Она очень изменилась. Помню, сидит на кухне, курит одну сигарету за другой, обставив себя фотографиями Клавдюши, и плачет. Она никуда не ходила, в церковь только. Я уже даже на нее иногда покрикивала, чтобы привести в чувство. «Свет, ты себя совсем загнала. Возьми себя в руки! Родители уходят раньше детей, это естественно. Клавдюша прожила счастливейшую жизнь! Любимая всеми, в достатке, в уходе, была окружена заботой твоей, друзей, родственников. Она была просто царицей в семье».
До сих пор помню фразу, которую я сказала Свете: мол, лучше, когда родители хоронят своих детей, а не наоборот. Кто бы мог подумать, что потом в Светкиной жизни случится так, что ей придется хоронить своего сына...
А тогда я на нее накричала, пытаясь вывести ее из депрессии: «Давай выкарабкивайся!» И она, конечно, выкарабкалась — стала работать, вести концерты, выступления. Любимая работа ее спасала. Хотя все наши разговоры теперь сводились к одному: «Клавдюша, Клавдюша...»
Потом в ее жизни случился второй удар. Это, конечно, смерть Иосифа Кобзона. Светка ведь была очень верным другом. Причем она была человеком определенных эмоций. Если она кого-то любила и дружила с ним, то взахлеб. Но если она не принимала человека, который ей по каким-то причинам переставал нравиться, не шла ни на какие компромиссы. В этом плане она была совершенно жесткой. Она вычеркивала человека из жизни, переставала общаться, не подпускала к себе. И говоря про таких людей, не скупилась в выражениях: «Ой, да этот деревня с дымом, а этот мимо затонувших кораблей». — «Свет, ну вот с этим человеком...» — «Нет, следите за рукой». И она показывала рукой жест, когда человеку дают понять: не подходи! Я не раз это наблюдала. Это случалось и с некими персонажами из моей жизни. Никаких оправданий недостойным поступкам она не допускала.
В ее жизни было два близких друга: Муслим Магомаев и Иосиф Кобзон. Она начала с ними работать и дружить еще до их встречи с будущими женами. Потом Светка так же близко стала дружить и с их женами, Тамарой Синявской и Нелли Кобзон. Она была на открытии памятника Муслиму в Москве и в Баку летала, когда Муслим умер, — там открытие памятника тоже было.
Иосиф для нее был друг номер один, она его просто боготворила. И попробовал бы хоть кто усомниться в его, мягко говоря, божественности — она сразу бросалась в бой! Признаться, я никогда не была поклонницей Кобзона. Вот поклонницей Муслима была всегда. Но Светка мне внушила к Иосифу такое почтение, что я стала к нему совершенно по-другому относиться и смотреть на него ее глазами.
Сколько он добра людям делал, сколько по больницам устраивал, квартиры покупал! На одном из Светкиных юбилеев я встала и сказала тост: «Иосиф, никогда не была вашей поклонницей, но Светка меня заставила ею стать! Ваша абсолютно безоговорочная дружба, любовь друг к другу позволили на вас посмотреть другими глазами». Он рассмеялся.
Когда Иосиф Кобзон умер, я в это время была на юге. Звоню Свете, зная, в каком она состоянии: «Завтра похороны, ты выпей таблетку, чтобы хоть поспать, я знаю, как тебе завтра будет тяжело». После похорон в интернете появились безобразные фотографии папарацци. Света еле идет, согнувшись, ее кто-то под руки ведет. И подпись под снимком: «Моргунова пришла на похороны Кобзона никакая, еле-еле на ногах стояла». Неужели не понятно, что она хоронила очень близкого друга?! Как можно при этом хорошо выглядеть? Бессовестные люди!
А третий удар, конечно, то, что произошло с ее сыном. Это было, когда нас всех посадили по домам на карантин по ковиду. Я даже не знала, что Максим заболел. Он буквально сгорел за несколько дней. Раздается ее звонок: «Максим умер». Я вообще не поняла, какой Максим и как это он мог умереть в расцвете лет? Ему было всего 52 года.
Оказывается, семью он отправил на дачу, а сам остался в квартире. В три часа Света с ним разговаривала по телефону, а в шесть ему уже никто не мог дозвониться...
Максим был удивительным сыном, таких мало. Он утром и вечером обязательно звонил Свете. И раз в два-три дня приезжал, привозил продукты и лекарства. Вся ее жизнь была обеспечена Максимом, она была окружена его заботой. Если она у меня сидела в гостях, Максим всегда звонил: «Вера Константиновна, как вы там сидите?» — «Максимчик, все хорошо». Он ко мне как-то приходил, сценарий показывал. С Костей они не то чтобы дружили, скорее приятельствовали. Да и мне Максим был как сын, так же, как мой сын для Светки был сыночком...
Максим у нее был авторитетом. Еще бы! Он был умным, образованным, прекрасным парнем. Он был для нее всем! Что-то, помню, мы с ней обсуждали, я ей привожу доводы, убеждаю. На другой день она мне звонит и говорит: «А ты знаешь, Максим сказал...» И в точности повторяет мою мысль. «Свет, а я тебе вчера что сказала? То же самое!»
Мою мысль она пропустила мимо ушей, но как только Максим ее озвучил, это стало сразу же аксиомой. Его слово — закон! Я на нее даже разозлилась, обиделась: «А то, что я тебе сказала, для тебя это ничего не значит?» Она оправдывалась: «Нет-нет, Верунчик. Просто Максим это сказал по-другому...»
Максим был вся ее жизнь: Максим сказал, Максим сделал, Максим пошел, Максим позвонил... То, что его внезапно не стало, было для нее катастрофой. И тут, конечно, Светки просто не стало. После смерти сына она сознательно... ушла из жизни.
