Художник показал дежурному офицеру паспорт:
— Советник императорской Академии художеств Орест Адамов сын Кипренский, следую в Италию...
Шлагбаум медленно пополз вверх: вот и все, с Петербургом покончено. Что-то ждет его впереди? Когда ему удастся сделать то, что задумал, — через полгода, а может, и через год?
Кипренский не подозревал, что идти к цели ему придется восемь лет...
20 июля 1836 года Орест Кипренский стоял в спальне своей римской квартиры и примерял новый фрак.
Фрак был не новомодным черным, а синим и очень ему шел, слуга Маттео Фетуччи завязывал на шее маэстро крахмальный белый галстук. В зеркале отражалось лицо усталого 54-летнего человека. В глубине виднелись двуспальная кровать под балдахином, шелковые подушки, обитые новыми штофными обоями стены — все, что Кипренский приготовил к появлению в доме молодой жены. Сегодня великий день: в полдень он должен быть в скромном храме Оратория дель Каравита. Там русский художник, кавалер Кипренский, поведет под венец двадцатипятилетнюю девицу Анну Марию Фалькуччи по прозвищу Мариучча, воспитанницу Приюта Неприкаянных.
Перед тем как выйти из дома, надобно проверить, все ли готово к приему его избранницы: начищена ли медная утварь на кухне, натерты ли полы, блестит ли свежеотполированная мебель.
Не так давно ему наконец удалось разжиться деньгами — император купил портрет его названого отца Адама Швальбе, кое-что пришло и от частных заказов.
Это не богатство, не те золотые горы, что достаются юному Карлу Брюллову, любимцу европейской публики и путешествующих по Италии русских аристократов. Но дела идут неплохо: есть заказы, появились деньги. Значит, он может жениться, и в его жизнь наконец придет смысл.
Медная посуда блестела, полы натерты, на шкафах ни пылинки, прислуга постаралась на совесть. Нет даже неоплаченных счетов — такое в последнее время случалось редко. Он еще раз прошелся по комнатам, стараясь унять волнение, и отправился вниз, к наемному экипажу. В Приют Неприкаянных он явится так, как подобает известному художнику и кавалеру— российскому дворянину, пусть даже и личному. Лаковая коляска, кучер в парадном камзоле и он во фраке, которого не постеснялся бы и владетельный князь.
Пока Кипренский спускался по крутой лестнице на улицу, слуга Маттео чистил во дворе его старые сюртуки и отбивался от вопросов соседкиной кухарки, синьоры Феличии.
— ...А правда, что много лет назад твой хозяин убил девушку? Набросил на нее пропитанную скипидаром ветошку и поджег?
— Кто вам напел такой вздор?
— Об этом все говорят.
Я слышала, раньше он из-за этого и по улицам-то один не ходил — боялся мести. А теперь синьор кавалер женится на сироте, ее дочке…
— Ничего подобного, синьора Феличия! Бедную девушку, натурщицу моего господина, убил слуга — и именно так, как вы сказали.
Тут Маттео оглянулся и понизил голос:
— Ее звали Нена, и она крутила амуры с синьором Кипренским. Потом изменила ему со слугой и посмеялась над беднягой. Сказала, что в постели Джузеппе куда хуже хозяина. Ну, тот и осерчал… Кухарка повысила голос:
— А кое-кто говорит, что она заразила Джузеппе…
Маттео замахал руками:
— Нет!
Синьора, нет! Я знаю эту историю! Бедняга Джузеппе в самом деле ее сжег и потом умер от чахотки в тюремной больнице. Невеста моего господина не имеет отношения к покойной Нене — когда она была совсем маленькой, синьор рисовал ее портрет. А мать малышки была очень дурной женщиной, она хотела продать ее какому-то богачу. Синьор Кипренский принял в девочке участие, собирался удочерить, но мать не дала. Мой господин обращался к властям, к церкви, но ему не разрешили взять девочку. Ее спрятали ото всех и забыли о ней. А теперь, когда мать давно умерла… Но толстуха не слушала Маттео и твердила, что Кипренский злодей, которого боится вся улица.
