у тебя ближайшие месяцы?» — «А с какой целью интересуетесь?» — «Родилась идея у Шерешевского делать «Маскарад». Я хочу тебе предложить Арбенина сыграть».
— Как вам работать с Марусей Фоминой?
— Маруся идеальная Нина. Мне очень интересно с ней репетировать. В ней есть неразгаданность какая-то. Свой мир, в который она очень осторожно впускает людей. И это интересно, потому что мы с ней разные на первый взгляд, но чем дольше мы работаем, чем больше узнаем друг друга, тем становимся ближе. Это важно. Но, конечно, мы как плюс и минус. Я, например, легко открываюсь, легко с людьми схожусь.
— Как говорится, жадность к жизни... Вы много путешествовали, летали, плавали, пробовали...
— Я даже внутри профессии много ипостасей поменял. Мне вообще все, что я делаю, интересно. Например, я обожаю программу «2 Верник 2». Сейчас у нас в студии в гостях был Михаил Боярский. И вот после эфира он позвонил Вадику, а на следующий день мне: «Игорь, хочу сказать спасибо, я только что посмотрел программу. Как это вы меня, старое дребезжащее корыто, со всеми моими злобностями привели к Человеку?!» Это вы понимаете, какая у нас близость человеческая возникла во время разговора на съемках, что Михаил вот такие слова может сказать, с таким юмором, иронией и теплом! Очень рад, что у нас с Вадиком есть это пространство программы, где мы можем общаться с коллегами и делать вот такие открытия. И эти открытия человеческие — они похлеще диковинных водопадов на краю света. Обычно актер закрыт текстом, ролью. А тут ты такой, какой есть. Не Арбенин, не Тригорин, а ты сам. И твои гости — настоящие, а не закрытые ролью, образом.
Жадность к жизни — это очень мощный двигатель. Возраст, конечно, неумолим. И не только для людей, но и для машин, для зданий, для деревьев, даже для атмосферных слоев. Недавно я был в Арктике, там фьорды тают. Ты сидишь в лодке резиновой, и, если выключить мотор, слышно, как льдины потрескивают в тишине, потому что они иссекаются, истончаются, подтаивают и уходят. Этот треск — треск времени, счетчик времени. И вдруг п-у-у-ух, и от огромной, гигантской глыбы откалывается какая-то часть и падает в воду, и по воде идет волна. И ты ощущаешь движение времени. Оно неумолимо, и возраст неумолим. Но в твоих силах слышать время. Вот я люблю сидеть на улице и смотреть на людей, проходящих мимо. Иногда видишь человека, одетого так, как будто он остался в другой эпохе. Дело не в примитивной моде. Просто время диктует определенную динамику и в одежде, и в музыке, и в стихосложении, в киноязыке, даже в еде — во всем. И если у тебя есть глаза, внутренние рецепторы, ты это ощутишь.
— У вас счастливая профессия в этом смысле…
— Да, она тонизирует. Но постоянно шлепает тебя по заднице эта профессия или по щеке, не дает тебе успокоиться. Ты рядом с молодыми, и тебе нужно много энергии, ты все время куда-то бежишь…
— У вас было много связей, много любви… В этой области вы тоже постоянно в движении…
— Знаете, мы с моим папой, когда ему уже было 95, 96 лет, часто беседовали.
И чем старше он становился, чем неизбежнее приближался его финал, тем больше мне хотелось побыть с ним. И вот он мне часто говорил: «Игорь, как я хочу, чтобы рядом с тобой была такая женщина, как мамочка наша. Ты мне обещаешь, что она будет?» Я отвечал: «Пап, конечно, обещаю». — «Но вот когда?» — спрашивал мой 96-летний папа. «Ну, пап, как будет, так сразу скажу»… К счастью, я встретил такую женщину и, пройдя через множество приключений, прекрасно понимаю ценность, уникальность этого везения. Счастье, когда ты встречаешь своего человека, — это то, чего мне желал папа.
Так что единственное, чего я теперь хочу, — это делить все свои впечатления на двоих. Мне интересно видеть в моей жене отражение этих впечатлений. Интересно делить на двоих все — дни, ночи, прогулки, приключения, путешествия, новые книги и проекты, интересно говорить обо всем, молчать обо всем… Я очень долго, как ни странно, был один… Потому что множество людей рядом с тобой не означает, что ты с кем-то. И я хорошо знаю, до какой степени вкусы, запахи, страсти, радости становятся приглушенными, теряют реальный вкус.
— Я очень рада за вас. Когда общались в прошлый раз, вы говорили, что однажды Федор Бондарчук сказал вам: «Ты женат на своей работе», а теперь такие перемены. Скажите, ваш папа так и не познакомился с Наташей?
— Не успел. Они разминулись в несколько дней.
— Я не знаю, существует ли жизнь после смерти, но, мне кажется, те, кто нас любил, нам помогают. Так что, наверное, это папа постарался.
— И я тоже так думаю, помогают. Папа и мама постарались.
— Я хотела спросить про вашего сына Гришу. Совсем недавно у него была премьера фильма «1993»…
— Я на этой премьере был. А до этого — на премьере «Кентавра». А еще на премьере сериала «Цикады», который вот-вот выйдет. И совсем недавно — на премьере спектакля «Вероника» в Театре на Бронной, где у Гриши сложнейшая роль Марка. А еще на «Незнайке», где сын сыграл главную роль. И это большое отцовское счастье — слышать на съемочных площадках от коллег, гримеров, актеров: «Слушай, какой у тебя сын!» Помню, как его дедушка, мой папа, Грише говорил: «Ты понимаешь, этим можно заниматься, только если без этого жить не можешь».
Сын тогда слушал, но понять реальный смысл, конечно, не мог. Но вот теперь он актер Театра на Бронной, и у него такие интересные и такие разные работы на сцене, в кино. Я поразился, как смело он придумал своего героя в «Кентавре» и как он там интересно существует. Александр Велединский — режиссер фильма «1993» — мне вчера о нем говорил такие теплые слова! А теперь сын с режиссером Женей Стычкиным работает над сериалом «Олимпиада». И там у Гриши главная роль, его герой трудится в Олимпийском комитете. У меня в его возрасте даже близко ничего подобного не было. Я в двадцать два только из армии пришел, и меня приняли во МХАТ.
— Но сейчас возможностей в том же кинематографе гораздо больше.
— Да, возможности есть. Но они как появляются, так и ускользают. Так что надо пахать и быть интересным, сложным, и чтобы получилось, и чтобы повезло, и чтобы голова не закружилась. Я вижу, как Гриша растет в профессии, меняется и как серьезно относится к делу.
— Он с вами советуется, если получает предложение?
— Иногда. Он в этом смысле достаточно самостоятельный. И мне дико нравится, что мне говорят: «Знаешь, вы такие разные с ним». Нас не сравнивают. Я очень рад. Потому что дети актеров живут с особым клеймом, и это пресс, который тебя стирает…
— Как вы думаете, наступит ли момент, когда станут говорить не «это сын Верника», а «это папа Гриши»?
— Отчасти это уже и сейчас происходит… А до этого... Мой папа был главным режиссером литературно-драматического вещания Всесоюзного радио, его все артисты обожали, но он дико гордился, когда его спрашивали: «Ой, вы папа Игоря Верника и Вадима Верника?»
— Игорь, я знаю, что вы один из самых неуловимых людей Москвы. Как вы строите свое время, свой день? Вы живете порывами или по расписанию?
— У меня расписание на несколько месяцев вперед. В телефоне таблица, и там до конца декабря все дни заняты… Моя жена сказала: «Ого, у нас ни одного дня нет, а как насчет твоего дня рождения, моего дня рождения?» Я ответил: «Ну, у нас же есть ночь!» (Смеется.) Но как-то так замечательно выходит, что внутри этих обстоятельств все время есть место для импровизации. И если ты чего-то хочешь и заслуживаешь, то Вселенная где-то раздвигает, где-то, наоборот, спрессовывает. И все случается, все удается…
— Говорят, что самая лучшая импровизация — та, которая хорошо подготовлена.
— Так говорит как раз моя жена. Но я очень люблю спонтанную импровизацию, в ней легкость… Например, вчера раньше времени закончилась репетиция, и мы с Наташей встретились, сели на улице и обедали вместе, было +25... Мы давно мечтали вот так просто походить, погулять, но все никак не получалось. А тут у меня репетиция отменилась, у нее летучка сдвинулась…
Когда ты уже дал слово, приходится его держать. Поэтому из меня слово теперь очень сложно вытащить. Например, когда мы раз в полтора месяца снимаем «2 Верник 2», Вадику надо впихнуть в короткий временной отрезок съемки примерно шесть программ… И он меня все время просит: «Когда ты сможешь? Я подстроюсь под тебя, под спектакль, под съемки». Я отвечаю: «Ну, давай завтра поговорим, послезавтра». Тяну, потому что как только я дам слово — все, уже прибил, уже обязан. А я пытаюсь все-таки оставлять себе пространство для жизни.
Знаете, я много лет хожу в одну и ту же парикмахерскую к одному и тому же мастеру, который работает семь дней в неделю. И вот позавчера я стригся, а рядом другой парикмахер стриг своих собственных детей и рассказывал, что четыре дня он работает, а три отдыхает, оставляя эти дни для жизни. Я спрашиваю: «А сегодня какой день?» — «Отдых». — «А ничего, что ты в парикмахерской стоишь и опять стрижешь?» Это я к тому, что мне тоже трудно разделить, где работа, а где жизнь. Но, черт возьми, это такая интересная, такая непредсказуемая, такая удивительная жизнь, что пусть она называется работой!
— У вашей книги «Брошенные тексты» будет продолжение? Я на это надеюсь, там прекрасные стихи, тексты, мысли…
— Спасибо. Мы как раз на днях разговаривали с женой, я говорю: «Эх, надо было в другой интонации написать книгу». А она: «Так в чем проблема, напиши другую». А что касается стихов, у меня последнее время стали довольно часто проходить авторские вечера. Начались съемки в проекте «Натали и Александр», играю Бенкендорфа. Режиссер Владимир Битоков — ученик Сокурова. Так что некогда останавливаться.
— Ну и не надо, зачем?
— Конечно. Я вам хочу сказать, у моей жены есть бабушка Нелли, ей 94 года. Мы с братом ей говорим: «Вы девочка относительно нашего папы». У нее светлейшая голова. Она, кстати, рассказала мне, как в юные годы ходила в один кружок с Олегом Николаевичем Ефремовым, у них даже были какие-то юношеские романтические отношения. И когда бы мы ни встретились — утром, днем, вечером, она всегда одета элегантно, аккуратно и стильно, всегда украшения изящные, аромат. Это поразительная внутренняя дисциплина. Не давать себе расслабиться, опуститься.
Она в курсе всех событий, она совершенно сегодняшний человек со своим стилем, вкусом к жизни. И она в режиме, читает все время, большей частью любовные романы. А вот сейчас цитирует мне Лермонтова. Говорит: «Я жду очень твоего «Маскарада», потому что мне интересно, как ты будешь играть вот это: «Бывало, так меня чужие жены ждали, теперь я жду жены своей»... Неллечка обязательно придет на премьеру, она у меня на всех спектаклях была уже. У меня теперь большая новая семья. Знаете, мы ведь с людьми сходимся не случайно, мы все — магниты и притягиваемся к своим.
