Мне кажется, Люся в послевоенном детстве была сражена трофейной картиной «Девушка моей мечты» с Марикой Рёкк. Это варьете на условную тему — сто мужчин и одна женщина. Длинноногая красавица демонстрировала нам, что она и так умеет, и эдак, и петь, и танцевать, и на шпагат садиться! А публике только оставалось восторгаться и аплодировать, восторгаться и аплодировать! У Люси восхищение той мечтой и желание показать себя во всей красе осталось навсегда. Потому что она и сама была такая, как Марика Рёкк. Все умела и хотела это показывать, показывать бесконечно.
Все время она твердила, что ей после «Карнавальной ночи» не давали работать. А я посмотрел ее фильмографию — она снималась каждый год. Просто не было оглушительной славы, без которой она задыхалась. У нее был трудный характер. Она не прощала никому и ничего, даже того, чего не было, а ей только показалось. Лидия Смирнова вспоминала, что во время съемок «Женитьбы Бальзаминова» все актрисы очень подружились, весело сплетничали, вязали скопом Воинову свитер, радовались успехам друг друга. Гурченко же стояла в стороне, ни с кем не общалась, казалась высокомерной и мрачной. Она была с дочкой, командовала ею как фельдфебель: спину держи, не размахивай руками, ходи прямо. Но один разумный ее совет может нам всем пригодиться (видимо, она сама следовала ему всю жизнь): в еде есть только единственное число — один половник супа, один кусочек хлеба, одна котлета.
Мы с ней познакомились, когда она составляла программу довоенных песен — наших и иностранных (Скороходов был известным коллекционером пластинок. — Прим. ред.). Приехала ко мне сама в Красный Строитель в наш трехэтажный кирпичный дом. Соседи — совсем простой народ: пили горькую, били друг другу морду. Роскошный дубовый паркет красили грубой краской для пола, от телефона отказывались: зачем он нужен, когда можно поутру зычно крикнуть с балкона в дом напротив. Появление живой Гурченко в ярко-красном пальто и иностранной машине того же цвета — Люся тогда переживала период второй славы — произвело сумасшедший эффект, как если бы действительно прилетел вдруг волшебник в голубом вертолете. А она держалась просто, на людей смотрела ласково, затрапезная обстановка ее ничуть не смущала. Так же она повела себя и со мной — демократично и естественно. Взяла на время нужные ей пластинки, потом все вернула.
Мы подружились. Я был от нее в искреннем восхищении. Она пригласила к себе на свой 65-летний юбилей. Была шикарна, пыталась воплотить свою вековечную мечту — я и так могу, и эдак, но меня поразила какая-то печать сиротства, лежавшая на всем этом представлении: почти не было известных людей, друзей, приятелей, родных...То же и на банкете. Лицо ее было похоже на маску из папье-маше с нарисованными бровями, глазами, носиком, ротиком.
Потом мы с сестрой ходили на все ее театральные премьеры, где она искусно демонстрировала свое разностороннее мастерство. А потом... я встретил ее, и она от меня отвернулась. Но я не сдался, стал добиваться причины. Она сказала — все дело в Пугачевой, с которой начинался перечень имен в моей книге «Ты божество, ты мой кумир». Люся же в этом перечне была последней. Я не понял, какое это имеет значение, но чуть ли не на колени встал, чтобы вымолить у нее прощение, и был так искренен, что она мне поверила.
Последний раз мы виделись на премьере ее «Пестрых сумерек», где она была и продюсером, и автором сценария, и режиссером, и композитором, и поэтом. И главное — звездой, той самой а-ля Марика Рёкк. Она — длинноногая, шикарная, в перьях — спускается по лестнице, ее встречают восхищенные взгляды танцующих и поющих иностранных моряков, оркестр, литавры. В фильме было заметно, что ей не так уж мало лет, а в жизни — ничуть: действительно молодая, с нежным румянцем, ласковая, счастливая, чудо как хороша. Любила в тот вечер всех. Они с Сережей продали все что было, чтобы сотворить ту картину, а прокатчики ее не приняли. Безуспешная премьера прошла зимой. А весной Люси не стало».
