Александр Ширвиндт: «Из Москвы до Рязани ехали двое суток, потому что состав бомбили»

«Нас отправили в эвакуацию в пермский город Чердынь. Мои родители поехали с бригадами артистов на фронт. Папа играл на скрипке, а мама была руководителем бригады. А мы с бабушками сидели дома. Основная еда была — очень тонкий кусок черного хлеба, намазанный очень тонким слоем сала, и на нем, как шайбы, лежали чесночинки. И мы это полтора года ели. С тех пор я возненавидел этот продукт», — вспоминал Александр Ширвиндт.

Александр Анатольевич Шир­виндт — один из самых любимых актеров страны, настоящий народный артист, которого обожали за невероятное обаяние и неподражаемое чувство юмора. Он прожил долгую жизнь — 89 лет, и война оставила след в его памяти, хоть он и был в то время 7-летним ребенком.

Родители будущего артиста в те годы выступали с концертными бригадами (отец Анатолий Густавович Ширвиндт — скрипач, играл в оркестре Большого театра, а мама Раиса Самойловна — актриса, ученица Немировича-Данченко), ездили по предприятиям, колхозам, добирались до далеких сибирских сел даже в 50-градусные морозы и, отогревая замерзшие пальцы, играли для тружеников тыла. А маленького Шуру отправили с бабушкой на Урал, в город Чердынь. Удивительный факт: в эвакуацию он уезжал с площади Маяковского (ныне Триумфальной). 

На ней, в будущем здании Театра сатиры (в котором Александр Анатольевич проработает более полувека) тогда размещался мюзик-холл. Здесь же на Триумфальной располагалась Московская филармония, где редактором работала мама Ширвиндта. Актеру было семь лет, но он запомнил, как его и других детей везли в открытых кузовах полуторок с досками вместо скамеек. «Машины доставили нас на Казанский вокзал, а там нас ждали теплушки — в таких вагонах в обычное время перевозят скот, — вспоминал Александр Анатольевич. — В Рязань мы ехали двое суток, потому что состав бомбили… Затем нас пересадили в более приличные вагоны, и мы отправились в Соликамск, а уж оттуда в Чердынь, где я провел полтора года и пошел в первый класс».

Прошло много лет, Ширвиндт очень хотел побывать в Чердыни, но так и не выбрался. А однажды его внучке понадобилось оформить важные документы. И там были вопросы про членов семьи. «Она написала, что ее дедушка был в эвакуации в городе Чердынь, — рассказывал Александр Анатольевич. — Подняли архивы и ничего о моем пребывании в эвакуации не нашли. И тогда я написал в городской музей, где, как я знал, моей персоне выделен целый угол, собраны статьи обо мне, фото из спектаклей и фильмов».

Хранят в чердынском музее и такое письмо артиста:

«Уважаемые сотрудники музея далекого города моей не менее далекой детской жизни. Я очень тронут Вашим письмом, взволнован вырезкой из чердынской газеты… Что касается существа Ваших вопросов, то, конечно, все, что связано с этим периодом моей жизни, окутано дымкой и совсем уже детской ностальгией. Ведь мне было 7 лет от роду.

Образ города всплывает в нашем доме (двухэтажном и уютном), рядом угловой дом с фотографией и большой общий двор с сараями и конюшней, а дальше поле. Бочка водовозная (как мне теперь мерещится, обледенелая даже летом) и… старый (моего, наверное, теперешнего возраста) возница, который всякий раз приходил к моим родителям перед очередным «рейсом» и говорил: «Без Ляксандра не поеду» — мы дружили!

Помню скользкий и по детским ощущениям безумно долгий и крутой спуск к реке, помню счастье держания вожжей, помню школу и первый класс, помню ласку и доброту людей, приютивших выводок детей, и т. д.

Все отрывочно и, к сожалению, не конкретно — 46 лет прошло — ужас! На протяжении всей своей жизни мои родители всегда тепло и нежно вспоминали гостеприимный город Чердынь и его обитателей… Еще раз спасибо за память и внимание к моей скромной особе, пишите, если не лень, и до встречи».

После эвакуации маленький Шура Ширвиндт вернулся в Москву, окончил школу. Потом учился в Театральном училище имени Щукина у Веры Константиновны Львовой — ученицы Вахтангова. Более шестидесяти лет снимался в кино, играл в театре (в том числе пять десятилетий — в Театре сатиры, где также много работал как режиссер и более двадцати лет был худруком), выступал на эстраде в дуэте с Михаилом Державиным, преподавал в родной «Щуке»...

Александра Анатольевича не стало 15 марта. Сегодня мы вспоминаем легендарного артиста вместе с его коллегами по Московскому театру сатиры.

Михаил Владимиров: «Ширвиндт говорил: выходить к зрителю надо подарком!»

Александра Анатольевича я знал с рождения, ведь мой дядя Михаил Михайлович Державин был его многолетним партнером. Дуэт Ширвиндт — Державин в течение десятилетий был украшением многих телевизионных концертов, телепередач, актерских капустников, юбилеев. А когда артисты работают в паре, у публики всегда складывается впечатление, что они чуть ли не живут вместе: вместе отдыхают, каждый день видятся, и вообще самые близкие друзья. Так сложилось, что несколько блестящих актерских дуэтов: дядя Шура и МихМих (Державин), Илья Олейников и Юрий Стоянов, Денис Клявер и Стасик Костюшкин — это все близкие мне люди. 

Я уж не говорю про моего папу Бориса Владимирова и Вадима Тонкова — знаменитых Авдотью Никитичну и Веронику Маврикиевну. Так вот, неразлучные на сцене не значит неразлучные в жизни. МихМиха и дядю Шуру все-таки в большей степени связывали рабочие моменты. Не могу сказать, что они постоянно вместе тусили и дружили взахлеб. Хотя, конечно, постоянно созванивались, тем более что долгие годы служили в одном театре — сатиры. И даже ездили вместе на рыбалку. Не раз мотались с женами в Астрахань на дядиной «Ниве». Как же я ждал их возвращения! Не из-за рыбы, которую до сих пор не люблю, а из-за вкуснейших арбузов. И, конечно, всегда ждал дядю Шуру и МихМиха после зарубежных гастролей. Они привозили дефицитные тогда жвачку, кроссовки, джинсы-варенки...

Одно из ярчайших воспоминаний моего детства — это как МихМих и дядя Шура готовили свои выступления (они всегда все придумывали сами — и идеи, и тексты). Дело в том, что мы с дядей Мишей жили в одном доме: наша семья на втором этаже, МихМих — на четвертом, а между нами была квартира актрисы Нины Руслановой. Этот дом построили в 1937 году для артистов Вахтанговского театра, и расположен он вплотную к Щукинскому училищу. Поэтому, когда дядя Шура, преподававший в «Щуке», после занятий приходил к МихМиху, чтобы поработать над очередным номером, — ему надо было просто зайти в соседний с училищем подъезд. И вот я гуляю во дворе и вижу Ширвиндта с неизменной трубкой в зубах, ощущаю вкуснейший запах его табака. 

Я любил тусоваться у дяди, его жена Роксана Бабаян в шутку говорила, что меня «пристегнули к ним большой пуговицей». Но когда у них появлялся Ширвиндт, я оставался гулять во дворе — чтобы не мешать. Однако знаменитый номер, с которым Ширвиндт и Державин на премии «Ника» вручали приз актрисе за лучшую женскую роль второго плана, они сочиняли при мне. Все придумалось за секунду — дядя Шура сказал: «Мишка, а давай мы выйдем на сцену в женских шубах!» И они вышли. Номер получился таким смешным, что зал лежал...

В работе я встретился с Ширвиндтом в 1997 году, когда он у нас на курсе ставил «Двух веронцев». Помню, какие точные слова Ширвиндт находил, какие сочные эпитеты выдавал на репетициях! Например, говорил нам, студентам: «Что ты из-за кулис прешься как оглобля колченогая, выходить к зрителю надо подарком!» Или: «На сцену выходим спокойно, без судорог, по-столичному!» И это помогало нам правильно себя подать зрителям. Иной режиссер мог часами разбирать, что да как надо играть. А дядя Шура скажет: «Не ори, без судорог!» И сразу все понятно.

А вскоре мне повезло выйти с Ширвиндтом на сцену в Театре сатиры, куда меня взяли после окончания Щукинского училища. Сергей Арцибашев тогда поставил спектакль «Счастливцев — Несчастливцев». В этой пьесе Григория Горина, с которым близко дружили и Ширвиндт, и Державин, они сыграли двух немолодых актеров: комика и трагика. Роль их администратора Мили предназначалась актеру Михаилу Зонненштралю. Но тот трагически погиб, всего в

41 год. И тогда на роль Мили взяли меня. «Счастливцев — Несчастливцев» был невероятно успешным спектаклем, мы объездили с ним многие страны. И, знаете, я видел все постановки с участием дяди Шуры и МихМиха, в некоторых участвовал и сам, но самая моя любимая — это все-таки «Счастливцев — Несчастливцев», пронзительная, трогательная и безумно смешная. В памяти остался Ширвиндт именно в роли Несчастливцева в шляпе с большими полями...

На сцене дядю Шуру было невозможно «расколоть», он всегда сохранял невозмутимый вид. Да и в жизни сложно было поколебать эту его фирменную невозмутимость. Бывало, мы с МихМихом пытаемся над ним подшутить, а он смотрит на нас в ответ своим обаятельнейшим, всепонимающим, «собачьим» взглядом…

Более двадцати лет Александр Ана­тольевич возглавлял Театр сатиры: в 2000 году он сменил на посту худрука Валентина Николаевича Плучека. И буквально через несколько лет каждый сбор труппы стал начинаться с того, что Ширвиндт говорил: «Ребята, отпустите меня. Я не кокетничаю, мне сложно быть начальником, это все-таки не мое...» Ему намного больше нравилось быть актером и ставить спектак­ли, а не руководить труппой. Но его не отпускали. Он сокрушался: «Что делать — меня опять «продлили»...

Теперь дяди Шуры нет. И некому сказать по поводу удачного спектакля или мизансцены — «сливочное масло». Что означало — хорошо, вкусно сыграно...

Александр Олешко: «Александр Анатольевич ни у кого ничего не подсматривал, не заимствовал»

Формально я не являюсь учеником Ширвиндта, потому что в Щукинском институте учился на курсе Владимира Владимировича Иванова. Но очень хотел играть, поэтому и на курсе Ширвиндта участвовал в этюдах. У него можно было многому научиться. Он всегда подсказывал коротко и точно! Однажды во время репетиции он мне сказал: твой персонаж не любит улыбаясь! И все стало на свои места...

У меня с Александром Анатоль­е­вичем связано очень многое. Когда я учился в цирковом училище, мы с однокурсником задумали сделать совместный эстрадный номер. Поэтому бегали в Театр сатиры, чтобы посмотреть на Ширвиндта и Державина. После спектакля не раз поджидали наших кумиров, чтобы задать какие-то вопросы. Однажды Александр Анатольевич сказал: «Ну, приготовь какой-нибудь материал и почитай мне». Я не подготовил. Но на спектакли ходить продолжил. И спустя какое-то время Ширвиндт мне сказал: «Вместо того чтобы сюда бегать, поступай лучше к нам в Щукинское училище».

Переучивать никто не любит, но я поступил после циркового училища в театральный вуз. В редкое, свободное от занятий время принимал участие в концертах, которые режиссировал Ширвиндт. А когда на четвертом курсе меня пригласили и в «Сатирикон», и во МХАТ, велись разговоры про Театр Вахтангова, Александр Анатольевич за руку привел меня на показ к Плучеку: «Это наш человек, надо его брать». Так я оказался в Театре сатиры. Но через год понял, что у меня не будет тех ролей, о которых мечтал, и решил уйти. Ширвиндт советовал: «Не делай этого, театрами не бросаются». Но я говорил: «В «Современнике» мне предлагают много работы». — «Тогда иди и пробуй».

Через несколько лет Ширвиндт вновь пригласил меня работать в «Сатиру»: «Есть пьеса для тебя, возвращайся хотя бы на разовые спектакли». Мы с Игорем Угольниковым начали репетировать спектакль «Дураки». Однажды Игорь заболел и попросил меня провести репетицию. Это вызвало очень нервную реакцию у одной артистки. И я решил уйти. Позвонил Ширвиндту, объяснил ситуацию. Он меня понял, не обиделся.

С Александром Анатольевичем мы продолжали регулярно встречаться на телевидении. Я вел разные программы, в которых Ширвиндт был гостем или членом жюри, часто объявлял его на концертах и со сцены рассказывал о своем первом знакомстве с Театром сатиры. Когда в 14 лет я приехал в Москву из родного Кишинева поступать в эстрадно-цирковое училище, стремился попасть в легендарный театр и посмотреть любой спектакль. Был уверен, что обязательно увижу Ширвиндта и Державина. С отчимом мы купили два билета у перекупщиков. Мне было невдомек, что на площадке Театра сатиры могут играть летом другие труппы. Открылся занавес, и на сцене мы увидели накрашенных мужчин. Это были «Служанки» Романа Виктюка. Отчим сидел в недоумении. 

В антракте мы с ним вышли на Триумфальную площадь, и я его аккуратно спросил: «Ну, как тебе?» Надо отдать должное его чувству юмора, он ответил: «Ну что тебе сказать? Ширвиндт с Державиным, конечно, молодцы...» На второе отделение мы не пошли. Александру Анатольевичу нравилась эта история, и он часто просил рассказать ее на разных творческих встречах. Однажды, с разрешения Ларисы Голубкиной, на вечере памяти Андрея Миронова я спел песню «Падает снег на пляж». Ширвиндт спросил: «А ты знаешь историю создания этой песни?» — «Стихи написал Юрий Энтин, музыку — болгарский композитор Найден Андреев». — «Не совсем так...» Оказалось, дружная компания — Ширвиндт, Державин, Миронов, Марк Захаров — приехала осенью в Болгарию и там познакомилась с Найденом. И вот сидят все в прибрежном ресторане, Андреев наигрывает на фортепиано. И вдруг в этот момент за окнами пошел снег. 

В сентябре! Ширвиндт произнес: «Смотрите, падает снег на пляж». А Миронов: «Шура, по-моему, это первая строчка песни». Они вдвоем набросали «болванку», Найденов написал музыку. Потом в Москве Ширвиндт и Миронов показали песню Юрию Энтину, и тот доработал текст. «Когда на концертах будешь ее исполнять, всегда рассказывай, как было на самом деле», — сказал мне тогда Ширвиндт. Я понимал, что регулярное общение с ним — это подарок судьбы. И нужно сделать что-то особенное.

Я все время думал, что надо закрыть гештальт — сыграть с ним вместе в театре. И вот мы едем в одном вагоне в Санкт-Петербург на церемонию вручения премии Андрея Миронова «Фигаро». Александр Анатольевич получал ее в почетной номинации, а я был одним из «вручантов». Единственный случай в истории премии, когда приз представлял из себя две статуэтки, а не одну: помимо Андрея Миронова в костюме Фигаро сделали еще и Ширвиндта в костюме Графа...

Накануне поездки я получил звание заслуженного артиста России, поэтому пришел в купе к Александру Анатольевичу — поблагодарить, потому что узнал, что он и Карен Шахназаров на обсуждении отстаивали мою кандидатуру. Стол был скромный, но вкусный: сыр (Александр Анатольевич очень любил плавленые сырки), овощи. К радости официанток, Александр Анатольевич всех называл Пульхериями — как они хохотали!

Чтобы не дымить трубкой в купе, мы пошли в тамбур. Александр Анатольевич спросил: «Как у тебя дела, о чем мечтаешь?» — «Дела неплохо. А мечтаю, чтобы мы с вами вместе сыграли в каком-нибудь спектакле». — «Я не против, но нужна пьеса». — «Надо написать». Он, наверное, в тот же миг забыл про это. Но я через два дня уже помчался к драматургу Родиону Овчинникову. Сначала мы придумали, что в пьесе будет три главных персонажа — Ширвиндт, я и телевизор, по которому показывают молодого Ширвиндта и его партнеров по театру — Миронова, Аросеву.

Полтора года Овчинников работал, вносил какие-то правки. Мы встречались, читали, придумывали. Получившуюся пьесу — «Великий забытый» — я отнес Александру Анатольевичу. Но понадобилось еще полтора года, чтобы Ширвиндт согласился в ней играть (он убрал из пьесы телевизор, были дописаны две большие роли — для Федора Добронравова и Юрия Нифонтова). В какой-то день мне приснилось, что я так и не успел сыграть с Ширвиндтом, проснулся весь в слезах. И тут вечером мне звонит Овчинников: «Тебя Ширвиндт ищет». Когда увиделись с Александром Анатольевичем, я рассказал ему про свой страшный сон. А он: «Ты еще хочешь это играть?» — «Очень». — «Ну тогда считай, что ты успел». 

И начались три абсолютно счастливых месяца ежедневных репетиций. А в них самое лучшее время — первый час, когда мы вчетвером — Ширвиндт, Добронравов, Овчинников, который стал режиссером постановки, и я — вспоминали истории, байки. Как же было приятно, если мне удавалось сказать что-то такое, от чего Ширвиндт хохотал до слез! В пьесе была трогательная сцена рыбалки, написанная специально для него — Ширвиндт ведь рыбак. Когда мы придумали такой поворот — герой Добронравова думает, что он приехал на зимнюю рыбалку, а оказалось, на летнюю, Ширвиндт так смеялся, что репетиция остановилась...

Потом была премьера. Спектакль «Где мы?!...» по пьесе «Великий забытый» имел оглушительный успех, билеты не достать. И каждый раз, когда Ширвиндт выходил в конце на поклоны и его встречали овациями, я чувствовал себя счастливым: человек, которого я уважаю и люблю, в 84 года получил новую главную роль и может поговорить с людьми о важном, при этом сохранив свой фирменный, уникальный актерский почерк. Ведь он говорил смешно о грустном и грустно о смешном. Так больше никто не умеет. Александр Анатольевич ни у кого ничего не заимствовал, не подсматривал, никого не пародировал, был абсолютно неповторимым. Не случайно Марк Захаров сказал: «У Ширвиндта есть совершенно отдельная профессия: он — Ширвиндт». 

А играть с ним в одном спектакле — это все равно, что окончить театральный институт. Он всегда помнил текст не только свой, но и всех партнеров, с ним было не страшно забыть, замешкаться. Потому что прикроет: так ответит, что зал будет смеяться. Ширвиндт никогда не тянул одеяло на себя, никого не унижал, выясняя отношения с коллегой на сцене через роль. А ведь бывает, когда партнер вдруг встанет так, что тебе приходится отвернуться от зрительного зала, — чтобы ты исчез, а он стал главным. А Ширвиндт, большой актер, наоборот, мог отойти на два шага и спокойно отдать тебе сцену, чтобы ты сделал свое дело, а потом уж он вступит первой скрипкой. Уникальный партнер! Мы сыграли «Где мы?!...» 91 раз. Могли бы больше, но из-за пандемии театр закрывался, а в нынешнем сезоне Александр Анатольевич уже плохо себя чувствовал.

Мне очень нравилось вручать после спектакля маленькие подарочки — ему и его супруге Наталье Николаевне. Ширвиндт потом шутил: «Возвращаюсь домой и говорю жене: «Вот тебе от твоего кормильца...» Они в свою очередь тоже дарили мне приятные подарки. Узнали, что я коллекционирую Дедов Морозов, и нашли для меня потрясающий экземпляр. В другой раз Александр Анатольевич принес мне очень красивое дорожное ситечко — я ведь люблю чаевничать... Он постоянно что-то придумывал, привносил в спектакль. В пьесе была фраза «Дорогу осилит идущий». Однажды, перед самым выходом на сцену, он предложил: «А ты говори: «Дорогу осилит ведущий». Ты же у нас телеведущий...» И зал на этих словах взрывался от хохота…

Летом прошлого года ему уже было очень плохо, но он нашел в себе силы 18 июня приехать в Театр Вахтангова, преодолеть огромное количество ступенек и выйти на сцену, чтобы вручить мне приз «Хрустальная Турандот» за роль Павла I. Кстати, мы оба были с палочками (незадолго до этого на спектакле «Павел I» у меня случилась травма)… Оказалось, тогда мы с ним последний раз вместе выходили на подмостки. А через десять месяцев,

18 марта, оказались на сцене Театра сатиры уже в другой, печальной мизансцене. Каждый, кто был на прощании, говорил об ощущении абсолютной нереальности происходящего. Казалось, Ширвиндт сейчас встанет и скажет: «Ну все, хватит! Поиграли, поклонились — занавес! Пошли повспоминаем, посмеемся». Мы так хотели летом отметить его 90-летие, это было бы трогательным праздником, преддверием другого события — осенью Театру сатиры исполняется сто лет. Еще за три часа до его ухода я списывался с Натальей Николаевной, верил, что все будет хорошо. Но увы…

Алена Яковлева: «Ширвиндт говорил: «в следующей жизни хотел бы стать флюгером…»

С Александром Анатольевичем мне посчастливилось играть во многих спектаклях Театра сатиры, я много работала с ним и как с режиссером — это 39 лет моей жизни. Помню его разным: и доброжелательным, и порой грустным. А иногда он мог взорваться и накричать. Но всегда говорил: «Ору на того, кого люблю». Когда он выходил из себя, не возникало ощущения какой-то агрессии или негатива, было видно, что человека просто переполняют эмоции. Ведь он на репетиции мог по

50 раз повторять одну и ту же сцену, а актер все не понимал, что от него требуется. Помню, Александр Анатольевич сказал мне: «В этой сцене выйди клоунессой!» Выхожу один раз, второй, третий, четвертый, причем делаю абсолютно все то же самое. А он все ждет. И когда я в десятый раз повторила мизансцену, вдруг говорит: «Вот так будет нормально».

Я в жизни встречала всего человек пять с таким потрясающим качеством юмора, как у Ширвиндта (другим таким человеком был, например, его друг Андрей Миронов). Ширвиндт отличался парадоксальным мышлением и моментальной реакцией на любую историю. А уж когда на репетиции или банкете он внутренне заводился, можно было умереть от смеха из-за непрекращающегося потока его шуток. Ну а в своих спектаклях он очень тщательно, скрупулезно оттачивал каждую шутку, выстраивал каждую репризу. Когда мы репетировали «Слишком женатого таксиста», сделали восемь прогонов без зрителя. Обычно бывает один-два, максимум три. А тут целых восемь! Потому что Ширвиндт! Так как играть комедию совсем без зрителей невозможно, то в зале сидели несколько работников театра — монтировщики, костюмеры, гримеры. И мы проверяли по их реакции — смешно или нет. В итоге спектакль признали лучшей комедией Москвы того сезона. И «Таксист...» идет до сих пор, хотя состав актеров, конечно, уже поменялся...

Ширвиндт иногда говорил: «Не люблю принимать решения, не люблю большой ответственности…» И еще помню его фразу: «Если бы меня спросили, кем бы хотел стать в следующей жизни, я бы ответил — флюгером…» Но на должности худрука решения ведь надо принимать часто. Когда Александр Анатольевич пытался уйти со своего поста, мы уговаривали его остаться, потому что он был свой: мы его знали, а он — нас. И если актеры уходили из театра, то не из-за плохого к ним отношения Александра Анатольевича. Просто люди выбирали другой путь.

Все знали, что у Ширвиндта два увлечения — курение трубки и рыбалка. Когда он стал худруком, на дни рождения его буквально заваливали трубками и удочками. Однажды на сборе труппы он даже сказал: «Ну хватит уже мне их тащить!» К тому же в последние годы он не курил. А вот греческую водку узо продолжал уважать.

Он в шутку говорил: «Я — говноед!» Потому что любил самые простые продукты. Например, вареный лук! Я вообще не представляю, как это можно в рот взять. Еще он любил шпроты и плавленый сырок «Дружба». Видите, все такое незатейливое — и в еде, и в одежде (Ширвиндт никогда не был франтом).

Кстати, хочу прояснить один вопрос. Александр Анатольевич не любил запах чеснока. В своей книге он объяснил почему: «В эвакуации основная еда была — очень тонкий — «на просвет» — кусок черного хлеба, намазанный очень тонким слоем сала, и на нем, как шайбы, нарезаны чесночинки — ими был засыпан весь кусок. И мы это полтора года ели. С тех пор я возненавидел этот продукт». И почему-то Александру Анатольевичу казалось, что его партнерши — Ольга Яковлева, Людмила Гурченко, я — чеснок обожают и позволяют его себе перед спектаклем или репетицией. Но скажу про себя: я чеснок тоже терпеть не могу...

А если меня спросят, что Александр Анатольевич любил больше всего, я скажу — мне кажется, учить, преподавать. Он любил, когда вокруг него собирается молодая энергия — будь то студенты Щукинского училища или молодежь Театра сатиры.

Что же касается народной любви… В отличие от Михал Михалыча Держа­вина, у которого была круглосуточная жажда популярности (он обожал, когда его узнавали, охотно общался с незнакомыми людьми, выслушивал комплименты, фотографировался со всеми), Александр Анатольевич от этого старался уходить. Притом что всем окружающим, знакомым и незнакомым, всегда с первой же минуты говорил «ты», близких людей у него было не так много. И в последние годы он очень страдал от того, что они один за другим уходят — Марк Анатольевич Захаров, Галина Борисовна Волчек. 

Он обожал жену, сына, внуков и правнуков. Но друзей, с которыми он жил на одной волне, ему страшно не хватало. Одиночество, которое он ощущал без них, угнетало его не меньше, чем состояние здоровья, хотя пандемия его, конечно, подкосила. Он открывал записную книжку, а позвонить уже было некому. Но так часто случается с пожилыми людьми под конец земного пути. А вот чем ситуация Ширвиндта уникальна, так это количеством людей — учеников, коллег, зрителей, — просто обожающих его и после его ухода ощутивших невосполнимость утраты…