Исаакий получился на редкость некрасивым, и столичный острослов, флотский лейтенант Акимов разразился эпиграммой:
Се памятник двух царств,
Обоим столь приличный.
Основа его мраморна,
А верх его кирпичный.
Акимова схватили, вырвали ему язык, отрезали уши и сослали в Сибирь. Александру I Исаакий не нравился, но он хотел сохранить его основные черты — не столько из экономии, сколько из уважения к предшественникам. Монферран подал несколько проектов, и один из них император утвердил. Исаакий стали разбирать, а по Петербургу начало гулять новое стихотворение:
Сей храм трех царств изображенье —
Гранит, кирпич и разрушенье.
Времена на дворе стояли мягкие, и автора эпиграммы искать не стали.
Вскоре на Монферрана написал донос соотечественник, прижившийся в Петербурге архитектор Антуан Модюи.
Он утверждал, что проект перестройки Исаакиевского собора, предложенный месье Огюстом, невозможен. Строительство остановили, объявили конкурс, на нем победил архитектор Андрей Михайлов. Победить-то победил, но строить собор поручили Огюсту Монферрану — по новому проекту, который он подал царю напрямую, минуя конкурс.
После того как перед Зимним дворцом по проекту Монферрана и под его началом была воздвигнута огромная, без малого 48-метровая Александровская колонна, довольный Николай I сказал: «Монферран, вы себя обессмертили!»
— и пожаловал ему орден, пенсию в пять тысяч рублей и сто тысяч рублей серебром наградных. На эту огромную сумму можно было купить несколько имений. В итоге француз стал богатым человеком, знаменитостью, и его завалили заказами.
...Пятнадцатого декабря Монферран провел на стройке весь день — тут же вместе с рабочими пообедал квасом и щами. Поздним вечером он вернулся в свой дом на набережной Мойки — архитектор приехал туда в собственном экипаже. Пара гнедых с цокотом и звоном подвезла сани к воротам. Огюст Монферран подумал, что здесь, в Петербурге, его жилище называют домом, а в Париже оно считалось бы дворцом: тут есть и парадный двор, который он превратил в полный античных скульптур музей, и пейзажный сад, и готическая капелла, и украшенный в духе Ренессанса зал.
Разменяв полвека, он достиг всего, о чем мечтал в молодости во Франции: у него есть слава, деньги, любимое дело и замечательный дом, где его ждет обожаемая женщина. Он и не подозревал, что у дверей дома на Мойке стоит беда, его карьера висит на волоске, и причина этого отнюдь не в доносе, который получил князь Волконский.
...Министр двора встретил его любезно. А как еще он мог себя вести, зная: почти такой же донос, что лежит в его папке, вчера предъявлен государю шефом жандармов Бенкендорфом? Там шла речь о том, что во дворе дома Монферрана на Мойке непостижимым для любого благонамеренного человека образом очутились колонны розового мрамора от приделов Исаакиевского собора.
Государь, не желая в это вникать, сказал:
— Ну бог с ним, с этим Монферраном… Пускай себе берет сколько угодно, лишь бы другим не давал…
Князь Волконский поздравил Монферрана с тем, что его враги вновь посрамлены, архитектор же объяснил, что колонны оказались бракованными, потому он их и взял. Не пропадать же добру? Потом поговорили о Зимнем дворце — император пожелал, чтобы интерьеры обновил его любимый зодчий. Меняя декор Фельдмаршальского, Петровского и Малахитового залов, отделывая Ротонду, Монферран управился всего за шесть месяцев, да и денег потратил немного — обошелся не камнем, а оштукатуренным под мрамор деревом.
