На собрании трамвайщиков, готовящихся к забастовке, репортер Гашек встал и произнес обличительную речь против профсоюзных боссов. А так как те находились в большой дружбе с его газетой, и в результате он потерял хорошую работу…
Ярмила согнала с лица улыбку: Ярослав был большим ребенком, и она простила ему все — даже свою разбитую жизнь. Только вот из России он вернулся совсем другим: у него стали острые, все подмечающие глаза, из шуток ушло добродушие.
Ее Ярослав, тот, кого она ласково называла Гришей, мог сдаться в плен русским, но серебряную австро-венгерскую медаль за храбрость ему не дали бы. А вступивший в русском плену в чешский легион Гашек получил еще и Георгиевский крест. Позже, в Сибири, он, говорят, был беспощадным комиссаром и печатал красную газету...
Он слал ей письма с объяснениями в любви и просьбами о прощении, говорил, что Шура — страшная ошибка, умолял о встрече, хотел увидеться с сыном.
В конце концов Ярослав снова ее уговорил, и у них опять ничего не вышло: прошлого не вернешь... Тогда он спрятался в Липнице — тут не было ничего нового, в трудную минуту Гашек всегда пытался сбежать. Поражало другое: его «Швейк» бил все рекорды популярности. Литературные снобы воротили нос, но публике книга нравилась — «Швейка» ставили в театре, поговаривали о том, что роман собираются переводить на другие языки. Лежа в постели, Ярмила думала, что внешность порой обманчива и человека трудно узнать, даже пожив с ним под одной крышей и родив от него ребенка. Неужели ее беспутный муж действительно гений?
А засыпавший Гашек вспоминал свое выступление на собрании чешских легионеров в Киеве (тогда он пытался перетянуть их на сторону красных) и бои под Самарой — он командовал красным отрядом.
Бегство из Самары в Симбирск в чужой одежде и лаптях с неумело намотанными онучами — по дороге он выдавал себя за полоумного сына немецкого колониста. Бугульма — в этом городе он был помощником военного коменданта и чуть было не попал под расстрел.
Перестрелки, отступления, заседания военного трибунала: в России он совсем не пил, было не до этого. Он стал другим человеком — сильным, решительным, одним из тех, кто делает историю, и не собирался возвращаться в маленькую унылую Чехословакию. Первая из его русских жен, телеграфистка Геля Бойкова, с которой он расписался в Бугульме, умерла от тифа вскоре после свадьбы.
Во второй раз он женился на линотипистке Александре Львовой, простой девушке из Уфы. Шура была мила и заботлива, любила его пуще жизни. Ярослав тоже ее любил — до тех пор пока жизнь вновь не столкнула его с Ярмилой.
Как же он не хотел уезжать из России, как боялся встречи с прошлым! Но партия решила, что такой надежный коммунист, как товарищ Гашек, нужнее в Чехословакии — там как раз занималось пламя революционной борьбы. Когда он с Шурой и кипой агитационной литературы, в меховой русской шапке, валенках и толстом зимнем пальто очутился в Праге, это пламя уже погасили. Тех, к кому он ехал, арестовали, пути назад не было: русские товарищи сочли бы его дезертиром и трусом, а с такими людьми там разбирались просто.
Ему пришлось опять стать тем, кого помнила и ждала окололитературная Прага: автором юморесок, забавником, королем пивных. Надо было на что-то жить, а это приносило хоть какие-то деньги… Но долго играть эту роль он бы не смог. Старых знакомых поражало, что, хлебнув пива и блеснув очередной остротой, Гашек вдруг начинал ругаться, называл их тугодумами и не знающими жизни трусами, пересидевшими великое и страшное время дома, за печкой, словно тараканы. Спас «Швейк». Книга, которой он хотел плюнуть всем в лицо, принесла славу и деньги.
Тем временем Шура Львова, которую Гашек смеха ради выдавал за спасенную им от большевиков княжну, ворочалась, тихо вздыхала и думала: понравится ли Ярославу, если она положит голову ему на плечо. В каком муж настроении?
Любит он ее или все-таки не любит? Шура была существом бесхитростным, много не размышляла, далеко вперед не заглядывала. Милый лежит рядом — вот и хорошо, а о дурном лучше забыть: завтра наступит новый день, он все и решит.
Сквозь шторы светила луна, мерно тикали часы: простенькие настольные — в комнате Гашека, дорогие каминные — в спальне Ярмилы. Все трое никак не могли заснуть: они лежали и представляли, что разговаривают друг с другом.
В новый дом Гашек переехал в ноябре. Он был еще сыроват, а на улице уже стояли холода — для того чтобы обогреться, приходилось постоянно топить печки. Деньги за «Швейка» продолжали приходить, он продал права на театральную инсценировку и развернулся не на шутку. Теперь у него служил не только писарь Штепанек: трактирная служанка Терезия Шпинарова стала стряпухой, отставной солдат Рерих — истопником.
