Он был в Центре управления полетами и слышал в наушниках мат Комарова, доживавшего последние минуты: «Гады, сволочи, идите все на х..., вы меня убиваете, вы ничего не отладили, послали на верную смерть!»
После похорон Комарова Борис Борисович ушел в страшный запой. Он и до этого прилично выпивал, что раздражало мать. Но Егоров обычно пускался на хитрость:
—Наташ, я схожу в гараж ненадолго.
—Хорошо, Володю с собой возьми, пусть прогуляется.
Выйдя из подъезда, мы тут же резко меняли маршрут, заворачивали в ближайшее кафе «Юпитер», где космонавт «принимал на грудь», после чего возвращались домой.
— Ну, что там с машиной? — интересовалась мать.
— Да все нормально, карбюратор немного барахлил, — не моргнув глазом отвечал Борис Борисович.
Из разговоров матери с подругами я знал, что отец ушел от нее к другой — актрисе Валентине Титовой. По иронии судьбы они поселились в соседнем доме, где тоже жили киношники. Двор был общим, и однажды, гуляя, я заметил, как из подъезда вышли папа, Валентина и их маленький сын Сашка. Я непроизвольно дернулся навстречу, сделал несколько шагов, и тут они меня заметили. Отец заулыбался, помахал рукой. А меня вдруг окатило волной ужаса. Развернулся и со всех ног бросился к своему подъезду. Помню только, как папа кричал вслед: «Вова, постой! Куда же ты?!» Почему я убежал? Не могу объяснить. Наверное, увидел отца, про которого мне не раз говорилось «Он тебе больше не отец», и вдруг понял со всей очевидностью: это действительно так, рядом с ним чужая женщина и чужой мальчик.
У нас папа не появлялся, видимо, такое условие поставила мать. Лишь позже узнал, что он мне все-таки позванивал, но она не подзывала к телефону, даже не сообщала об этом. Не простила его... Но до объяснений мать никогда не снисходила, это не в ее характере. Она вела себя так, что мне и в голову не приходило задавать вопросы. О подобных вещах просто никогда не говорили.
А вскоре мы вообще переехали на Фрунзенскую набережную, где космонавту дали огромную пятикомнатную квартиру. Меня наконец забрали из интерната и перевели в английскую спецшколу № 23 возле метро «Парк культуры».
Может, откровенные разговоры Егорова о том, почему погиб Комаров, достигли ушей руководства, а может, по медицинским показаниям, но после очередного планового обследования Бориса Борисовича исключили из отряда космонавтов. Он был человеком беззлобным, но неглубоким, самоедством не занимался, поэтому случившееся пережил легко.
На меня Егоров никогда не давил, не пытался воспитывать. Незадолго до их развода мать попросила называть его папой. Один раз я к нему так и обратился: «Папа, а можно я...» Это вышло как-то само собой. А потом они развелись. Произошло это почти сразу после рождения моей сестры Наташи. У нас с ней десятилетняя разница в возрасте. Оба события я пропустил, был отправлен в Харьков на каникулы. Когда вернулся, Егоров уже съехал. Знаю, что раздел имущества имел место и тянулся полгода.
В итоге сложных комбинаций квартира все-таки досталась маме, которая не стала претендовать на «бьюик» космонавта.
Егоров ушел к ближайшей подруге матери Наталье Кустинской. У той есть своя версия событий: у Фатеевой на съемках мюзикла «Песни моря» случился бурный роман с партнером — румынским певцом Даном Спэтару. Егоров заподозрил, что тот является подлинным отцом Наташи, и не стерпел: разорвал отношения. Но достаточно взглянуть на Наташу, чтобы понять, кто ее папа. Кустинская, по-моему, вообще много чего напридумывала. Например, что мама бросила старшую дочь, которая сначала жила в Харькове, а потом переехала в Москву и стала нашей домработницей. Это все воображение несчастной, утратившей былую красоту женщины.
Но Егоров действительно не рвался видеться с Наташей. Да это и трудно было сделать — сестру, как и меня когда-то, почти сразу же после рождения отправили в Харьков.
Наталья Николаевна нередко говорила мне со смешком: «Ты родился весь такой синенький-синенький. Это потому, что я боялась поправиться и сидела на одной гречке. А Наташа с рождения была беленькой и очень красивой».
Я не обижался, сестру любил: ходил гулять с коляской, купал Наташу, играл с нею. До сих пор помню, как она радостно плескалась в ванне — мы пускали там пластмассовых рыбок, кораблики, потом я заворачивал ее, полусонную, в мягкое махровое полотенце и нес к кроватке. Обида на мать появилась позже, когда наши с ней отношения испортились.
