Разумеется, что с такими взглядами Керсновская всех бесила. Она не давала халатно относиться к уходу за больными, не помогала воровать медикаменты... В общем, мешала. В итоге произошел дикий конфликт, который привел к нервному срыву. Керсновская стала требовать... чтобы ее перевели работать на шахту, в чем ей было поначалу отказано. Но она объявила на 11 дней голодовку. Сама Евфросиния называла такие состояния «гордостью негра». Да, я буду работать, и на самой тяжелой работе, самой грязной. И всем вам докажу, что я могу!
В полузабытьи, больная и слабая после голодовки, она явилась к начальству: «Я хочу работать на шахте! И я буду здесь работать! Сейчас я немного не в форме, но через несколько дней это пройдет. Укажите мне, к кому обратиться». — «Вы на шахте работали?» — «Я шахты никогда не видела». — «Увидите — заплачете!» — «Вам не придется мне слезы утирать, поверьте!»
Евфросинию поставили на шахте добывать уголь из забоя — это была одна из самых тяжелых и опасных работ. «Для того чтобы подняться на-горб и вновь увидеть Божий свет, нужно три километра пройти под землей по этим жутким подземным щелям, пробитым сквозь пласты угля. Иногда кровля так низка, что ежеминутно ударяешься лбом о перекладины и можешь убедиться, что, как ни надежно крепление, но «П»-образные столбы врастают в нижний пласт и кровля опускается все ниже и ниже... После яркого солнечного света темнота кажется абсолютной, а грохот огромного зубчатого колеса лебедки, приводящий в движение трос непрерывки, оглушает так, что даже теряешь равновесие. Во время работы все стучит, скрипит, грохочет, стонет и производит такой своеобразный шум, которого нигде, кроме шахты, не встретишь».
Тем не менее Евфросинии понравилось в шахте, потому что эта работа удовлетворяла ее «гордость» и не терпела халтуры. Кроме того, была и польза: один день работы засчитывался за три дня отсидки. Несколько раз ее переманивали в больницу, ведь с ее образованием она там была нужна. Но не поладив с коллегами, она возвращалась на шахту. В итоге Евфросинию по ее же просьбе перевели работать грузчиком на перевалочно-продуктовую базу, где система «зачетов» была еще более быстрой. Благодаря этому в августе 1952 года срок заключения Евфросинии подошел к концу,
Два месяца Евфросиния прожила в лагере в ожидании высылки. Ее готовы были отпустить насовсем, но перед этим попросили подписать документы, согласно которым требовалось оборвать все контакты со знакомыми из Норильска и никогда никому не рассказывать о том, что она здесь видела. Наверное, вы догадываетесь, как отреагировала Керсновская на такую «формальность». Бумаги она не подписала, из-за чего стала невыездной из Норильска.
А как она врезала начальнику за то, что он ее оскорбил? Кто-нибудь остался жив после того, как позволил себе такое? «Реакция на оскорбление была у меня всегда одинаковая. В данном случае отреагировала я как всегда — кулаком в морду. И нужно сказать — от всей души. Кулак у меня, что ни говори, шахтерский. Попала я ему прямо в глаз. Фара получилась знаменитая! Пока он вопил, держась за подбитый глаз, вошел конвоир. Мы построились, и нас повели в зону. Подбитый бригадир, светя своей фарой, помчался вперед. Я не сомневалась, что это предвещает мне мало удовольствия: я осмелилась поднять руку на вольнонаемного».
Евфросиния пошла работать обратно в норильскую шахту, теперь уже как вольнонаемная, где ее устроили на самом низком окладе и без каких-либо льгот. «Сколько раз приходилось мне с горечью убеждаться, что в Советском Союзе честный труд невозможен. Больше того, он карается! Поощряется только горлопанство, показуха и туфта. Я это уже поняла, но перевоспитаться на советский лад все равно не могла и не хотела». Керсновскую отправили на курсы горных мастеров, где она получила диплом с отличием и стала инженерно-техническим работником. Первое время у нее не было жилья, и в перерывах между сменами она отсыпалась в раздевалке устроенной при шахте бани, затем получила комнату в общежитии. «Я решила перейти на работу взрывника. Недели через две я закончу специальные курсы, после экзамена получу звание мастера буровзрывных работ. Я твердо решила показать высокий класс, даже рискуя навлечь на себя гнев всего взрывцеха. Понятно, работа моя опасна: cмерть всегда рядом. Такова доля шахтера. Но есть и почет, причитающийся шахтеру. Я продолжала плыть по очень опасному фарватеру, не подозревая, как много омутов подстерегают меня на пути».
