Жить с человеком сложным, мятущимся тяжело. Его постоянно точила неуверенность — в себе, в происходящем, в жене. Ночами будил, звал на кухню — «на разговор»:
— Зачем ты со мной разошлась?
— У меня больше нет сил. Устала... — только и могла ответить.
Влад понимал, что наши пути расходятся все сильнее.
Первого февраля 1986-го — в годовщину нашей свадьбы — ехали в аэропорт. Я улетала в Москву на те самые курсы. Влад уговаривал остаться:
— Если не согласишься, разъезжаемся.
— Хорошо, — был мой ответ.
За неделю до моего отъезда он получил квартиру — туда и ушел. Я сообщила об этом Наде, учившейся в институте культуры в Кемерове, она была ошеломлена: ведь несмотря на развод, мы с ее отцом жили вместе и не тревожили дочь своими проблемами. Возможно, она до конца не верила, что расстанемся.
Первое время, хотя я сама стремилась разрубить узел, было больно: двадцать три года из биографии не вычеркнешь. А потом выдохнула, огляделась, и мне даже понравилась новая жизнь. С Владом продолжали общаться — жили-то по соседству. Узнав о смерти моей мамы, тут же примчался помочь с похоронами. Звал на свои спектакли. Мне по старой памяти присылали для Влада сценарии или пьесы, и я несла их ему в гараж. Домой не заходила: он вскоре после нашего разъезда женился на Татьяне Фирсовой.
А вот ко мне бывший муж иногда заглядывал, каждый день звонил Наде. Если дочь привозила в Новосибирск старшего сына Саньку, дед так радовался! Гулял с коляской и сиял от счастья. Как-то я взяла уже подросшего внука в Новосибирск и попала в аварию. Мальчик жил у Влада, они вместе навещали меня в больнице. Дед Сане готовил обеды, например варил сырный супчик — при том, что за все двадцать три года нашей семейной жизни макароны ни разу не сварил! Водил к себе в театр. Позже, уже в Москве, с удовольствием занимался младшим, Андрюшкой. Тот из него веревки вил. Когда внук не хотел идти в сад, дед отправлялся с ним в магазин и покупал все, на что указывал малыш. А перед нами оправдывался: «Я ведь его почти не вижу...»
Знакомая по Новосибирску рассказывала, как Влад, приходя в гости, играл с их ребенком и вздыхал: «А я так одинок...» Очень тосковал по дочке, по внукам, общих-то детей у них с Татьяной не было. Тут еще театр, когда Влад вышел на пенсию, не продлил с ним контракт: новый главный режиссер по-своему видел творческий процесс, Бирюков с ним не соглашался. Кинематограф девяностых годов переживал затишье, большинство актеров старой гвардии осталось без ролей.
Сама я примерно в то же время устроила на студии прощальный банкет и уехала в Москву — помогать Наде с детьми. Она постоянно общалась с отцом. Как-то в Новосибирске шли вместе по улице, и Влад признался дочери, что жалеет о случившемся. Теперь же, чувствуя состояние папы, Надя звала его в Москву, рассказывала, что мы строим в Подмосковье дом. У нас Влад никогда не остался бы один, в нашей семье одиноких нет. Но он не решился изменить жизнь, точнее вернуться к прежней, но зажить по-другому — в ладу с самим собой...
Неожиданно мне позвонила жена его друга, давнего, еще со времен барачного детства: «Люся, с Владом что-то не то». В дом их не приглашали, но кто-то из актеров рассказал, что у Влада разладилось здоровье, хотя Наде в телефонных разговорах отец неизменно сообщал, что все в порядке. Мои попытки разузнать через друзей, что с ним, долго ни к чему не приводили. Вдруг пришло известие: онкология, Влад в больнице. Мы с Надей стали туда звонить, звали его к телефону. На все расспросы отвечал: «Не беспокойтесь, все хорошо». Скоро его выписали.
Я была на даче, когда позвонила Надя: «Мамочка, летим в Новосибирск. Папа умер». Ему было всего шестьдесят три года. Похоронили Влада в Бердске рядом с матерью.
...Он часто мне снится. Приходит, вроде собирается остаться. Я хочу с ним поговорить, но не получается — вокруг слишком много народу. Так становится обидно, что опять не вышло разговора! А проснувшись, думаю: слова ни к чему, ведь Влад с нами.
