Обычно он представлялся коротко, как некий начальник главка: «Завьялов». На все вопросы Фаины по ходу движения отвечал неодобрительным хмыканьем. Раневская иной раз, выходя из машины, ворчала: «Кособочится, будто в такси меня везет!» — «Ну, так избавьтесь от него!» — советовал я ей. «Нет! Я им лечу свою гордыню!»
На самом деле Ф. Г. крайне болезненно расставалась с людьми. Бывало, она уже точно установит, что очередная домработница приворовывает, но еще несколько дней, а то и недель тянет с неприятным разговором.
Однажды у Раневской пропала шуба. «А что вы хочите? — пожурила ее домработница-украинка. — Двери ж завсегда наразхрист!» Дверь на лестницу действительно часто оставалась приоткрытой. Сколько Ф. Г. ни говорили, что это опасно, она не запиралась: ей, вероятно, было спокойнее ощущать присутствие соседей, жизнь дома. Однако когда она заявила о пропаже в милицию, искать шубу долго не пришлось. Оказалось, что та самая домработница ее и припрятала. И не только шубу. В квартире хозяйки она устроила тайник. Думала: раз дверь все время открыта, на нее не подумают. Причем воровка была поражена, что Раневская заявила в органы: «А еще интеллигентка!» Долго Ф. Г. ломала голову над этой странной фразой: «Это что, значит, если ты интеллигент, то должен молчать, когда тебе на голову гадят?!» Так или иначе, но спасенную шубу она вдруг разлюбила и тут же ее передарила.
Для Раневской вещи мало что значили, она могла понравившемуся человеку отдать буквально все. Но при этом тонко чувствовала корыстолюбие людей. И когда такая особа уходила с ее продовольственным пайком под мышкой, Фаина заключала: «Думаете, он приходил в гости ко мне? Нет, к черной икре и сервелату!» Икра, кстати, у нее водилась всегда, так же как и сервелат. И подарить соседу килограмм зернистой или палку колбасы было для нее обычным делом. Она не могла не отблагодарить человека, который для нее что-то сделал. Сразу же отдавала первое, что попадалось на глаза, — конфеты, бусы, а то и какую-нибудь кофточку. Неблагодарность была для нее самым страшным злом. Она немедленно отвечала на дружеское письмо или телеграмму, перезванивала, коль обещала. А если кто-то по забывчивости не делал этого, смертельно обижалась. Когда я однажды опоздал к ней на полтора часа, мне не открыли дверь и я целых два дня вымаливал потом прощение. «Ну конечно, зачем вам нужна эта Старая Харя, если кругом столько интересных лиц?» — негодовала Фаина.
Она часто приглашала меня на прогулки, которые считала залогом здоровья. Бывало, Ф. Г. уставала, и возвращались мы общественным транспортом. Это всякий раз становилось сенсацией! Ее мгновенно узнавали. И бесцеремонно задавали ей дурацкие вопросы. Один мужичок спросил: «Сколько вам лет?» — «Сто пятнадцать!» — «Я так и думал», — совершенно серьезно ответил он. Долгое время я не мог понять, почему на автобусе Фаина ехать соглашается, а на метро — нет. Она мне как-то рассказала, что однажды все-таки рискнула отправиться в подземку. Но встать на движущиеся ступени эскалатора не смогла. И что бы вы думали? Специально для любимой актрисы дежурный по станции остановил эскалатор, и Ф. Г. отправилась пешком с огромной высоты на нужную ей станцию. А потом поклялась, что в метро больше не спустится».
Брат всякий раз, возвращаясь домой от Раневской, записывал свои впечатления от ее разговоров и рассказов и уже тогда решил, что напишет о ней книгу. Но она ведь не рассчитывала, что он буквально воспроизведет ее слова, «назвав имена, явки, фамилии». Это теперь наши журналисты гоняются за сокровенными секретами великих, а тогда еще существовало понятие деликатность. Ну, взял бы и написал: «Ф. Г. утверждала, что актер В. бездарен, а писатель Ц. в сущности сукин сын...»
На самом деле Фаина действительно была беспощадна, ради красного словца не пожалела бы и родного отца. Ей ни врага и ни друга не было жалко, если шутка удалась, если она была меткой и острой. Теперь-то ее афоризмы подхватила вся Москва. Всюду печатают анекдоты от Раневской, половину из которых не она сочинила. Слава — она дама ветреная. А Фаина действительно рассказывала ему и про манию величия и надменность Ахматовой, и про буржуазную любовь к красивой посуде Орловой...
«Двух актрис связывала очень непростая дружба, гораздо более непростая, чем это могло показаться со стороны, — писал Глебка. — Когда я рассказывал Ф. Г. о своих встречах с Любочкой, она морщилась, ревновала. Узнав, что Орлова выступала перед зрителями в полупустых залах, горько злорадствовала: «Смелая! Рассказывает про комедии 30-х, а сама-то из 60-х... И что давали в кинозале? «Светлый путь»? Идиотская «фильма»! Только Александров мог заставить работать Орлову на 120 станках! Этот дурацкий подвиг не пыталась повторить ни одна ткачиха...»
Слушая такого рода отзывы, я недоумевал, потому что на адрес Раневской регулярно приходили очень нежные письма «от Любочки», и сама Фаина столь же нежно на них отвечала. Сочувствие к Орловой в ее словах я услышал лишь однажды, когда вскользь сообщил, что за одно выступление та получала всего 14 рублей 50 копеек. Тогда-то я понял, что постоянное подтрунивание над подругой — это лишь стиль Раневской.
Как-то мы пересматривали с Фаиной Георгиевной «Весну» в Кинотеатре повторного фильма. «Вы не представляете, как случайно я попала в это кино! И каким это было для меня счастьем! — рассказывала она, когда мы возвращались из кинотеатра. — Я была готова на колени бухнуться перед Орловой, когда узнала, что буду сниматься на настоящей киностудии, в Праге! И все благодаря Любочке. Так и вижу ее прежней — у станка, где она неизменно делает свой балетный комплекс...»
«А сейчас она изменилась?» — спросил я. «Конечно... Конечно! — печально протянула Ф. Г. — Не внешне... Все эти слухи об операциях — все это полный бред, не верьте! Любочка всегда любила изящество. Еще до того как она прославилась в звуковом кино, муж-немец позволил ей собрать очень солидную коллекцию хрусталя. Да и гардероб у нее был очень богатый! Но тогда все было тепло, просто, по-свойски... И она была по-настоящему одержима искусством. А сейчас... Мы все дальше и дальше отходим друг от друга... Они с мужем становятся какими-то... холодными. На первом месте у них тряпки, мебель, хрустали, косметика...
