Но бросившись обратно в комнату сестры, Маша уже не застала там Ати, успев только услыхать дробь каблучков из передней и стук входной двери...
— Господи, до чего же холодно!
Похлопав себя по плечам, Шура с завистью покосился на огромные валенки на ногах дворника, сгребавшего снег... И, смеясь, потер Атин покрасневший нос своей варежкой. Выглядели они оба как отступавшие восемьдесят лет назад из Москвы французы: с ног до головы обвязанные шарфами, башлыками и шалями. Увы, предательски легкие ботинки сводили все это утепление на нет: выдержать без валенок больше тридцати минут на заледеневшей улице было решительно невозможно. Пойти же после окончания Шуриных университетских занятий и Атиного рабочего дня в конторе железных дорог было попросту некуда.
Узнав, из-за кого младшая сестра расторгла свою завидную помолвку, возмущенная до глубины души Маша решительно заявила, что ноги Шуриной больше в их доме не будет. Стоило ли удивляться, что ее примеру немедленно последовали и раздосадованные Атины родители... Ходить же в дом Бенуа после Машиного развода Атя считала невозможным...
И все же они виделись каждый день. Пока хватало сил, бродили по улицам, потом сидели, забившись в самый дальний уголок какой-нибудь студенческой чайной. Если удавалось найти подворотню потемнее, целовались, пока ноги не деревенели от холода... И не могли наговориться.
Давно забыты были и инженер Сергеев, и дочь владельца большого и очень популярного книжного магазина на Невском Наташенька Фену, с которой Шура был так близок еще недавно.
Да и к чему о них вспоминать? Ведь и без этого им столько важного нужно рассказать друг другу...
И Шура рассказывал, совсем как раньше: без устали и взахлеб. О том, что прочел и услышал «без Ати»: о Вагнере, о «Спящей красавице» Чайковского, о новых своих друзьях — Левушке Розенберге, с которым его познакомил брат Альберт, восхищенный акварельным мастерством молодого художника, о приехавшем из Перми учиться в университет Сереже Дягилеве. С двоюродным братом Сережи Димой Философовым, так же как и с Валей Нувелем, Шура дружил еще с гимназии Мая. Так все вчетвером они и поступили в 1890 году на юридический факультет. Впрочем, мечты у всех четверых были связаны совсем с другим поприщем...
— Нужно сделать так, чтобы живопись, театр, музыку у нас в России перестали считать забавой, каким-то придатком «серьезных» занятий...
Ты только представь себе, Атюша: в энциклопедии мировой живописи нет ни слова о русском искусстве... Ни о Венецианове, ни о Брюллове, ни об Иванове, ни о Репине, ни о Сурикове! Это же просто позор!
Примирительно погладив разгорячившегося Шуру по руке, Атя улыбнулась:
— Ну, вот ты и напиши.
— Я?
Шура, несколько опешив, остановился прямо посреди Невского, который они переходили, взявшись за руки. Едва не наехавший на молодую пару извозчик громко выругался.
Уже на тротуаре, куда они, хохоча, убежали, он вдруг пристально посмотрел на Атю:
— А я вот и признаюсь...
Тебе первой! Я уже написал в издательство. Они согласны...
— Ну и отлично! Пиши сразу же по-немецки, я поправлю грамматику...
В октябре 1893 года в Мюнхене из печати вышел специальный дополнительный том прогремевшей ранее на всю Европу иллюстрированной энциклопедии «История живописи в XIX веке» под редакцией Рихарда Мутера. Весь том был посвящен русским художникам. Прямо на обложке пониже заголовка значилось «При участии Александра Бенуа. Санкт-Петербург».
Не забыл педантичный немец-издатель и о гонораре...
А следующей весной был получен долгожданный университетский диплом, наличие которого устраняло последние формально условленные с родителями препятствия к их свадьбе. Ни неожиданное и сокрушительное разорение Атиного отца, оставившее ее бесприданницей, ни внезапно обрушившаяся болезнь самой Ати, из-за которой пришлось перенести уже назначенное венчание, — ничто уже не могло их остановить. Обручальные кольца заказали в той же ювелирной лавке, где семь лет назад еще гимназистами они на сэкономленные карманные деньги купили себе два простеньких перстенька...
— Шура! Над чем там смеешься? — еще заспанная, Атя выглянула из-за занавески на балкон.
