— Татьяна Эдуардовна, вы себе нравитесь на экране?
— Нет, я себе не нравлюсь на экране. Сейчас почему-то все операторы снизу снимают, а с возрастом ты лучше выглядишь, если сверху снимать. Мне с детства не внушали, что я хорошенькая, а сейчас смотрю на себя в молодости, думаю: «Ну ничего была все же».
Я мало себя люблю и вообще не понимаю, что значит себя любить. Люблю больше свою дочь, природу, Бога. Я оборачиваюсь и благодарю своего ангела-хранителя — со мной по молодости могло случиться все что угодно. Этот безудержный провинциальный донецко-шахтерский темперамент давал о себе знать. Я попадала в такие ситуации, что если бы меня сверху не охраняли, то... Сейчас понимаю, что мне повезло сохраниться, и благодарю за это Бога. Я — продукт времени, тогда все ярко жили, тем более актеры.
Но вообще-то, я не знаю, какой у меня характер. Разный...
— Кстати, о темпераменте. Ваши образы могут быть непонятны, если не знать, кем был ваш биологический папа...
— Именно это, кстати, сказал мне режиссер Георгий Шенгелия, когда мы выпивали после съемок его фильма «Ехай!». Мы там играли с Володечкой Ильиным. Мне эту историю рассказала мама. Мой биологический отец был сибиряк, шахтер. Во времена Сталина он сидел в лагерях. Конвоиры проводили «естественный отбор», видимо. Развлекались так: в яму с медведем бросали заключенных. Кто выживет — молодец! И вот однажды они побили отца и бросили в яму. А тот со своим отцом ходил в свое время на медведя. И ему удалось этого медведя ударить в пасть кулаком, а другой рукой задушить: крупный был мужчина. Так и выжил.
— Мне кажется, эти гены определили ваше амплуа. Вам оно нравится? Или хотели бы его поменять?
— Знаете, мне нравятся мои роли, я люблю всех своих героинь. Помню, был фильм «Грибной дождь» на «Ленфильме» (я там много снималась, пока замуж не вышла за директора Гербачевского). И там мне надо было целоваться с Володей Гостюхиным, играть любовь. Это было ужасно для меня. Актрисы-героини, которые играют любовь, запросто целуются, а мне это было тяжело, хоть и была молодая и симпатичная. Я тогда подумала: да пропади оно пропадом! Я не люблю целоваться в кадре, да и в жизни тоже. Не знаю почему, неорганично — и все! Хотя любить люблю. Поэтому хорошо, что у меня нет эротических сцен. Ты же видишь себя, чувствуешь. Это же ужасная трагедия для актера — заблуждаться на свой счет. Я недавно слушала интервью Марины Нееловой. Ее после института брали в БДТ, она говорит: «Ну куда я на эту большую сцену пошла бы, я бы там просто потерялась». И пошла в «Современник», и оказалась там на месте. А Света Крючкова подходила по габаритам под БДТ, она и Аксинью там в «Тихом Доне» играла, и все там переиграла такого же плана. Точно так же я со своими крупными параметрами в «Ленкоме» смотрелась неорганично, конечно. Понятно было, что я не героиня, но характерные роли русских баб Захаров все давал мне. У меня не было конкурентов в «Ленкоме», в этом плюс моего амплуа. Наталья Гундарева, например, хотела поменять амплуа. Я никогда не хотела.
