Домашнее женское царство не сделало его инфантильным — напротив, с детства Пабло был маленьким императором и мужские черты стали в нем проявляться довольно рано. Женскую красоту и сексапильность он научился ценить еще подростком, набрасывая первые — безотчетно эротичные — рисунки, вдохновленные пляжными красотками. В двенадцать лет впервые влюбился и запечатлел имя подружки в картине. Так и делал потом всю жизнь — вписывал имена возлюбленных в полотна.
И еще кое-что он будет делать всю жизнь. Сформулировав это так: «Каждый раз, когда меняю женщину, я должен сжечь ту, что была последней. Так я от них избавляюсь. Они уже не будут рядом и усложнять мне жизнь. Это, возможно, вернет мне молодость. Убивая женщину, уничтожают прошлое, которое она олицетворяет». Нет-нет, никого убивать физически он не будет. А вот разрушать их личности, пронесшись по судьбам ураганным смерчем и не оставив камня на камне, — да.
Рост — лишь сто пятьдесят восемь сантиметров, но невероятная мужская харизма, крепкое тело, умное смешливое лицо, ранняя лысина, взрывной темперамент, мощная сексуальность... Много позже, давая интервью маститому критику, Пикассо скажет, что творчество и секс — одно и то же. Противиться обаянию этого сеньора дамы попросту не могли. И на протяжении всей своей долгой и извилистой девяностооднолетней жизни он шагал по женским судьбам, с хрустом давя сердца. Свое кредо сформулировал со свойственным ему предельным цинизмом: «Для меня существует только два типа женщин — богини и тряпки для вытирания ног». Впрочем, слукавил. На деле всю жизнь он превращал каждую богиню в половую тряпку. Мария Пикассо Лопес с самого начала уверенно говорила, что навсегда останется единственной любимой женщиной своего сына, других он любить не сумеет — слишком уж озабочен собой, чтобы сделать кого-то счастливым. И то ли напророчила, то ли предвидела — однако не ошиблась.
На платформу вокзала Д’Орсе он ступил с воплем «Ликуй, Париж! Прибыл гений!» Поселился на Монмартре и сразу же стал своим. Родным вместо писем посылал картинки. И жил так весело, что никто не подозревал, что на самом деле на душе у Пабло черным-черно. Он переживал гибель близкого друга — художника Карлоса Касагемаса. Первый привет Танатоса — из-за Эроса. Оба по юношеской дури вступили в компанию в модном духе «клуба самоубийц», которую назвали «Четыре револьвера». И всерьез собирались застрелиться. Двое их приятелей это действительно сделали, а Пабло и Карлос раздумали. Но в итоге Касагемас таки покончил с собой из-за Пабло: тот переспал с натурщицей, в которую был страстно влюблен товарищ. От той истории у Пикассо остались мучительные сожаления... и револьвер. С ним он однажды и явился к владелице парижской галереи Берте Вайль, чтобы угрозами потребовать гонорар за еще не написанную картину. Та швырнула деньги в лицо наглецу и запретила на милю подходить к ее галерее.
Среди коллег Пабло быстро обзавелся авторитетом и подражателями — все стали, как он, носить синие комбинезоны и береты вместо привычных просторных блуз и шляп. Он был всегда в гуще людей, но после самоубийства Карлоса душу грызла непреходящая тоска и Пикассо писал картины в мрачных сине-голубых тонах, выбирая в качестве моделей всяческие деклассированные элементы: нищих, больных, старых и убогих.
«Голубой» период — это была настоящая депрессия. Из которой двадцатитрехлетнего Пабло вырвала любовь. Да, у него не было ни гроша, он жил в полуразрушенном доме-общежитии Бато-Лавуар. Но именно там по соседству обитала его ровесница Фернанда Оливье — бедная простолюдинка, которую, впрочем, отличала поистине аристократическая красота. На самом деле ее звали Амели Ланг, но она взяла другое имя, надеясь пробиться в мире искусства и стать художницей. Однако была и иная причина: девушка скрывалась от бывшего мужа-садиста. Она подрабатывала натурщицей, согласилась делать это и для Пабло. Художницей Фернанда не станет — будущий гений убьет в ней творческое начало.