Леня был серьезным, требовательным, очень скупым на эмоции человеком. Ведь он, как и многие мои сокурсники, был фронтовиком. Причем… разведчиком.
В начале войны Гайдая мобилизовали в армию и отправили в Монголию объезжать лошадей. Монгольские лошадки очень низкие, и Ленины ноги задевали землю. Все над ним смеялись. Потом в картине «Кавказская пленница» он посадил Шурика на осла, и ноги героя волочились по земле. Гайдай считал, что это будет очень смешно.
Периодически к ним приезжал военком. Выстроит, бывало, всех и спрашивает: «Кто хочет на фронт? Шаг вперед». Ну, все ребята шагнули (похожий эпизод потом вошел в «Операцию «Ы» и другие приключения Шурика»). Потом спрашивает: «Кто немецкий знает?» Шагнул только Леня, а немецкий у него был на уровне иркутской средней школы!
Но его все-таки взяли в разведку. Он ходил за «языками». Как-то наступил на проволоку с миной. Взрывом его ранило, врачи хотели отнять ногу, резали раз пять. Леня вспоминал, что перед последней операцией хирург спросил его: «Ты кем хочешь быть?» — «Артистом». — «Без ноги?» — удивился хирург. И ногу ему сохранил… Но рана на ней мучила Леню до конца жизни.
…История нашей встречи очень проста. Мы учились во ВГИКе на одном курсе. Мне было 17 лет, он значительно старше… Такой серьезный, высокий, худой, в очках. К тому же староста курса, сталинский стипендиат. Доброжелательный и при этом… без столичного лоска. Не могу сказать, что сразу в него влюбилась. Вот репетируем. Сижу спиной к двери. Ребята заходят — один, второй… Вроде ничего не происходит.
А входит Гайдай — я чувствую его просто кожей. Вообще я его стеснялась. Боялась сказать глупость. Он ведь был старше на восемь лет, прошел войну…
Если честно — замуж выходить не хотелось. Мне казалось — это так глупо. А ухажеров было много. Предложения сыпались. За мной ухаживал Володя Иванов с 4-го курса, лауреат Сталинской премии — он сыграл Олега Кошевого. Еще меня встречал после института взрослый летчик. Передавал Лене: «Скажите, что Гребешкову ждут». Он знал, что Леня с моего курса. Леня входил и говорил: «Гребешкова, к тебе хахаль пришел».
Мы, актеры, тогда «варились» вместе с режиссерами. Мальчики и девочки. А ведь школу я, как и другие девочки, заканчивала «девчачью». И ребята над нами постоянно подшучивали. Мы частенько забывали, что они находятся рядом.
По привычке могли бесстыдно задрать юбку, чтобы поправить резинки на чулках. Парни просто сгибались пополам от хохота. А для режиссеров мы, будущие актеры, были как бы подопытными кроликами. И вот Леня пригласил меня в свою студенческую постановку «Отца Горио» Бальзака, предложив сыграть госпожу де Нусинген, дочку Горио. На француженку я походила очень мало, но Леня видел меня не такой, какой я была в реальности. Кстати, в этом отрывке мне надо было целоваться с Феликсом Яворским. Я заявила, что это будет только на генеральной репетиции. Леня удивился: «Ты что, никогда не целовалась?»
А я действительно уцелела! Казалось бы — студентка ВГИКа. Легкомысленная хохотушка вроде, а такие моральные устои. Я была воспитана так: «Умри, но не давай поцелуя без любви!»
Потом мы начали репетировать «Егора Булычева».
Я играла Антонину. Расписание репетиций составлял Леня. И почему-то наш отрывок всегда был последним. Я возмутилась: «Вы все поедете в общежитие в Лосинку, а я одна ночью должна добираться до дома через всю Москву!»
Леня спросил: «А что, тебя никто не провожает?» — «Нет». — «Ну, я тебя провожу».
И мы шли пешком — от ВДНХ до «Кропоткинской» — моего Гагаринского переулка. Зима, снег, я на каблуках… Мерзли, но было интересно: Леня рассказывал и о фронте, и о Монголии, и про свой Иркутск… Ему там казалось, что в Москве живут только красивые люди. И приехав в столицу, он удивился, что это не так.
Так мы целый семестр и пробродили по Москве. Все как бы в шутку. Как Шурик с Лидой в новелле «Наваждение» из «Операции «Ы».
И чем дольше мы с ним общались, тем больше я его жалела — как-то чисто по-женски. Вид у него был по утрам непрезентабельный: рубашка несвежая, синяки под глазами… Я тогда не знала, что, оказывается, после наших ночных прогулок он опаздывал на последнюю электричку в Лосинку, в общежитие. И оставался ночевать на вокзале. А утром сразу бежал в институт.
Когда мы прощались, просто чмокались в щеку. Никаких взрослых поцелуев. И вот в один прекрасный день мой кавалер вдруг заявляет:
— Что же это мы все ходим, ходим — давай поженимся.
