Ведь его работы несколько раз подряд были названы преподавателями среди худших на курсе. Атю же он с горячностью убеждал, что все дело только в интригах, которые недоброжелатели плетут против его отца...
Да, собственно, какая теперь разница, в чем действительно было все дело... Главное, что из-за этой унизительной истории с Академией даже родители Ати, раньше благоволившие к Шуре, стали посматривать на него косо... Да, да, Машенька во всем права — Шура Бенуа просто балованный мальчишка... Но боже мой, почему же тогда ей так хорошо с ним?
Ни с кем другим она не испытывает такой радости, такого упоения жизнью. Никто лучше Шуры не умеет так увлекательно рассказывать о театре, о музыке.
Господи, да обо всем на свете... Никто другой не умеет так взахлеб мечтать, так безусловно верить в собственные мечты. И так любить ее, Атю Кинд...
Мысль Ати против воли сама собой побежала назад, к той упоительной весне 1886 года, когда они с Шурой, одурманенные нежданно нахлынувшей любовью, и дня не могли провести врозь... Его тощая нескладная фигура была первым, что выхватывали из множества силуэтов Атины глаза, еще не привыкшие после полумрака гимназии к уличному свету. Каким чудом Шуре удавалось поспевать точно к назначенному часу с 10-й линии Васильевского, где располагалась его собственная школа, к ней, на Большую Конюшенную? Скорее всего он просто прогуливал последний урок... Но зато домой они всегда возвращались вместе.
И эти поцелуи украдкой в ее парадном, от которых она как будто слепла и глохла на несколько секунд...
Несколько месяцев они еще делали вид, что, как и раньше, «просто дружат», но постепенно правда конечно же выплыла наружу... И восторгов у родных не вызвала. Впрочем, не желая рушить и без того хрупкий мир между двумя семействами, родители Ати и Шуры, не сговариваясь, до поры до времени решили потерпеть, надеясь, что все само собой уляжется. Но время шло... Ате минуло восемнадцать. Пора было подумать о замужестве... И Атя догадывалась, что сегодня Маша не просто так завела весь этот разговор...
А сердце, никак не желавшее слушать доводы разума, стучало в висках все оглушительнее. Господи, как Маша не понимает, что вся правда ее слов о Шуриной ветрености, незрелости, безответственности — на самом деле ничегошеньки, ну прости ничегошеньки не значит...
Что правда совсем, совсем в другом... Но от этого все только хуже...
Последние полгода Атя кожей чувствовала, что они оба, и Шура, и она сама, вплотную подошли к той черте, переступить которую не мыслили никак иначе, кроме как став женой и мужем. И в этом охватившем их оцепенении без следа растворилась вся былая радость их любви... Все чаще, стоило им даже на несколько минут остаться наедине, в воздухе сгущалось одурманивающее напряжение, и обычно говоривший без умолку Шурка вдруг надолго замолкал. Не решаясь обнаружить страсть, копившуюся внутри, они то начинали ссориться по пустякам, то судорожно и пламенно мирились. Но ни один из них все никак не решался сделать тот последний и неотвратимый шаг, после которого возврата в упоительную пору детства уже не будет...
Сделай его Шура — она почти наверняка шагнула бы ему навстречу... Но смелости шагнуть к нему первой ей не набраться...
Господи, а что будет, если Шурка не согласится расстаться? Если все будет, как в прошлом году, когда Атя, устав сопротивляться родителям и сестре, в первый раз попыталась его оставить? Пока они не помирились, Шура отказывался есть, три дня лежал лицом к стене...Что, если в этот раз он придумает что-то похуже? Господи, он же такой фантазер...
Желая любой ценой прервать тяготивший ее разговор, Атя обвила руками шею сестры:
— Ну, полно обо мне, Маша. У тебя-то как?
— Осенью мы с Альбертом должны разъехаться, потом подадим на развод.
По той боли, что промелькнула в глазах сестры, Атя поняла: хотя Маша давно уже смирилась с разладом в своей семье, хотя даже в собственной квартире они все приспособили для того, чтобы жить, почти не встречаясь, этот последний шаг на пути к окончательному разрыву давался ей нелегко...
— Но послушай, Маша, разве ничего уже нельзя поправить?
— Поправить? Что можно поправить, после того как пятнадцать лет подряд твой муж в каждой гостиной флиртует с какой-нибудь новой смазливой мордашкой? Когда...
— Но ведь ты и сама...
