— Почему вернулись в Россию, раз в Риме было так прекрасно?
— Наверное, настало время «собирать камни». В Петербурге родилась дочь, и как бы комфортно ни было человеку за границей, он все равно там гость. Однажды я тупо проспал самолет и несколько месяцев просидел в Питере — с семьей, с ребенком. С тех пор стал все дольше оставаться на родине, летал в Италию лишь решать вопросы. Потом сдал свою римскую квартиру студентам, раздарил вещи (наверное, в Риме осталось около двухсот пятидесяти картин), отправил контейнер с самым дорогим в Питер и окончательно вернулся. Вот, собственно, и все.
— Как я поняла, с «Мухой» в конечном итоге не сложилось?
— Больше я туда не возвращался. Пришло иное осознание себя в профессии. Видимо, сдвинулись приоритеты. Думаю, художник ценен тем, что не пытается кому-то нравиться, а гнет свою линию. Рынок современного искусства устроен специфически: если аудитория, настроенная тебя покупать, обывательская, то человек подыскивает симпатичную картинку, которая будет висеть на стене, — красивый пейзаж, натюрморт и так далее. А когда делаешь то, что нравится тебе, а не обывателям, это другое, и оно чувствуется. Есть там своя энергетика (хоть и не люблю этого слова). И из-за личной эмоции художника его картины растут в цене.
Эмоции и чувства отражаются на холсте так же реально, как и техника исполнения. Все это влияет на стоимость полотна. Когда у вас перехватывает дыхание или комок в горле, знайте: это не отражение техники, а те эмоции, которые подарил вам художник.
— В Риме вы ведь не только работали, но и учились?
— Там обучение было краткосрочным. Я присутствовал на уроках в Римской академии изящных искусств, знал профессуру, и когда на простейшем занятии рисовали голову с натуры, студенты поняли: скорее это у меня можно поучиться. Сначала ребята приходили ко мне домой, чтобы что-то порисовать вместе, потом я получил предложение преподавать. Около шести лет преподавал, но для меня это не предмет гордости — педагогическая карьера никогда не привлекала.
