То, что было отдано брату, я передала в Московский архив, потому что нельзя хранить дома бесценные документы: телеграммы, письма, рисунки. А вот об общении с Орловой остались только отрывочные его воспоминания.
«Я познакомился с Любовью Петровной в середине шестидесятых, когда только начинал работать в Бюро пропаганды советского киноискусства. Перед выступлениями киноартистов, какие часто устраивались в те годы, я читал небольшие лекции об их жизни и творчестве. И вот однажды мне вручили путевку на проведение вечера Любови Орловой. Поехал я в этот клуб. Дорога вся размытая, асфальт разбит. Сам клуб поразил меня своим убожеством: обшарпанные двери, кривая афиша, наспех вывешенная на заборе... А когда я заглянул в зал, то увидел, что там сидит от силы человек двадцать, не больше! Администратор оправдывался: «Понимаете, май, тепло, народ уехал на дачу... Мы уж и по радио объявляли, но больше людей собрать не смогли». Мне не верилось, что сейчас сюда придет сама Орлова и выйдет на сцену. Но оказалось, что она уже около часа здесь, в клубе, гримируется. Когда я шел к ней, у меня буквально тряслись колени, мне было очень неприятно сообщать ей известие, что аншлага, мягко говоря, нет...
Я зашел и увидел у зеркала элегантную, красивую женщину, которая приветливо улыбнулась мне, предложила сесть. Я начал что-то лепетать про малое число зрителей. Она спокойно выслушала и сказала: «Пришли те, кто смог. Мы не можем наказывать этих зрителей за то, что другие решили провести время иначе. Вы, пожалуйста, начните. А потом, наверное, покажем отрывки из «Веселых ребят»?» Тот вечер мы отработали по полной программе. Потом пошли к администратору получать деньги. Гонорар Любови Петровны был весьма скромным. Она спокойно взяла всю сумму и видя, что я смотрю на нее немного вопросительно (мол, так мало?), виновато улыбнувшись, сказала: «Я ведь сейчас нигде не снимаюсь. Надо же как-то жить». И я понял, что ее былая слава и величие отнюдь не означают, что кто-то «свыше» сейчас заботится об ее достатке. При этом статус «идеальной Орловой» не позволил бы ей надеть плохой костюм или пользоваться дешевыми духами. Она обязана была соответствовать заданной планке, а это стоило денег. Поэтому впоследствии меня не удивляло, что Орлова так много работает, не отказывается почти ни от одного предложения.
Она была невероятно трудоспособна! В день спектакля или съемок, вплоть до ночи, пока все не закончится, не ела ничего, не могла... Вот секрет ее стройной фигуры... Постепенно мы с Любовью Петровной сработались на таких концертах. Я стал бывать в ее изящно и со вкусом обставленной квартире на Большой Бронной (на первом этаже ее дома находилось кафе «Лира», это было популярное место у москвичей). Ей удалось создать какое-то особенное, уютное пространство. Обычно, когда я приходил, она предлагала мне кофе и сама шла варить его на кухню. Она все больше доверяла мне, уже порой рассказывала какие-то байки. С особенной охотой — о своей тяжелой послереволюционной юности.
Бывало, мы гуляли по Москве, и Орлова показывала: «Вот здесь была наша гимназия, здесь я ходила в консерваторию. А вот в этом кинотеатре я работала тапером — официально профессия называлась «иллюстратор фильма», вот я и иллюстрировала целыми вечерами! Ох и тяжело было, по четыре сеанса подряд, холодно, шумно... Много таких кинотеатров, где я играла. Нужно было зарабатывать, потому что мы оказались в категории граждан, которых называли «лишенцами». Так назывались дворяне, выселенные из собственных домов и брошенные на произвол судьбы. Такие люди зачастую не имели прописки, не могли поступить на официальную работу...»
Разговаривая с ней, а впоследствии читая ее архив, я все более и более убеждался: ее путь не только не был усеян розами, а наоборот, был трудным, каменистым... Как известно, расцвет карьеры Любови Петровны пришелся на годы репрессий. Фильм «Цирк» — 1936 год, «Волга-Волга» — 1938-й, «Светлый путь» — 1940-й... О том, что происходит в стране, они с Александровым не могли не знать, аресты случались и среди людей, занятых в производстве этих фильмов. Но к ним самим до поры до времени отношение вождя было очень благосклонным. «Название фильма «Светлый путь» придумал Сталин, — рассказывала Любовь Петровна. — «Золушка ему не понравилось, оно бесило его своею банальностью... И он прислал нам письмо с десятью разными вариантами, которые сочинил сам, и с припиской: «Вот их сколько! Выбирайте любое!» Сталин ведь очень за всем следил, он «Волгу-Волгу» смотрел десятки раз...» Тут я осмелился задать давно мучивший меня вопрос: «Любовь Петровна! Но вы ведь были любимицей вождя?!» Помолчав, она ответила: «Любимицей. Но не любовницей! Чего только не сочиняли про нас, много я от этих слухов пострадала. Но ему просто нравились фильмы с моим участием».
Когда Скороходов поставил в книге Пугачеву впереди Гурченко, она перестала с ним разговаривать
Вот отрывок из воспоминаний брата о Людмиле Марковне: «Люся знакомилась со мной три раза, но потом забывала об этом. Я и сам не сразу вспомнил, что видел ее еще до взлета, когда «Карнавальная ночь» только снималась. К премьере рязановского фильма должны были выпустить пластинку с песнями. А я работал редактором на студии «Мелодия», вот и пришел на площадку, где репетировали артисты. Гурченко как раз исполняла песню про хорошее настроение. Мне и песня, и исполнительница показались весьма заурядными. Таких песенок и таких личиков было тогда много! Подыгрывал ей оркестр самого Эдди Рознера, а трубач оркестра в перерыве мне рассказал: «Студенточка! Певичка! Представляете, сам Рознер предложил ей выступать с нашим оркестром, а она говорит: «Я создана только для кино». Дурочка!» — «А почему ее пригласили в этот фильм?» — «Пырьев распорядился... а Рязанов не хотел. Он ее сначала все только «мордоворотом» звал, пока не привык к ее лицу... И куда она лезет? Шла бы лучше в оркестр, какое ей кино?» Да, это было общее мнение людей на съемочной площадке, и я невольно с ним согласился. А потом попал на премьеру картины в «Ударнике» и сразу все понял. Как преобразилась «студенточка» на экране, каким красивым оказался «мордоворот», какое обаяние, какая зажигательность, и все песни — хиты!
А чуть позже, когда я готовил программу о знаменитом актере Игоре Ильинском (в «Карнавальной ночи» он сыграл директора Дома культуры Огурцова), мне поручили взять интервью у Гурченко, которая была уже на вершине славы. Я думал, девушка зазналась, но ничуть. Она рассказала, как Ильинский, опытным глазом сразу разглядевший в ней талант, оказывал ей знаки внимания и однажды предложил подвезти ее на своем роскошном ЗИМе. «Я с замиранием сердца села в машину, — вспоминала Люся. «Я подвезу вас домой», — сказал Ильинский. «У меня нет дома...» — «Где же вы живете?» — «В общежитии...» Приехали мы на этой роскошной машине на окраину Москвы, я выхожу и нарочно задерживаюсь у лимузина, чтобы кто-нибудь меня увидел. Но, как назло, ни одна собака даже не выглянула в окно! А я тогда так была счастлива! Гораздо счастливее, чем тогда, когда сама стала ездить на дорогих машинах... Я ведь хорошо жить стала поздно, слишком поздно...»
