Во «Влюбленных» начинала сниматься эстонская актриса. Потом наступил перерыв, я вернулся в Москву, а Ишмухамедов отправился на кинофестиваль. Приехал и говорит: «Я познакомился с Настей Вертинской, классная девка! Согласилась у меня сниматься. Увидишь, она — то, что надо!» И действительно, у нас сложилось полное взаимопонимание, не помню ни одного случая, чтобы Настя подвела, раскапризничалась, включила звезду, а она ею была после «Человека-амфибии». Не смог бы играть любовь с женщиной, которая вызывает у меня антипатию, не спасет никакая актерская техника. Враждебные отношения между экранными партнерами убили бы весь фильм. Настя была мне симпатична, но я не любитель поживиться на актрисах, которые со мной снимаются. С ней, Машей Стерниковой, Светланой Тома нас связывали исключительно дружеские отношения, хотя зрители в это не верили. Значит, неплохо сыграл.
После мелодрам Ишмухамедова у меня появились поклонницы. Дамы названивали среди ночи:
— Что вы делаете?
— А кто интересуется?
— Мы работаем на междугородней телефонной станции и очень вас любим.
Приятно, когда женщины смотрят на тебя с любовью, но случались и другие истории. Однажды позвонил мужчина:
— Ты испортил мне всю жизнь! Я тебя убью! Уже сидел в тюрьме, сяду еще!
— За что ты хочешь меня убить?
— Роза сейчас у тебя?
— Нет здесь никакой Розы, я один дома.
— Врешь! Она сказала, что вы встречаетесь.
— Дай мне ее номер.
Позвонил, Роза оказалась студенткой, ответила:
— Надоел он мне хуже горькой редьки, вот я и сказала, что у меня появился другой мужчина, и назвала вас.
— Что ты наделала?! Он грозится меня убить. Позвони ему, признайся, что все выдумала.
— Буду я объясняться с этим козлом!
И мужик стал меня преследовать. Как-то раз я не выдержал:
— Хочешь разобраться — давай встретимся.
— Приезжай в одиннадцать ночи на платформу «Северянин».
Я вооружился кухонным ножом, час нарезал круги по платформе. Мужик так и не появился, но после этого звонки прекратились.
Игрень
Р.Н.: Мама оставалась в Днепропетровске. Как только я получал гонорар за съемки, сразу посылал ей перевод. И вот однажды деньги вернулись, в сопроводиловке значилось: адресат выбыл в Игрень. Внутри все оборвалось, я знал, что Игрень — это город, полностью отданный под психиатрическую лечебницу. Она была плацдармом карательной психиатрии для инакомыслящих. Именно туда и попала мама. Она предупреждала, что такое может случиться, но я как-то не придавал ее словам особого значения. С диагнозом «туберкулез» маме запрещалось работать в школе, а в колонии для заключенных — пожалуйста! Туда она и устроилась воспитателем. Когда я приезжал домой на каникулы, мама с болью рассказывала, сколько невинно осужденных там держат: «Сыночек, вместе с уголовниками сидят инакомыслящие, добрые, приличные люди. Я не могу видеть, как над ними издеваются, насколько они бесправны». Заключенным разрешалось писать домой раз в полгода, но мама выносила письма диссидентов за пределы колонии и отсылала их семьям, хотя не имела на это права. А потом об издевательствах сотрудников колонии над этими заключенными она написала в горком партии. Жалобу спустили начальнику колонии, он вызвал маму, предупредил: «Заткнись и не рыпайся! А то отправим в психушку». Мама не заткнулась, написала в ЦК партии. И тогда с ней расправились так же, как с теми, кого она защищала.
