В Приют Неприкаянных воспитанницы попадали детьми — тут они взрослели, жили, здесь и умирали. Сестра пройдет по кельям — в каждой спит двадцать женщин, и они вскочат с постелей, оправят тощие подушки и серые простыни, а потом выстроятся в очередь к умывальникам. Плеснуть в лицо холодной водой, наскоро ополоснуть руки — и на завтрак: выпить кружку молока, съесть кусок хлеба, дочиста выскрести тарелку с кукурузной кашей. Затем их ждет работа: здесь Мариуччу научили шить солдатское белье, плести циновки, вязать. В два часа их накормят обедом, а в восемь вечера воспитанниц разведут по кельям — так Анна Мария прожила пятнадцать лет. Все эти годы она помнила о человеке, который заботился о ней в детстве, и надеялась, что когда-нибудь он заберет ее отсюда. Собственный принц был у каждой из воспитанниц, и перед сном они шепотом, чтобы их не услышали и не отправили в карцер за разговоры в спальне, рассказывали друг другу о своих героях.
Габриела помнила мальчика, сына синьоры, у которой ее мать служила комнатной прислугой, — они вместе играли и однажды он ее даже поцеловал.
Сейчас он вырос и, наверное, стал офицером, как и его отец. Когда-нибудь молодой синьор заберет ее из приюта. Седая Донателла рассказывала, как ее, четырнадцатилетнюю, прижал к стене муж важной госпожи, к дворцу которой притулился их домишко. Слуги это заметили и рассказали обо всем своей хозяйке. Вскоре мать Габриелы умерла, и по настоянию госпожи ее отправили в приют. Когда-нибудь злая синьора умрет, и тогда ее сын о ней вспомнит…
Свой герой был даже у дурочки Паолины — много лет назад из кареты ей улыбнулся посетивший Рим прусский наследный принц, и она рассказывала о нем каждый вечер:
— Рыжие усы!
Белый мундир с золотым шитьем! Я точно знаю, что он за мной придет!
Все они о ком-то мечтали, но их принцы так и не являлись, и вот теперь весь приют — шестьсот пятьдесят женщин, долгие годы не выходивших на улицу, не знавших мужской ласки, смертельно завидовали Мариучче: жених прислал в приют прекрасное подвенечное платье, красивые туфли, тонкое шелковое белье. А она не могла поверить своему счастью: синьор кавалер на ней женится, и у нее будет свой дом, своя комната, слуги, много платьев, она станет ездить в экипаже…
Не станут ли его знакомые смеяться над ней из-за того, что она выросла в приюте?
Сможет ли она вести себя так, как требуется от важной госпожи, хозяйки дома? Как ее примет родня мужа? Не разочаруется ли он в своем выборе?
Мариучча смутно помнила Кипренского: когда-то у него были темные волосы и веселые глаза, он красиво одевался и весело смеялся . В приют пришел человек с сединой в волосах, чуть сутуловатый, с морщинами на лбу и вокруг рта. Мариучча не сразу его узнала, да и синьор кавалер, как ей показалось, опешил: он был ниже нее на целых два пальца.
Ей нечего было стесняться — в Приюте Неприкаянных зеркала были запрещены, но Донателла прятала осколок в умывальной, и Мариучча знала, что у нее большие глаза, прямой нос, полные губы. А ростом она не уступала никому в приюте.
Хорошо быть такой высокой или плохо? Этого Мариучча еще не поняла. Она лежала под одеялом и ждала, когда застрекочет трещотка. Ей хотелось, чтобы великий день наступил как можно скорее.
Через несколько минут в спальню вошла монахиня, и она вместе со всеми поспешила умываться — в последний раз! Перед обедом в приют приехал жених. У ворот ждала блестящая карета, мать настоятельница проводила воспитанницу до дверей, велела ей быть примерной женой и сказала синьору Оресту, что Анна Мария «ее сокровище».
Они ехали по улицам, которых она не видела пятнадцать лет: ярко светило солнце, у собора их ждали мальчишки с корзинами фиалок — они высыпали цветы ей под ноги. Сама свадьба оказалась не такой, как она ждала, — скромной, почти без гостей, церковь была маленькой, но муж объяснил: чем меньше людей будет знать, что он венчался в католическом соборе, тем лучше — ведь ради нее ему пришлось сменить веру.
Мариучча восхитилась: подумать только, ради нее он решился пойти на такую жертву! Это был лучший день в ее жизни, и она себе пообещала, что запомнит его навсегда.
...Через три года граф Дмитрий Николаевич Шереметев принимал в своем петербургском дворце друзей. Тут были Денис Давыдов, Федор Голицын и Николай Трубецкой — те, кто хорошо знал Кипренского и всегда ему помогал. Говорили о том, что его вдова осталась в Риме почти без средств, а президент Академии художеств Оленин, никогда не любивший Кипренского, не спешит купить его картины. Надо бы помочь бедной женщине...
