По улицам тарахтели еле живые автомобили, на которых разъезжало большевистское начальство, электричество то и дело гасло, телефон не работал, продукты стоили безумных денег, то тут, то там проходили обыски. В 1918 году у них прятался Карташев — при Временном правительстве он стал обер-прокурором Святейшего Синода. Теперь за ним охотилась ЧК. Бывал у них и по-настоящему опасный человек, старый знакомый, с которым супруги часто встречались во время поездок в Париж, — знаменитый террорист Борис Савинков.
Драгоценности Зинаиды Гиппиус мало-помалу уходили к спекулянтам, на хлеб и картошку они зарабатывали приносившими гроши переводами книжек, которые никогда не напечатают. Жизнь казалась невероятной, и все же ясно, что этот хаос воцарился надолго. Надо было бежать, но мало кому удавалось выскользнуть из Петрограда.
Из дома Мурузи они переехали в 1913 году, проходя мимо него, Гиппиус испытывала острое желание перейти на другую сторону улицы. Она боялась: теперь у подъездов стояли авто, около них прохаживались люди, затянутые в черные кожаные куртки. Здесь жили видные большевики — в бывшей квартире князя Мурузи разместился райком эсеров, затем там обосновалась воровская малина. С начала революции минуло немного времени, но огромный, выстроенный в мавританском стиле особняк потерял былую пышность — из окон торчали трубы буржуек, парадные подъезды заколочены досками, многие стекла выбиты...
Она нашла глазами окна своей бывшей квартиры и поежилась, заметив, что одна из створок отворена и ее колышет ветер. Судя по всему, в квартире никто не живет, но что случилось с хозяевами? Да мало ли что, нынче в Петрограде полным-полно пустых квартир: в городе свирепствует тиф, газеты что ни день публикуют списки расстрелянных. Зинаида заметила, что к ней приглядывается сидящий за рулем одной из машин рослый рыжеусый молодец, ускорила шаг и поспешно свернула за угол.
Надежда на то, что их выпустят из страны, быстро таяла, но на днях вдруг все изменилось. Им предложили подзаработать: нужно отправиться на польский фронт и прочесть красноармейцам лекции. Обычно супруги отказывались от таких халтур, но теперь согласились. В Петрограде говорили, что фронт у большевиков дырявый и крестьяне легко проведут их к полякам.
Домой Зинаида добрела, совсем выбившись из сил, — после октябрьского переворота извозчики исчезли, а при нынешней еде, когда ржавая селедка казалась роскошью, много не побегаешь. Она взглянула в висевшее в передней зеркало: осунувшееся усталое лицо, небрежно заколотые волосы, мышиного цвета платье... Теперь никто не назвал бы ее «сатирессой» — из зеркала на нее смотрела обычная женщина, донельзя измученная войной, голодом и обысками.
Мережковский и Философов ждали ее в столовой за большим круглым столом, старая нянька хлопотала на кухне — варила суп из воблы. Гиппиус положила на стол конверт, в нем — документы, разрешение на выезд из города, билеты и мандат. В тот вечер они не сказали об отъезде ни слова, каждый понимал, что в Петроград не вернутся. Нянька внесла дымящуюся кастрюлю, Зинаида разлила по фарфоровым тарелкам жидкое, скверно пахнущее варево. Она ела суп, искоса поглядывала на совсем высохшего, похожего на потрепанного воробья мужа, на постаревшего Философова, каким-то чудом сохранившего безупречный пробор и белоснежный воротничок.
То, чем они жили всего несколько лет назад, нынче казалось странным: в 1919-м приходилось думать не о единении душ, а о том, как обменять шубу на муку. Но ведь это не может быть напрасным, какой же иначе смысл во всей ее жизни? Муж отложил ложку, взглянул жене в глаза, и у нее кольнуло сердце: а может, она искала настоящую любовь совсем не там?
Из Петрограда они выехали в набитом мешочниками поезде. В пути рукописи Мережковского едва не конфисковали — спасла загодя припасенная бумага, где разъяснялось, что это материал для лекций. Уйти от красных удалось сравнительно легко: местный корчмарь за сходную цену переправил их к полякам.
