«Однажды Данелия позвонил и сказал: «Я устал бороться с тобой и с собой. Я делаю тебе предложение и беру на себя ответственность за тебя и за твоего ребенка». Я пришла в смятение и стала думать, как сказать мужу, и… не смогла выговорить. Муж, конечно, все знал. Но делал вид, что не знает. Он любил свою семью, и я любила нашу жизнь», — рассказывает писательница и сценаристка Виктория Токарева.
— Виктория Самойловна, вас многое связывало с Георгием Данелией, вы хорошо его знали. Насколько фильмы Данелии похожи на него самого?
— На 101 процент. И так с каждым талантливым художником, иначе просто не может быть. Комплексы человека видны через его творчество. Однажды я была свидетельницей, как Андрон Кончаловский в картинной галерее рассматривал полотно, не помню чье. Он взял стул, сел и два часа смотрел, чтобы разглядеть «комплекс художника». То же самое в литературе. Как-то замечательный писатель Фазиль Искандер, прочтя мою повесть «Ничего особенного», сказал, что она ему понравилась больше других, потому что там видны мои комплексы. Творчество полноценно тогда, когда просвечивают слабости человека. Человек без комплексов — плоский, скучный и глупый. Фильмы Данелии похожи на его книги и на него самого. У Гии высокое качество юмора, он изысканный. Это юмор Феллини, итальянский, тонкий, редко встречающийся юмор. И необыкновенная лаконичность. Так вышло, что у нас с Данелией был роман. Но главное чувство, которое я к нему испытывала, — это восхищение его талантом.
— А какие комплексы были у Георгия Николаевича?
— Когда мы приступили к работе над сценарием фильма «Осенний марафон», Данелия сказал: «Я не всегда знал, как снимать очередное кино, и только это я точно знаю, как надо снимать. Я буду снимать его о человеке, который не может сказать «нет». «Осенний марафон» обожали все мужчины страны, потому что каждый из них в своей жизни переживал нечто подобное. Бузыкин бегает от жены к Алле, от Аллы обратно к жене, потому что он ни одну из них не может обидеть, ему их обеих жалко. Но он не только бросить их не может, но и приобрести — таков характер. Видимо, это был характер и Данелии тоже… От него ушла первая жена, и он мало общался со старшей дочерью. И когда у него родился сын, он сказал: «Этого мальчика я воспитаю». Гия его очень любил.
— Аналогия Данелия — Бузыкин довольно прозрачна, а если рассмотреть пристальней аналогию вы и Алла?
— Парадокс в том, что я — это и Алла, и Бузыкин одновременно. У меня был прекрасный муж и маленький ребенок. Я не могла тащить свою дочь к чужому мужику, чтобы она по ночам плакала в подушку. Притом что собственный отец любил ее космически. Кроме того, меня удерживали около мужа отношения с его родителями, как это ни странно прозвучит. Когда я приехала из Ленинграда в Москву, они были так мне рады. Приняли как свою, полюбили меня, а я полюбила их. Свекровь заболела в 60 лет, перестала есть. Никто не мог поставить диагноз. Однажды она заплакала, и я увидела, что это слезы отчаяния — она очень слаба и не знает, что делать. Мне стало ее так жалко, будто она моя дочка. И тогда я повела ее к профессору Смоленскому — мужу Микаэлы Дроздовской, была такая актриса. Профессор уложил ее на кушетку, нащупал опухоль. Оказалось, рак. Мы возвращались домой на такси, она сидела практически без сознания, а я целовала ей руки и утешала, говорила, что все будет в порядке. После лечения она прожила еще 20 лет. Короче говоря, я любила этих людей, они были достойные, прекрасные люди. Единственные настоящие коммунисты, которых я в своей жизни видела. А я была «несущей балкой» этой семьи и материально, и морально — хорошо зарабатывала, помогала им лечиться и отдыхать. Без меня они остались бы беспомощными. А самое главное — я любила их сына, а он меня. И я не могла их всех предать. Когда я сейчас думаю о прошлом, понимаю — мне нужны были оба. Если бы мой муж был мне не нужен, то я бы ушла от него, ничего не дожидаясь. Он много читал, хорошо молчал, достаточно хорошо зарабатывал, не пил, очень красиво двигался, мягко, как кот, во всем был мягким, теплым. И Гию я любила, но он не годился для семейной жизни…
— Почему?
— Потому что он был пьющий гений. А гении не годятся в мужья… Я думаю, что мой папа, который умер в 37 лет, не покинул меня, он стал моим ангелом-хранителем. И это отец не дал мне так изменить мою жизнь. В острый период романа нам с Гией обоим этого хотелось, но меня все время что-то останавливало, тормозило. Сейчас я думаю: меня останавливал мой отец. Он понимал, что жизнь важнее, чем карьера, частью которой был Гия.
— Но жизнь ведь можно посвятить гению…
— Я никому не посвящу свою жизнь, потому что у меня тоже профессия. Я могла бы Довлатову помыть полы, Искандеру приготовить что-то очень вкусное, чтобы ему понравилось, а Войновичу подарить что-то красивое, например, бусы на шею, сейчас мужчины носят такое. Но в Библии сказано: «Ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай власти над тобою при жизни твоей... Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем».
— Почему тогда вы вообще обнародовали ваши отношения с Данелией, вас же устраивало текущее положение дел?
— Во-первых, Гия сделал мне предложение. Я была убеждена, что это произойдет, поэтому и не скрывала. Однажды он позвонил и сказал: «Я устал бороться с тобой и с собой. Я делаю тебе предложение и беру на себя ответственность за тебя и за твоего ребенка». Я пришла в смятение и стала думать, как сказать мужу, и… не смогла выговорить. Муж, конечно, все знал. Но делал вид, что не знает. Он любил свою семью, и я любила нашу жизнь. Моей сестре он сказал: «Я ее не брошу, если только она сама этого не захочет». Но я тоже не хотела. Это очень редкая форма отношений, когда, несмотря на такое обожание второго мужчины, я не могла уйти от первого. У нас была хорошая семья, к нам ходили друзья, он был красавец, не сравнить с Данелией. Когда вышел фильм «Афоня», Гия мне сказал: «Я пойду на премьеру с мамой и с Любой» (Любовь Соколова — гражданская жена Данелии на тот момент. — Прим. ред.). Я пришла домой и говорю: «Виктор, ты хочешь пойти в Дом кино на премьеру?» Муж ответил, что хочет. Надел свой костюм в мелкую серо-стальную клеточку, и, когда мы вошли, все стали спрашивать: «Это кто?» Я — гордо: «Это мой муж». «Он лучше, чем Данелия», — шептались вокруг.
— Насколько я знаю, у драматурга Александра Володина, придумавшего сюжет «Осеннего марафона», в жизни происходило что-то схожее…
— У Володина был неизменно красный нос, глаза мелкие, как арбузные семечки. Но когда он начинал говорить, любая женщина готова была отдаться ему сразу. Однажды мы с ним танцевали в ресторане, неподалеку я заметила женщину. Когда она дефилировала мимо Володина, вся ее внешность что-то выражала. Я спросила: «Это кто?» Он ответил: «Она меня любила, но я оказался ее недостоин». Он был рыцарь, как Сирано де Бержерак.
Жену Володина звали Фрида, она пудрила ему нос, когда он шел на свидание с кем-то, чтобы он лучше выглядел. А он часто ходил на свидания, потому что увлекался бесконечно. Володин восхищался и жалел всех женщин. Историю самой трагической своей любви, которая окончилась смертью возлюбленной, Володин описал в пьесе «Горестная жизнь плута», которая легла в основу сценария «Осеннего марафона». Фриду он не мог бросить по своим нравственным установкам, в том числе из-за ребенка. У Володина был сын-вундеркинд. Они жили в пятиметровой комнатке, и туда часто набивалась куча народу, а шестилетний ребенок сидел где-то в уголке и читал. Они его спрашивали, шутя: «Володя, мы тебе не мешаем?» А читал он не «Айболита», а, условно, Ницше — серьезные книги. Володин говорил: «Я его стеснялся». Только он мог так сказать...
— Над сценарием «Осеннего марафона» вы работали втроем с Володиным и Данелией. А как вы вообще стали писать сценарии?
— Мой первый рассказ «День без вранья» был напечатан в журнале «Молодая гвардия». Актер Вячеслав Шалевич ехал на поезде, во время очередной остановки на полустанке забежал в ларек и купил этот журнал. Вернулся в поезд и тут же в купе прочитал мой рассказ. В этом же поезде ехала актриса Эльза Леждей — они возвращались с каких-то съемок, и он ей сказал: «Прочитай». Красавица Эльза приехала домой и то же самое сказала мужу, режиссеру Владимиру Наумову. Он заинтересовался и скомандовал: «Немедленно найти автора, завтра его перекупят».
Когда мы договаривались об экранизации, пришел директор объединения. Он стоял, смотрел вперед мимо меня и о чем-то напряженно думал. Как мне потом объяснили, он размышлял, сколько мне заплатить. Заплатил минимальную сумму — 4000 рублей, это была стоимость автомобиля. Мы начали писать сценарий. Ко мне прикрепили Ладынина — сына легендарного Пырьева и не менее легендарной Марины Ладыниной. Он был нежный, ранимый, совершенно не режиссер. От режиссерства он, как у Чехова, «морщился, как деревенская кошка, которая от голоду ест на огороде огурцы». Ладынин не знал, чего он хочет, и я не знала, чего хочу, мы оба не умели писать сценарии — сидим и страдаем. И тут меня в коридоре останавливает Пырьев, заводит в свой кабинет, спрашивает: «Какого ты мнения о моем сыне?» Я думаю, что ответить — честно или нет? И, понимая, что говорю с папой, отвечаю: «Это очень интересный человек». Я Пырьеву понравилась, и после этого он к сценарию прикрепил Рязанова и Данелию. Так мы познакомились с Гией. Он был мрачный, далеко не душа компании, а я таких обожаю. Всегда пользовался хорошим парфюмом. И говорил, как мне нравится, — аскетично, без ячества. Гия жалел время на все, кроме творчества. Мы были в Доме творчества, так он не ходил в столовую, чтобы не тратить 20 минут, ведь надо было прийти, сесть, сказать «здрасьте» направо, «здрасьте» налево, поесть... Однажды мы ехали в поезде и встретили там режиссера и актера Игоря Владимирова. Тот радостно пошел нам навстречу, чтобы поздороваться, познакомиться, а Гия отвернулся к окну и сделал вид, что не видит его. Он не хотел вести пустые разговоры — дежурные «рад знакомству», «люблю ваше творчество», не считал нужным напрягаться. В общем, это тоже был комплекс.
— А как выглядело ваше соавторство? Что значит — писать сценарий вместе?
— Данелия не мог работать один, ему становилось скучно. Это как игра в теннис — требуется ответная реакция. Я нужна была для создания климата — если он что-то придумывал и я смеялась, он сразу записывал. Если сидела, тупо глядя в угол, значит, все плохо. Тогда Гия переделывал до тех пор, пока мне не понравится. В какой-то момент он пригласил меня писать сценарий «Совсем пропащий» (по роману Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна». — Прим. ред.). Я ему возразила: «Зачем я тебе нужна, есть Марк Твен и есть ты, который гораздо больше вложит в сценарий, чем я». Он ответил: «Есть одно обстоятельство, о котором ты не знаешь, — рядом с тобой я становлюсь гениальным». Я была молодая, порядочная, искренняя, открытая и влюбленная. Ему со мной нравилось время проводить, мы сочиняли, смеялись, верили в себя, это были золотые часы. Я на него смотрела с восхищением, потому что талант — это то, что я больше всего ценю в человеке.
Представь: комната восемь метров — его кабинет, натуральное купе, Гия там же и спал. Он садился на свою кушетку, перед ним стоял узенький столик на тонких ножках, где помещалась машинка «Колибри». А я сидела с блокнотом и ручкой в руках. И начинался процесс, который невозможно описать. Он придумывал, а я смотрела на него с таким восторгом, таким светящимся взором! Бывало и так, что ничего не шло в голову ни мне, ни ему. Однажды, когда мы сочиняли «Джентльменов удачи», я в отчаянии проговорила: «Извините, пожалуйста…» — «За что?» — не понял Гия. «За то, что я ничего не могу придумать». — «И ты извини», — сказал он, взял гитару и стал бренчать. Бренчал он хорошо. Вдруг отложил гитару и говорит: «Нужен третий идиот. Он перевернет действие с ног на голову». Дело в том, что Данелия вывел «закон третьего идиота». Он считал, что каждый сценарий в средней части «провисает», и тогда нужно ввести третьего идиота, чтобы оживить действие. В фильме «Не горюй!» таким третьим был герой Леонова, в «Афоне» — герой Крамарова, в «Мимино» — Папишвили, которого играл Гомиашвили. Когда происходил затор и дело вообще не двигалось, Данелия уходил в ванную комнату, ложился в горячую воду, и его мозги начинали лучше работать. Таким образом он, например, придумал сцену «Телави — Тель-Авив» для «Мимино». Телефонный разговор с грузинским евреем Ицхаком. Из ванной комнаты Данелия вышел уже с готовым эпизодом.
— Именно этот эпизод не понравился начальству, и его потребовали вырезать из фильма. Как это было?
— Эпизод был смыслом картины: человек живет не там, где хорошо, а там, где без него не могут обойтись. И еврей Ицхак, которому герой звонил в Тель-Авив, плакал, потому что он никому не был нужен на чужбине. А Мимино вернулся в свою деревню, потому что он туда возил дрова, возил кур, корову доставил. Они в этой горной деревеньке не могли без него обойтись. Оказалось, что и он без них не может. Это кино про патриотизм — не картонный, показушный, а очень личностный. А без этого эпизода получалось, что фильм про то, что он Ларису Ивановну хочет. И вот Ермаш, который тогда занимал пост председателя Государственного комитета СССР по кинематографии, сказал: «Убери этот кусок». Данелия не хотел ссориться с начальством. Пришлось вырезать эпизод для показа во время кинофестиваля, а потом Гия его потихоньку вставил обратно. Но когда на фестивале Данелия смотрел фильм без разговора с Ицхаком, ему стало так стыдно, что он вышел из зала. Тарковский, например, даже запятую не соглашался переставить, потому что был слишком принципиальным. А Гия на рожон не лез — он хотел работать. Он вообще не любил ни с кем ссориться.
— И что же, вы никогда не ссорились с Георгием Николаевичем?
— Мы ругались, но нам и в эти моменты было интересно вместе. Жаль, что наши ссоры нигде не записаны, была бы гениальная проза. Мы не могли оторваться друг от друга пятнадцать лет, потому что он не мог найти себе такого собеседника, как я, а я не могла найти такого собеседника, как он. Никто другой не знал Гию так близко. Я его видела и в трагические моменты, и в лирические минуты, я знала его привычки, знала, как он таращит глаза, как смеется…
Его нет уже четыре года, а я постоянно о нем помню и постоянно с ним разговариваю. И думаю: а вот как бы он сейчас поступил? Данелия был человеком редчайшим, как многокаратный бриллиант. Но не все женщины могли оценить этот бриллиант. В свое время, задолго до нашей встречи, Гия был влюблен в одну молодую красивую актрису. Он мне рассказывал, что, когда у них дошло до интересного момента, она в своем простодушии искренне сказала: «Я жила с … (громкое имя), с … (еще одно громкое имя), сейчас буду жить с вами, а люблю я такого-то». Ему показалось, что его ударили наотмашь по лицу. «Зачем же ты здесь?» — спросил он. «Вам же хочется…» — «Иди домой». А когда услышал, как хлопнула дверь, заплакал.
— Не приходилось ли вам сталкиваться с мнением, что вы использовали Данелию?
— Все люди используют друг друга так или иначе. Можно сказать, что и Люба Соколова, его гражданская жена, тоже его использовала. После того как она оказалась около Данелии, стала эпизодницей номер один. Потом он дал ей ребенка. Это бесценный дар… Использовала и я: Гия научил меня писать сценарии, с его помощью я овладела профессией, начала зарабатывать. Считаю, что самый большой враг человечества — это бедность, она унижает и напрягает. Уже после расставания с ним я продавала права на экранизации своих рассказов и получала деньги, дальше я не читала сценарии, не смотрела кино. Единственное, что посмотрела, — «Поговорим на моем языке». Это была короткометражка, где играли Быков и Ахеджакова. Очень талантливый фильм — за него в Испании дали приз на кинофестивале в Бильбао…
Но я любила Гию бескорыстно — только за то, какой он есть. У него почему-то всегда были горячие щеки, и, когда он приближал свое лицо к моему, я чувствовала жар. У него были квадратные ладошки, он хорошо пел приятным баритоном. Данелия был, как говорил Фрунзик Мкртчян, моральный человек. Вообще, он очень украсил мою жизнь и одновременно испортил. Так бывает. Я тоже постаралась. Каждая женщина, если она чего-то стоит, кому-то украшает жизнь, а кому-то портит. Я постаралась в обе стороны. Сейчас могу сказать: «Как много пройдено дорог, как много сделано ошибок». Это эпиграф ко всей моей жизни. Но, если бы начать сначала, ничего бы не изменилось. Это мои дороги. И мои ошибки.
— А были у вас с Данелией нереализованные сценарии?
— Через много лет после «Джентльменов удачи» мне позвонил какой-то человек и сказал: «Напишите сценарий продолжения». Я ответила, что это невозможно. «А если мы вам заплатим миллион долларов?» — «Я поговорю с Данелией». Звоню Гие. Он подтвердил: «Продолжение невозможно, потому что сюжет исчерпан. Он состоял в том, чтобы перевоспитать жуликов, как детей, — трудом, образованием, чего и добился в итоге главный герой». Тогда мы стали придумывать новый сюжет с теми же героями. И придумали. Но нам больше никто не позвонил с этим предложением…
— Многие выражения из «Джентльменов удачи» и «Мимино» ушли в народ, стали крылатыми. Можете сказать, какие из них придумали вы?
— У нас в сценарии «Джентльменов...» было слово «падла», но нам его «зарезали», велели заменить другим. И тогда я вспомнила, что Ленин, желая подчеркнуть, что человек нехороший, назвал кого-то редиской, имея в виду политические взгляды: сверху красный, а внутри белый. Так что ругательство «редиска» — это наше с Лениным произведение.
Во время работы над «Мимино» я как-то стояла в очереди за продуктами. И слышу, стоящая впереди грузинка говорит с сильным акцентом: «Курицу хочу!» Я поняла, что это калька с грузинского языка, дословный перевод используемого в Грузии выражения, аналогичного нашему «Дайте, пожалуйста». Так родилось «Ларису Ивановну хочу». Я очень благодарна Данелии за «Джентльменов...» и «Мимино». Если бы не было меня, «Джентльмены удачи» были бы другие. А если бы не было Данелии, их не было бы вообще.
— Какой свой фильм Данелия любил больше всего и какой его фильм любимый у вас?
— Он любил «Не горюй!». А я люблю все его фильмы до «Осеннего марафона» включительно. Считаю, что его творчество делится на три части — ранний Данелия, это «Сережа», «Я шагаю по Москве», «Не горюй!», средний период — «Джентльмены удачи», «Афоня», «Мимино», «Осенний марафон», «Кин-дза-дза!», а дальше все было непонятно зачем. «Паспорт», «Орел и решка», «Настя», «Фортуна» — высосаны из пальца. Гия это прекрасно осознавал, но вслух не говорил. Он, как Сталин, выдавал свои ошибки за достоинства. Самолюбие… С учетом того, что и Феллини в конце жизни плохо работал, и Рязанов, и Гайдай, я думаю, что режиссерская составляющая зависит от гормональной деятельности человека. Гормоны опускают голову, как лебеди на пруду, — и все. При этом у каждого из этих режиссеров был свой «золотой ключик». У Рязанова — Эмиль Брагинский, у Данелии — Резо Габриадзе.
И, наконец, в защиту Данелии хочу напомнить, что наступило перестроечное время. «Мосфильм» превратился в конюшню — это было пустое помещение, по которому ходили бандиты с авоськами, набитыми пачками денег, они хотели сами снимать фильмы и задействовать в главных ролях своих любовниц. Началось черт-те что. Я помню звездные фильмы перестройки — «Покаяние» Абуладзе и «Маленькую Веру» Пичула. Все остальное ерунда. Возраст и перестройку Данелия не преодолел.
— Но вы же до сих пор хорошо пишете, несмотря на возраст?
— А в литературе возраст не имеет значения. Лев Толстой свою повесть «Хаджи-Мурат» написал в 76 лет, а я считаю это лучшей его вещью. Последняя моя книга — «Внутренний голос», и она, по-моему, удачная. Литература — это связь с самим собой, а кино — связь искусства с производством. Данелия мне говорил: «Тебе достаточно обрывка бумаги и огрызка карандаша, чтобы сесть и написать рассказ, а мне надо доставать деньги». Кино — это очень дорого.
— Георгий Николаевич умел любить или он только принимал любовь?
— Знаешь, мы с ним двадцать лет не разговаривали, это был полный разрыв отношений. Но перед его смертью стали снова перезваниваться, и он мне говорил такие вещи: «Я никого не ревновал, кроме тебя» или: «Я никогда не знал, о чем говорить с женщинами, мне было интересно только с тобой». А однажды он сказал: «Я никого не любил так долго и так хорошо». Это объяснение в любви или нет?
— Конечно!
— Я думаю, он умел и любить, и принимать любовь. Но не долго. Главная его любовь — это кино. Без кино он не мог жить...
Он любил свою мать и своего сына. Есть еврейские мамы и грузинские мамы, я таких русских мам не встречала — там любовь к своим сыновьям космическая. И она была взаимная. Мама Гии была интеллигентная женщина с шармом, умница, талантливая, много лет работала на «Мосфильме» вторым режиссером. Она готовила как богиня. Мери сразу полюбила меня за то, что я не пила водку в отличие от Шпаликова и других соавторов Гии. И никогда не опаздывала на работу. Если надо было прийти в 10 часов, то ровно в это время я, как оловянный солдатик, была у двери…
— Как Данелия перенес потерю сына?
— Коля был красавец, и Гия любил его, как только грузины могут любить, — свет в окне, солнце в небе, смысл жизни. И когда сын погиб, там все расползлось — мама умерла, папа умер, прекрасная семья окончила свое существование. Потеря сына — это потеря смысла жизни. Мне Гия тогда сказал: «Я сломан, Вика». Пережить такое каждому невыносимо тяжело, но, учитывая еще грузинский менталитет, это была катастрофа, равная извержению Везувия для Помпеи.
Мы с Гией часто говорили о том свете, особенно после смерти Коли, эта тема его волновала. Он мечтал: «Когда я умру, встречу Колю». Данелия хотел умереть, он был очень болен. Его настигла та же болезнь, что у Ефремова, — поражение бронхов и легких. Гия в свое время много курил и пил, и это сочетание привело к тому, что одно легкое вообще не работало, а второе — еле-еле. Врачи говорили, что есть единственная возможность — пересадка легких. А как их пересадишь — это же огромная площадь. И все же прожил он до глубокой старости. Гия не берег себя, но, видимо, у него были сильные гены. Он умер почти в 90 лет, и все время говорил, что не хочет жить и хочет скорее уйти. Умирал он в больнице у своего друга Дато Иоселиани. Они его ввели в искусственную кому, чтобы он не страдал, и, когда Гия вышел из комы, ему стало легче. Говорят, что перед смертью становится легче — это так природа выкручивает. Вот и Гия вдруг сказал: «Я хочу жить». Потому что, несмотря ни на что, он жил хорошо — занимался тем, чем хотел, снимал кино, имел огромный успех, его ценило начальство — как царь ценил Пушкина. Они видели, чего он стоит.
Однажды мы с ним рассуждали о жизни после смерти, и я говорю: «Там нет ничего, человек, как лист на дереве, опадает и истлевает, а весной рождаются новые листья, но уже другие». «И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть, / И равнодушная природа / Красою вечною сиять», как писал Пушкин. Гия спорил: «Я считаю по-другому, мне кажется, что жизнь — это дорога. Вот идет поезд, остановился на полустанке, все выскочили из поезда, побежали кто за огурчиками, кто яблочек купить, кто воды, кто книжку, а потом поезд идет дальше. Жизнь — это и есть полустанок: родились, побегали и опять дальше едут». Природа не открывает правду. Почему-то природе невыгодно, чтобы люди знали. Увидим…
— Похоже, Данелия не был атеистом?
— Он носил совершенно потрясающий серебряный крест, на котором вязью были выбиты грузинские буквы, — дорогая, раритетная вещь. И, когда у меня в жизни случались какие-то острые моменты, он мне его давал как оберег. Однажды он подарил этот крест Белле Ахмадулиной. Дело было в Грузии. Его мама Мери на следующий день пошла к Белле и забрала его у нее. Крест не может быть подарком.
— Данелия осознавал степень своего дарования?
— Однажды он позвонил мне и говорит: «Американцы предлагают мне сделать ремейк фильма «Джентльмены удачи». Я: «Конечно, сделай, это же гениальное кино!» И вдруг Гия сказал: «Побойся бога, Вика! Это очень средний фильм».
— А вам самой никогда не хотелось сняться в кино?
— Как раз в «Джентльменах удачи» я хотела сыграть девушку на улице, которую герой Крамарова спрашивает: «Девушка, вас как зовут?» — «Таня». — «А меня Федя!» — «Ну и дура!» Там всего две фразы, но у меня тогда еще были актерские амбиции. Я договорилась со всеми, пришла на съемку, ко мне подходит второй режиссер и говорит: «Вика, дай, пожалуйста, свою кепку, пришла актриса для этого эпизода, ей нужен головной убор». Я делаю ей знак глазами, типа, мы же договаривались… Она как будто не понимает. Так в фильме вместо меня осталась только моя кепка. Это положило конец моим актерским амбициям, я поняла, что должна писать, а не играть.
— Отношения с Данелией нашли свое отражение в ваших произведениях. Планируете ли вы еще писать об этом?
— Я рассказала об этом в повести «Дерево на крыше» и в рассказе «Короткие гудки». Конечно, там не буквально все, как было в реальности, а только то, что я хотела обнародовать. В двух произведениях — два разных взгляда с разных точек зрения. Больше я писать об этом не собираюсь, это прошлое. А сейчас идет другая жизнь, новые события, я всегда живу в моменте.
— Какие яркие события происходят в вашей жизни в последнее время?
— Главное событие — это старость. Я живу очень давно, и конца не видно. Мне нравится жить. Главное — покой и воля. И не путаться под ногами у детей. И чтобы они не путались тоже. Сейчас я пишу рассказ о том, как у моего соседа по даче украли собаку, которую он очень любил, и потребовали выкуп в пять миллионов рублей. Я пишу, интригую, сплетничаю — как и раньше. Моя жизнь почти не изменилась. Жаль только, что все, кого любила, — умерли. А может, и не жаль. Недавно я получила премию за вклад в литературу от «Литературной газеты». Попросила внука сопровождать меня на церемонию вручения. Самый большой мой вклад в литературу — мой внук. На фестивале «Золотой орел» он получил первую премию за лучший сценарий фильма «Здоровый человек». Режиссеру и сценаристу Петру Тодоровскому-младшему сейчас 36 лет. Он прекрасный отец, красавец, хорошо воспитан и очень талантлив. Если бы мне такой мужик встретился на жизненном пути, не надо было бы мучиться, выбирать и рыдать — все в одном человеке. Но я не ропщу. Петруша — мое продолжение. Михаил Светлов написал в «Гренаде»: «Отряд не заметил потери бойца». Когда я окончу свой некороткий век, то «отряд не заметит потери бойца», потому что мое знамя перехватит Петруша…
