Ему было тогда двадцать пять, он уже окончил исторический факультет университета, а мать — восемь классов и поступила в медицинское училище. Она — рязанская, а папа приехал в их края. Пошел в деревенский клуб на танцы, местные ребята увидели чужого худощавого парня и решили его бить. Три или четыре человека, как рассказывала мама, бросились на него, он прислонился к стене и отбивался своими длинными руками. Кто-то позвал участкового, пацаны разбежались, и отец, которому задели нос, пошел смывать кровь с лица к уличной колонке. Мать отправилась ему помогать, так они познакомились, а вскоре выяснилось, что у них будет ребенок. Через пять лет после сестры на свет явился я. Окончив училище, мама работала медсестрой в сельской детской больничке, папа был учителем.
…Отцом я любовался. Он был плечистым, с большими руками и лысеющей головой. Красивый, огромный — метр восемьдесят девять ростом, — оказывался самым высоким во всех компаниях, а это рязанская деревня, там народ мелковатый. Его звали на все деревенские праздники, потому что папа виртуозно владел несколькими музыкальными инструментами. Упоением было смотреть в такие моменты на его руки, и люди плакали от счастья, когда начинала звучать «Цыганочка» в отцовском исполнении на гитаре. Игре на ней он задумал выучиться еще подростком, мать его — моя бабушка — продала штук семьдесят яиц и гуся и купила сыну гитару, за что дед ее чуть не прибил. Никто в деревне не знал, как даже подступиться к инструменту, поэтому папа, забравшись в курятник, сам осваивал нотную грамоту по тетради, чудом им где-то раздобытой.
Потом выпросил у родителей баян, на который ушла половина денег, вырученных от продажи свиньи. Кроме того, отец рисовал, писал стихи — он их потом куда-то дел, я только два читал, мне очень понравилось, делал на пляже фигуры из песка. Находил какую-нибудь корягу, ножичком ее обрабатывал — и получалась скульптура. Мог косить, мог справиться с машиной и трактором, построить дом, сделать ремонт в школе, управлять лодкой, гребя одним веслом против течения, и преподавать любые предметы — историю, литературу, русский язык, физкультуру...
Историю папа вел в соседней деревне, поскольку в нашей школе, где он директорствовал, был полный состав учителей. После работы порой выпивал, раз, будучи в таком состоянии, возвращался зимой через лес, упал, сломал ногу и несколько километров до дому полз по снегу.
Иногда пьяным устраивал скандалы с матерью. Точнее, она, вместо того чтобы молчать, начинала ему выговаривать. Отец сидел, терпел и вдруг, вскочив, принимался ломать своими огромными руками всё, что в эти руки попадало. Да, во хмелю он был буен. В детстве я внутренне принимал сторону матери, а сейчас осознаю, что проблема сложнее. Отец, чрезмерно одаренный от природы, был человеком трудным, но от этого не терял обаяния и притягательности. Его смерть, случившаяся, когда мне было семнадцать лет, все перевернула в моей жизни: я, несмотря ни на что, пребывал в раю, и вдруг рай кончился. С отцом я так и не расстался и до сих пор мысленно беседую с ним.
Он был единственным, с кем я подростком мог разговаривать о сложном. Мы тогда уже переехали под Нижний Новгород, в город Дзержинск, мне было тринадцать-четырнадцать лет.
Видя мой интерес к чтению и литературному труду, папа купил мне пишущую машинку, я находил неизданные стихи Велимира Хлебникова, Андрея Белого, своего любимого Северянина, перепечатывал их — сидел по пять-шесть часов за этой работой — и составлял антологии русской поэзии. Эти сборники одна из моих кузин, учившаяся на филологическом факультете, приносила в университет, и студенты по ним изучали декадентскую литературу.
— Подростковые «забавы» обошли вас стороной?
— Детство я провел в узком деревенском кругу своих сверстников, а подростком стал от ровесников отдаляться. В школе вел себя как нормальный мальчик и не проявлял своей «особости».
