«И вот мы едем по Амурской колесухе, кое-как построенной каторжниками, по Шилке. Красиво, дух захватывает. Вербная неделя, на станциях видим, как идут по гребням холмов со свечками люди со всенощной. Мы опять, я и девушка Женя, побежали смотреть город. Красивее расположенного города я не видела — на стыке Амура и Шилки. А город пестрый, то большие дома, то пустыри, по улицам ходят свиньи — черт знает что такое. И тут я повстречалась с лейтенантом Рыбалтовским. Когда-то он плавал под командой моего мужа, мы были знакомы, даже приятели. «Что вы здесь делаете?» — «Да как-то так попал. Вот хочу перебраться в Харбин». — «Зачем?» — «А там сейчас Колчак». Не знаю: уж, вероятно, я очень переменилась в лице, потому что Женя посмотрела на меня и спросила: «Вы приедете ко мне в Харбин?» Я, ни минуты не задумываясь, сказала: «Приеду». Мой муж спросил меня: «Ты вернешься?» — «Вернусь!» Я так и думала, я только хотела видеть Александра Васильевича, больше ничего».
Наверное, время в Харбине самое счастливое для них. Никто еще не понимал, насколько серьезно то, что произошло. Можно было надеяться на будущее...
«Чтобы встретиться, мы с двух сторон объехали весь земной шар, и мы нашли друг друга... Он навещал меня в той семье, где я жила, потом попросил меня переехать в гостиницу. Днем он был занят, мог приходить только вечером, и всегда это была радость... Я сказала ему: «Я знаю, что за все надо платить — и за то, что мы вместе, — но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на все согласна...» Ну что ж, надо договориться — я поеду во Владивосток, все покончу там и вернусь. Я была молода и прямолинейна до ужаса. Александр Васильевич не возражал, он мне очень верил. Конечно, все это было очень глупо — какие объяснения могут быть, все ясно. Но иначе я не могла».
После этого судьба развела их на много месяцев. Колчак вел наступление в Сибири, Анна никак не могла окончательно объясниться с мужем. В конце концов она приехала к Колчаку в Омск. Они встретились накануне спешного отступления. «Из Омска я уехала на день раньше А.В. в вагоне, прицепленном к поезду с золотым запасом, с тем чтобы потом переселиться в его вагон. Я уже была тяжело больна испанкой, которая косила людей в Сибири. Его поезд нагнал наш уже после столкновения поездов, когда было разбито несколько вагонов, были раненые и убитые. Он вошел мрачнее ночи, сейчас же перевел меня к себе... И началось это ужасное отступление, безнадежное с самого начала: заторы, чехи отбирают на станциях паровозы, составы замерзают, мы еле передвигаемся. Куда? Что впереди — неизвестно. Да еще в пути конфликт с генералом Пепеляевым, который вот-вот перейдет в бой. Положение было такое, что А.В. решил перейти в бронированный паровоз и, если надо, бой принять. Мы с ним прощались, как в последний раз. И он сказал мне: «Я не знаю, что будет через час. Но Вы были для меня самым близким человеком и другом и самой желанной женщиной на свете».
Не помню, как все это разрешилось на этот раз. И опять мы ехали в неизвестность сквозь бесконечную, безвыходную Сибирь в лютые морозы... Вот мы в поезде, идущем из Омска в неизвестность. Я вхожу в купе, Александр Васильевич сидит у стола и что-то пишет. За окном лютый мороз и солнце. «Как Вы думаете?» — «Что же думать — конечно, союзное командование нас предаст. Дело проиграно, и им очень удобно — если не с кем будет считаться». И так целый месяц в предвидении и предчувствии неизбежной гибели. В одном только я ошиблась — не думала пережить его».
Когда в январе 1920 года белочехи выдали Колчака властям, Тимирева вслед за ним пошла под арест добровольно. Анна получила записку: «Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось — только бы нам не расставаться». Она увидела через глазок камеры, как Колчака уводят на расстрел. После этого ее выпустили, но уже в июне отправляют сроком на два года в Омский концентрационный лагерь принудительных работ. В то время еще не было массовых репрессий, но Тимирева попадала под разряд «опасных». Она хотела эмигрировать, подала прошение, но вместо разрешения на отъезд ее арестовали на год. И в 1922-м, и в 1925 году последовали аресты. «Освобождать ее, — рапортовал чекист, — ни в коем случае нельзя — она связана с верхушкой колчаковской военщины и баба активная». Поэтому сажали раз от раза «за связь с иностранцами и бывшими белыми офицерами».
