Мне главное, чтобы Лизочка была счастлива. Но если, не дай бог, ей попадется какой-нибудь... Ох, знаете, это действительно очень странное чувство!
— Тринадцатого января 1998 года в БДТ имени Товстоногова, в котором я имел счастье служить, проводился международный симпозиум гинекологов. Мы для них играли спектакль «Солнечная ночь». У меня главная роль, а у бывшего однокурсника Игоря Лифанова поменьше, но тоже заметная. После спектакля устроили банкет, и там я на ломаном английском общался с симпатичными гинекологинями из Японии. Потом они куда-то исчезли, и мы с Игорьком решили прогуляться по вечернему Петербургу. Добрели до ночного клуба, смотрю, за столиком — красивая японка! Сидит подпевает музыкантам. Я и с ней начал общаться на своем специфическом инглише: в школе мы же все учили язык. Трезвым постеснялся бы подходить к утонченной иностранке — я на самом деле человек робкий и сомневающийся. Ее же английский был прекрасен, как она сама... Через час общения на языке Шекспира и остаточных школьных знаний моя «японка» призналась, что ее зовут Галей и вообще-то она калмычка, но со Страной восходящего солнца ее действительно многое связывает: Галя востоковед, недавно вернулась из Китая, летом поедет стажироваться на Тайвань, а в клубе с подружкой Асей отмечает окончание зимней сессии. Ура! Произвести впечатление на русском было проще: я достал из рюкзака томик Мандельштама и принялся читать стихи.
Клуб закрывали, расходиться не хотелось, и Галя с Асей пустили меня переночевать: они снимали квартиру недалеко, на Васильевском острове. Мы говорили, говорили, говорили... Я с каждой минутой все отчетливее понимал, что больше такую девушку никогда не встречу. И сделал ход конем — пригласил на спектакль: «Вижу, ты не влюбилась. Но влюбишься, когда увидишь меня на сцене». В тот день я снова играл «Солнечную ночь». Галю удалось посадить в середину первого ряда, и уж разумеется, я очень постарался играть так, чтобы не ушла не влюбившейся! После спектакля вышли на поклоны — и тут все актеры начали кланяться в пол, причем именно Гале, я их заранее подговорил. Она краснела и бледнела, а зрители сворачивали шеи, пытаясь разглядеть, что за высокие гости там сидят — кто-то из отцов города или, может, мировая знаменитость?
Коварный план сработал: Галка на меня взглянула по-другому. После спектакля обоим все про нас было уже ясно, и я сделал ей предложение. А она согласилась. Число тринадцать стало для нас счастливым. Кстати, мы и раньше к нему тепло относились, каждый по своим причинам: у Гали день рождения тринадцатого, только не января, а июня, а у меня в армии был парашют номер тринадцать, и даже в школе я играл в гандбол под тринадцатым номером! Поженились мы, правда, не тринадцатого, а четвертого октября.
Три года спустя нашим счастливым числом стало шестнадцать: шестнадцатого мая в 16:10 у нас родилась долгожданная доченька, которую в честь Галиной бабушки, кстати, первой калмычки, окончившей Школу-студию МХАТ, назвали Елизаветой.
Галочка рожала в Военно-медицинской академии, роды принимал прекрасный профессор и по совместительству наш друг, а я рыскал вокруг здания, как одинокий волк, ожидая, когда же все случится. Наконец позвонили: «Приходи!» В клинике мне в руки дали самую восхитительную в мире новорожденную девочку. Я сказал: «Ух ты!» Только не совсем этими словами, а такими, какие в журнале нельзя писать, из чего медперсонал сделал вывод, что ребеночек папаше очень понравился.
Спрашиваю:
— А Галя где?
— В реанимации. Роды тяжелыми были.
Положил младеницу в прозрачную коробку, в которых они там все лежат, и поспешил к жене. А она под капельницей — бедная, бледная, несчастная. Говорю ей:
