Когда я вошел, Печенкин Алексей Тимофеевич сидел на кровати, возле высокой белой тумбочки, на которой лежали старенькие наручные часы, пульт от телевизора и кусок хлеба с долькой лимона. Девяностолетний старик оказался веселым, приятным в общении человеком. Он небрит. У него высокий лоб, нос длинный, с широкими крыльями, глаза голубоватые, губы тонкие. «Когда вы родились и где, Алексей Тимофеевич?» — «23 декабря 1925 года, в Тамбовской области, селе Мордово». Может, Алексей Тимофеевич что-то уловил в моем взгляде, и действительно, у меня возникли едва осознаваемые ассоциации, но он поспешил объяснить: «Никакого отношения к национальности это не имеет, просто такое название». — «Понятно. Какая природа вокруг вашей Мордовы?» — «В основном поля, но и леса были, речка была, название сейчас не могу вспомнить, мы оттуда уехали, когда я был маленький». — «Кто был ваш отец?» — «Тимофей Васильевич Печенкин, родился в 1887 году». — «Долго прожил?» — «Шестьдесят лет». — «Кем он был?» — «Крестьянин». — «В колхозе работал?» — «Нет». — «Как так?» — «Мы уехали из деревни до образования колхоза». — «Куда?» — «В Москву, на Красную Пресню. Отец устроился чернорабочим». — «Как звали вашу маму?» — «Маланья Гавриловна, родилась в 1884 году, старше отца была, но прожила 108 лет». — «Чем мама занималась, где работала?» — «Она никогда не работала. Вела домашнее хозяйство». — «Понятно. Сколько детей в семье было?» — «Я — седьмой. Старшая — Катерина, 1906 года рождения, за ней — Иван, в 1912 году родился, Дмитрий — в 1915 году, Антонина — с 1918 года, Евдокия — с 1922-го. Был еще один брат, с 1923 года. Я после него, последний». — «Как звали брата?» — «Минуточку, сейчас вспомню». Он покачал головой, шумно выдохнул: «Ух, мать моя дорогая! Не помню!» Я стал помогать: «Николай? Владимир?» — «Нет». — «Борис?» — «Борисов у нас никогда не было. Не помню. Ты смотри, чего делается?!» Он крепко потирал голову, но память не отдавала имя. «Оставим это на потом, — сказал я. — Итак, вы жили на Красной Пресне...» — «На Красной Пресне мы жили до того, как построили дом в Востряково, это по Павелецкой дороге». — «Большой дом?» — «Да нет». — «Изба пятистенная?» — «Ну можно и так сказать. Мы ездили оттуда в Москву, мама оставалась на хозяйстве. Там был огород. Мамина забота, она им занималась». — «Какое у вас образование?» — «Окончил семь классов. Пошел учиться на токаря, с пацанами нашими, поступил на фабрично-заводское обучение, два года учился. Получил специальность и устроился на работу». — «Куда? На завод?» — «Нет. — Он запнулся на полуслове. — Как его...» Снова энергично потер лоб: «Не помню». — «В институт?» — подсказал я. «Нет». — «Ну не на улице же вы разместились? Поставили станок посреди дороги и давай металл обрабатывать?!» Он засмеялся: «Точно не на улице». Улыбка была у него хорошая. Вздохнул: «Вот комедия! Не могу сказать, где работал. Помню, что рядом с этим... этот, как его...» — «Вспоминайте, — сказал я, — память вам еще пригодится». — «Да на что она пригодится?!» — возразил Алексей Тимофеевич. «Как на что? — сказал я и остановился, потому что ответ так очевиден. — На жизнь. Чтобы жить». Я опять замолчал, стал думать: а может, все не так очевидно. Если прошлого не помнить, то и будущего не ждать. Остается настоящее. Только одно настоящее. Нет ни печали, ни воздыхания, как говаривал Лесков. Но было еще одно назначение памяти, о котором я и сказал: «Да и после жизни она нужна, душа человека ведь не умирает после его физической смерти». Алексей Тимофеевич покачал головой: «Я в эту муру не верю. Умер, закопали, и конец. На что память? Забуду все, и черт с ним!» Он говорил весело, без сожаления и страха. «Это тело закопают, а душа, дух вознесутся и предстанут пред Богом». — «Как же они предстанут, коли Бога нет?!» — «Как это нет?» — «Да так, нет, и все!» Он смотрел с такой уверенностью, что я не стал переубеждать. «Давайте поговорим о Великой Отечественной войне, вы же воевали?» — «Воевал с 1942 года, на войну брали с 17 лет, мне как раз столько в 42-м стукнуло». — «А начало войны помните?» — «Помню, самолеты прилетали, бомбили Востряково, мы убежище вырыли». — «Что это за убежище?» — «Яму в конце огорода. Как они налетят, мы бегом туда и снизу глядим на гадов, как они пикируют». — «Где воевали после того, как вас призвали?» — «На 1-й Украинский фронт отправили, в 3-ю танковую армию под командованием Рыбалко». — «Танкистом?» — «Нет, пехотинцем в танковом подразделении служил». — «Были ранены?» — «Плечо осколком задело в 1944 году, недалеко от Киева». — «Где в госпитале лежали? На Украине или в России?» — «Ну тогда не было ни У краины, ни России, был Советский Союз. А вот где лечился… — Он всплеснул руками. — Ай-яй-яй, вот какое дело — не помню». — «После госпиталя вернулись на фронт?» — «Да». — «Где закончили войну?» — «Я до 48-го года в армии находился, дислоцировались недалеко от Киева, оттуда демобилизовался в Востряково. Работал в Москве, вернулся к специальности своей, проработал токарем всю жизнь». — «Какой у вас разряд?» — «Самый высокий — шестой». — «А что делали на станке?» Он рассмеялся: «Известно что — токарные вещи. Любую деталь. Что скажут, то и делаем. Вы, я смотрю, не очень представляете, что такое токарный станок». — «Почему же, представляю, хотя и не в таких подробностях, как вы. Детали делали по чертежам?» — «Когда по чертежам, когда по слову мастера». — «Поговорим о вашей семейной жизни? Когда вы женились?» — «После армии». — «Где познакомились с женой?» — «В электричке, ездил на работу, она жила в Белых Столбах, Ефросинья ее звали, Фрося, умерла десять лет как». — «Дети были?» — «Сын Сергей». — «Вы курили?» — «На фронте курил, вернулся — бросил». — «Алкоголь принимали?» — «На фронте начал. Быть на фронте и не пить — штука невыполнимая. После войны выпивал с получки, а куда денешься?» — «Кроме ранения были еще травмы?» — «Нет, не было». — «Как вы думаете, что нужно, чтобы прожить долго?» — «Кто его знает! У меня было шесть братьев и сестер, все померли, я один живой остался, почему — черт его знает!» — «Что пожелаете молодежи?» — «Успехов, здоровья, счастья».
Смерть жены выражена продольной крестовидной фигурой под средним пальцем (рис. 2, крестик — желтый). Ранение обозначено двумя крестообразными фигурами и уголковым образованием в поле 14 (рис. 2, красный, уголковая фигура — оранжевый) и вилочковым разрывом линии жизни (рис. 2, линия жизни — зеленый). Проекция нижней части разрыва на линию судьбы (рис. 2, штрихованная линия и белая стрелочка) обозначает возраст ранения — 20 лет. Линия судьбы является одновременно и линией жизни (на рис. 2, поэтому обозначена синим и зеленым цветом), эта линия приближается ко второй оси, опускаемой от безымянного пальца. Это приближение выражает ресурс в 97 лет, но вилочковый разрыв снижает ресурс до шести лет.
