— Дурак, старый пень. Ей всего пятнадцать! — возмутилась мама.
Когда через несколько лет Лили не стало, Иконников позвонил, предложил сделать проект ее памятника. Но не срослось. Я его никогда не видела, хотя, может, и интересно было бы познакомиться. Но несколько лет назад он погиб в автомобильной аварии.
Внешне я действительно похожа на маму. А вот характером пошла в отца. Евгений Александрович славился своей неразговорчивостью, я тоже не из болтливых. И темперамент у нас не сразу наружу вырывается, он, скорее, затаенный. Вот только если дело касается близких, тут уж мы взрываемся.
Папа хотел назвать меня Ксюшей. Однако сошлись на Марии: так звали обеих бабушек. Родилась я в Нижнем Новгороде, тогда — Горьком, откуда был родом отец и где жила его мама, Мария Ивановна Евстигнеева.
Хотя впоследствии родителям удалось записать меня в паспорте как москвичку.
Горьковская бабушка жила одна, она рано овдовела: дедушка Александр Михайлович умер, когда папе было шесть лет. Женечка был для нее светом в окошке, поздним и единственным сыном. Я ее застала уже очень старенькой, но она была строгая и со сложным характером. Бабушка выращивала розы. Как-то я расшалилась: стала бегать по саду и случайно затоптала несколько побегов. Так она меня заперла в чулан. Да еще специально сообщила, что в нем живут крысы. Крысы там и вправду были, но я начала с ними разговаривать и с тех пор совсем не боюсь.
Мама поехала рожать к бабушке в надежде, что та поможет ей на первых порах с младенцем. Ее собственная мама Мария Ильинична в это время отправилась на подмогу другой своей дочери — в Ереван. К слову, тетя Наташа в 1976 году эмигрировала во Францию: ее муж, армянин, родился в Лионе, в Армении просто учился. Она всегда обувала-одевала нашу семью: присылала посылки с модными шмотками. Сегодня моя двоюродная сестра Аннушка носит фамилию Марольдини и обретается вообще на краю света — в Австралии.
Вышло так, что в Горьком я прожила не пару месяцев, а пять лет. Родителям просто некуда было меня забрать. Своего жилья у них в Москве не было. У меня остался старый комод, появившийся в семье еще до моего рождения. С ним — огромным, столетним — мама с папой мотались по съемным квартирам. Евстигнеев уже был всенародно известным актером: слава пришла к нему в тридцать восемь лет в 1964 году, когда он сыграл роль директора пионерлагеря Дынина в картине «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».
Но квартиру папа получил много позже, через несколько лет после того, как перешел из «Современника» во МХАТ.
Он много снимался, часто уезжал, пропадал в театре. Надо было зарабатывать, обзаводиться хозяйством, налаживать быт. Мама тоже постоянно бегала на пробы, пытаясь устроить актерскую карьеру. Заниматься мной было решительно некому. К тому же бабушка жила на самой окраине Горького, в небольшом собственном домике с садом, сеновалом. Кругом лес, красота. Было решено, что ребенку лучше пожить на природе, а не сидеть одному, запертому в четырех стенах, пока родители безвылазно торчат на работе.
Житье с бабушкой я воспринимала совершенно нормально. Даже не помню, чтобы особо скучала по маме с папой. В деревенской округе была куча ребятни. К тому же родители часто приезжали проведать.
По семейной легенде поначалу неопытная мама очень боялась брать меня на руки. Папа сказал: «Уйди, женщина. Буду делать все сам».
Когда был рядом, никому не доверял меня купать. Хохотал при этом чуть ли не громче, чем я. Помню, как пытался потопить желтую пластиковую уточку, а она всплывала. А потом, по рассказам мамы, отправляясь мыться, брал с собой эту уточку и тоже играл с ней в ванне. В раннем детстве я считала папу скорее приятелем: настолько близкими оказались наши эмоции.
Мне было года три, когда папа привез из какой-то соцстраны сапожки — белые, длинные, на шнуровке, на модном тогда квадратном каблучке.
Обрядил в обновку и повел гулять. Я стерла ноги в кровь: сапоги оказались малы. Но не жаловалась, ведь мы прекрасно проводили время, он учил меня раскачиваться на качелях — а это так здорово! Сентиментальный папа страшно расстроился, обнаружив, что обновка не подошла и я натерла ноги. Мне, крошечной девочке, пришлось его успокаивать, уверять, что это не самая большая трагедия в жизни. В конце концов ревели оба...
Частенько родители забирали меня в Москву, что называется, на побывку. Как-то в один из таких приездов папа ни свет ни заря позвонил Владимиру Сошальскому, с которым дружил всю жизнь. Они любили встретиться, выпить коньячку.
