«Мне хотелось любви, и я любил, и открывался, но затем снова было очень больно. И, как сказал один мой друг летчик, жизнь понаставила фильтров. То есть да, теперь у меня страхи. Страх любви в том числе, который не пропускает чувства», — рассказывает актер.
— Сергей, слава пришла к вам в 30 лет, когда в 2008 году вы впервые снялись в «Большой разнице». А до этого вы занимались дубляжом, вашим голосом говорят Джонни Депп, Брэд Питт, Джим Кэрри, Брэдли Купер, Адам Сэндлер, Ченнинг Татум, Мэтт Дэймон. И главное, уже много лет вы являетесь голосом Ди Каприо. Скажите, как попадают в артисты дубляжа?
— Я окончил Щукинское училище в 25 лет. И обнаружил, что никому не нужен. Обычно ведь художественный руководитель курса договаривается с руководителями театров, чтобы устроить своим студентам просмотры. У нас ничего этого не было. Наш руководитель Марина Александровна Пантелеева начиная с 3-го курса у нас почти не появлялась — болела. Нами занимались другие педагоги. Мы играли спектакли, веселились. Съездили на фестиваль в Ярославль, а в апреле — в Брно. Как раз в апреле «Щепка», ГИТИС, МХАТ и ВГИК уже показались, и всех, кого могли, в театры набрали. Мы, конечно, тоже делали попытки показываться, но нигде не были нужны. Зато мы весело проводили время: пели, танцевали, гуляли. Один раз после какой-то вечеринки меня разбудил отец, сорвав с меня одеяло. Я его даже не узнал, надо мной склонилось лицо Люцифера. Он сказал: «Мне все равно где, хоть котенком у Куклачева, но иди работать». Он был прав: дело к зиме двигалось, а я не пришей ни к чему кувшинчик. Однажды где-то на Маяковской я употреблял напиток с товарищем, и меня увидела Марина Владимировна Бакина, преподавательница в театральной студии. Она спросила: «А что ты, дитя, делаешь?» — «Ничего». — «Ну-ка, завтра в десять утра на Белорусскую, в студию». На следующий день она посадила меня к микрофону рядом с собой, дала текст. Это был закадровый перевод, не дубляж, то есть у тебя идет картинка, звук, и ты должен с листа читать текст по тайм-коду и уложиться. Если ошибаешься, то стоп запись, перематываем… Или стоп, если страничка зашуршала. Мне стали деньги платить, смешные какие-то, но деньги…
Одновременно я штурмовал Театр сатиры, поскольку там щукинцев было много. Показался, но ответа не было. И я целый месяц ходил к Ширвиндту, а он месяц меня спрашивал: «Кто ты такой?» А я отвечал одно и то же: «Я Сергей Бурунов, я вам показывался, хочу работать в вашем театре, жить без него не могу». — «Куда мне тебя брать? Разве что на детские утренники». Я не возражал. А директора устроило, что у меня военный билет и не нужна общага, потому что я москвич. Вопрос был решен. Дома я сказал, что в Театре сатиры работаю, и родители от меня отстали. Несколько лет я то по заднику ходил с гитарой — в программке такие, как я, были обозначены «гуляющие в парке». То играл девочку в «Малыше и Карлсоне». Клеил сам себе уши, веснушки рисовал. Причем в 11:30 я это все приклеивал, а в 12:20 был свободен. Но потом артисты подсуетились — отдали мне главную роль в детском утреннике «Бочка меда, или Волшебницы тоже ошибаются» в постановке Спартака Васильевича Мишулина, где почему-то все танцевали брейк-данс. Партнершей моей была Света Антонова, Дочка-Колючка, мы с ней прошли многое. Мало того что это драматический спектакль, текста вагон, но там же еще были и танцевальные, и вокальные номера с оркестром, и бокс какой-то. Однажды у меня слетел парик, когда я головой мотнул, и дети все закричали: «Ха-ха-ха, лысый, сходи пописай». Я ад там пережил. Моей отдушиной были закадровые переводы, а потом уж и дубляж. Дубляж — это ведь отдельная история. Если закадр — это все-таки больше дикторская работа, там эмоциональности надо совсем чуть-чуть, главное, чтобы был понятен видеоряд, то в дубляже надо работать на двести процентов. Вот все, что ты видишь, что артист делает на экране: сопит, пукает, пускает слюни, кричит, плачет, радуется — это все надо выдать в синхрон. Картину «Как отделаться от парня за 10 дней» с Мэттью Макконохи мы действительно писали десять дней. Это была битва! А в 2005 году в меня поверила легендарная Ярослава Георгиевна Турылева. Ее дубляж признан эталонным по кастингу и по озвучанию и в Голливуде, и в Европе. Сначала я у нее озвучивал какие-то эпизодики, а потом она позвонила и сказала: «Вышел новый фильм Скорсезе «Авиатор». Есть у меня подозрение, что это твоя роль…» Мне потом выписали за нее какую-то фантастическую зарплату — 800 долларов. Казалось, я самый богатый человек в мире, я даже в руки боялся такие деньги брать.
— Неужели не хотелось самому быть номером один, сниматься, а не озвучивать?
— Я так влюбился в дубляж, так втянулся, что мне хотелось достичь уровня Владимира Кенигсона с Луи де Фюнесом. Ему де Фюнес написал благодарственное письмо: «Я не бедный человек, но вы обогатили меня». И еще там говорилось, что озвучены персонажи на русском лучше, чем он их сыграл на французском. И я думал: «Вот как, как этого добиться?!» Насчет же того, чтобы быть номером один… Конечно, у меня где-то этот червяк сидел и точил: «Ну что, так всю жизнь и просидишь в дубляже?» Но, знаете, у меня была очень низкая самооценка. Мне бабушка говорила: «Учись на тройки». А мама… Не дай бог мне в жизни что-то поменять — все, начинались сердечные капли и поиск поддержки у отца: «Саша, Саша, ты слышал, что он хочет? Не дай бог!»
— Если так, то как же вас вообще в театральный отпустили? Ваши родители не из артистической среды, для них ваш выбор должен был казаться экзотическим…
— Мама много лет работала на Полянке, в Детской городской клинической больнице в хирургии. Детей привозили из-под поездов, дети падали с балконов, из лифтов. Страшное отделение… А отец по специальности электрик, метростроевец, одно время служил в военизированном горноспасательном отряде, который извлекает людей из-под завалов после землетрясений, ездил в Спитак и Ленинакан в 80-е. Мне они говорили: «Куда ты со своим лицом в артисты?», «Ты сначала нормальную профессию получи, а потом будешь ногами дрыгать». Отец поддерживал совсем другое мое увлечение — самолетами. Сколько же моделей я в детстве склеил! Они до сих пор где-то на чердаке у отца. Опасно туда подниматься, потому что Александр Анатольевич за век собрал все, что не нужно. Ступишь ногой — а оно как рухнет вниз!
А когда-то в этом доме жили мои дедушка и бабушка, и я проводил у них много времени. Рядом там Домодедово. Лето, ты лежишь на голубятне и смотришь, как самолеты хвост в хвост идут друг за другом на посадку. Я был одержим мечтой стать летчиком. Военным летчиком. Собрался поступать в Качинское высшее военное училище в Волгограде. Знакомые родителей крутили у виска и говорили: «Мальчик идиот, нужно проверить. Все едут в Москву, а он из Москвы». Но я был непоколебим, потому что видел в Кубинке «кобру» Пугачева и сказал: следующим буду я. «Кобра» — это динамическое торможение, фигура высшего пилотажа, которую исполнил летчик-испытатель Виктор Пугачев. В мечтах я видел себя в воздухе, а после приземления все мне аплодировали... Но не тут-то было. В Уставе Вооруженных сил Российской Федерации написано, что солдат, он же курсант, должен стойко и мужественно переносить тяготы и лишения военной службы. И они начались с первого же моего шага на территорию Качинского высшего военного авиационного училища. В первый же день мне объяснили, как нужно Родину любить.
— Дедовщина?
— Не без этого. И надо было ходить в караул, в наряды, мыть полы, туалеты, на кухне — огромные грязные баки за всем училищем. Приходишь оттуда весь в жиру, мокрый насквозь. До полетов я так и не дошел, управлял самолетом только на тренажерах. К третьему курсу, когда должны были начаться полеты, я увлекся творческой самодеятельностью, а конкретней — КВН. И написал рапорт. Для родителей это был удар. Мама упала в обморок, отец потерял голос. Я опущу сложные придаточные, которыми он со мной общался, когда прилетел ко мне в Волгоград. Но я помню, как у него выступал пот под носом крупными каплями, он хрипел и просил забрать рапорт. Но было поздно — комиссия уже решила: кругом, шагом марш. В Москву мы с папой еле долетели, потому что он пребывал в кататоническом ступоре, он молчал. Была еще надежда не потерять два года авиационной специальности — я подал документы в Академию гражданской авиации на бортинженера. Меня взяли на заочный. Но когда я на занятии увидел в разрезе двигатель Ил-86, который нужно было начертить на огромном ватмане размером со стол, понял, что с авиацией все-таки придется прощаться... Очень быстро дома мне объяснили: «Ты сидишь у нас на шее». Вот такая была поддержечка... Зачем вы меня тогда рожали, если не можете прокормить? Да, идет поиск, становление, не надо в этот момент попрекать куском хлеба.
Отец начал какую-то работу мне искать, я тоже искал. Нашел в газете объявление: через месяц ты станешь топ-менеджером крутой фирмы. Матери я сказал, она заорала, как подраненный зверь: «Ты идиот!» Но я надел свой костюм со школьного выпускного, белоснежную рубашку и отправился на Калужскую к семи утра делать бизнес. Выдали мне две сумки утюгов, сковородок, ножей и еще какой-то фигни. Девочку в сопровождение приставили. И приказали ехать в Алтуфьево, впаривать товар. Не знаю, каким чудом, но один день я выдержал, приполз домой и просто упал, у меня ботинки и брюки были в пыли до колена. Мать поговорила с отцом: «Ты видишь, он идиот. Надо что-то делать». Тот позвонил армейскому сослуживцу дяде Боре, который возглавлял управление строительства объектов культурно-бытового назначения. Тогда они строили Московский зоопарк. Меня взяли на место инженера по кормокухням. Я приезжал на работу, сидел в кабинете, звонил товарищам, договаривался, что вечером встретимся, бухнем на Баррикадной, потом рабочий день кончался, и я уходил. Зарплату мне платили исправно, но стало мне тошно там. Да и претензии пошли по кормокухням, с ними что-то было не так, и из-за этого померли два верблюда, и лошади, как я понимаю, были на подходе. В общем, я оттуда слинял. Записался на подготовительные курсы в Школу-студию МХАТ и в Щукинское училище, куда мне очень хотелось поступить, потому что я знал, что там учился мой любимый Андрей Миронов.
— У вас до этого был только КВН, где вы пародировали сослуживцев и офицеров. А театральный институт требует подготовки.
— После аэродинамики и теории газотурбинных двигателей это был, конечно, другой мир, незнакомый язык. Я ходил на подготовительные курсы и намерен был дойти до самой сути. Мама была в ужасе, пыталась меня остановить, натравливала на меня отца: «Да скажи же ты ему…» В ход шли сердечные капли и слезы: «Что теперь сказать людям, какой позор…» Как много позже мне сказал Жора Крыжовников, это эмоциональная незрелость, она как колесо сансары. Такие травмы наносятся неосознанно. Родители травмировали меня, их травмировали их родители и так далее. Их и самих так воспитывали: мать знает, как лучше, и все! Вот и моя мама считала, что она-то знает, как мне жить. И тем самым она рушила мне жизнь… В общем, поступал я с глазами гадящей кошки. И, конечно, пролетел везде с треском. Для меня это была трагедия. Но я не растерялся: подался в эстрадно-цирковое училище имени Румянцева — был такой клоун, его все знали под псевдонимом Карандаш. Меня взяли сразу на второй курс — мальчиков не хватало. Я год жонглировал мячами, булавами, кольцами. Лучше всего удавалась акробатика: кувырки, прыжки, шпагаты, кашпрунг — это фигура такая, сначала на голову, а потом на ноги встаешь. Когда родители узнали, что меня взяли в цирковое, у мамы валокордин пошел в двойном объеме, а отец со мной перестал разговаривать. Через год я снова пришел поступать на актерский. И снова пролетел. Но это был 98-й год, когда стали появляться платные места. И вот меня и еще нескольких человек вызвали к себе педагоги Щукинского училища во главе с ректором Владимиром Абрамовичем Этушем. Этуш говорит: «Вам предлагается платное обучение, можете ли вы…» Я почему-то сказал: «Можем!» Бегом вниз, звоню отцу: «Я пролетел. Если не платно, то все…» — «Это сколько платить?» Я в деканат, мне сумму назвали. Хриплым голосом папа сказал: «Соглашайся!» В результате он работал на трех работах, даже в палатке в Новокосино. А маму вся эта платная история добивала, она истерила, просто ходила по потолку.
— Во времена съемок в «Большой разнице» видела о вас небольшой студенческий фильм. До сих пор помню кадры, как вы приезжаете к родителям под Домодедово, приходите в старый маленький деревянный домик, как вы идете с ведрами за водой к уличной колонке. Совсем не парадная жизнь. Тогда вы уже были известным человеком. За кадром я слышу мамин голос, она рада вашему приезду, разговаривает с вами. Но ее не видно. Мама тогда, судя по дате съемки, уже умирала…
— Все так. У нее был рак. Конечно, я матери помогал, как мог, хотел даже бросить съемки. Но она мне сказала: «Снимайся в «Большой разнице». Ей программа нравилась. И к тому же я должен был зарабатывать на врачей, на лекарства, потому что отец ушел с работы, чтобы находиться с ней круглосуточно. Полгода она мучительно умирала на моих глазах. После ее смерти я несколько лет не мог прийти в себя. Как потом мне объяснил психолог — затяжная посттравматическая депрессия. Какие бы отношения ни были с мамой, нельзя быть готовым к ее смерти. Особенно к такой страшной. Она ведь умерла в муках и не от старости. После похорон я прилетел в Минск на съемки — тяжелые, физически выматывающие. Это меня спасло. Конечно, накрывало страшно, когда я оставался один в комнате, там и слезы, и сопли — все случалось. Мучила мысль, что можно было мать спасти. Все началось из-за ее желчнокаменной болезни. Воспаление маме сняли и сказали удалить желчный, потому что там мешок камней. Но ни я, ни отец не смогли заставить маму сделать операцию. Эти советские люди такие упрямые… А второй рецидив был уже фатальным. Начался рак поджелудочной железы, а это приговор. Мама все про себя понимала. После ее смерти меня сжирало чувство вины...
— Вы с этим справились?
— Не сразу. Чтобы подуспокоиться, понадобилось десять лет. Я же тогда не знал, что можно обратиться, например, в фонд Константина Юрьевича Хабенского или Чулпан Хаматовой. У Константина Юрьевича есть горячая линия, где помогают людям, потерявшим своих близких. Помощь профессиональных психологов в такие моменты, конечно, необходима.
— У нас многие мужчины вообще стесняются идти к психологу.
— Да, это ужасно. У меня тоже была такая ерунда: «Я что, не мужик? Что, я не могу с собой справиться?» Я понял, что легче не становится. Жить было невыносимо, и я пошел к психологу. У нас считается, что это делают слабые, а к психологу ходят сильные, чтобы навести порядок в своих переживаниях. Я даже не знал, что это депрессия. Это состояние ты не контролируешь, оно просто тебя вдруг накрывает. И плюс ко всему — между ребенком и матерью существует очень мощная энергетическая связь, не будем еще и это забывать. Я видел разные варианты переживаний у своих знакомых и незнакомых, когда эта связь обрывалась. Например, известный дизайнер Александр Маккуин покончил с собой после смерти матери, не справился…
— Скажите, это поэтому вы теперь боитесь любви?
— Почему я ее боюсь?
— Как-то вы сказали, что в сердце у вас пепелище…
— Ну, пепелище в сердце по молодости было. Я был романтичен и очаровывался людьми. Наделял человека прекрасными качествами, ставил на пьедестал, а потом разочаровывался сильно. Мне хотелось любви, и я любил, и открывался, но затем снова было очень больно. И, как сказал один мой друг летчик, жизнь понаставила фильтров. То есть да, теперь у меня страхи. Страх любви в том числе, который не пропускает чувства. Защитная реакция организма.
— Вы сейчас любите?
— Пока нет. В середине пути я немножко по-другому смотрю на это. Мне важно, чтобы было с кем помолчать…
— Правда ли, что артисты за успех платят здоровьем и личным счастьем?
— Да. Наша профессия многое дает. Но забирает втрое больше. А я все отдавал профессии, семьи не было. «Большая разница» забрала все, эта карусель крутилась безостановочно пять лет. У меня не было никакой другой жизни, я находился там почти круглосуточно.
— Так как вы все-таки попали на «Большую разницу»? Мы с вами остановились на том, что вы работали в театре и на дубляже…
— Ну еще снимался в каких-то странных эпизодах, в бессмысленных сериалах. И потом меня пригласили на очередной кастинг. Спросили, умею ли я пародировать. Я показал Этуша. Посмеялись, дали диски: «Посмотри, там нарезка персонажей разных. Кого можешь показать?» Я выбрал Гордона и Гришковца. Потом приехал в «Останкино» уже на запись, показал, услышал дежурное: «Мы вам перезвоним», что чаще всего означает, что ты не нужен. Но в этот раз все пошло не так. Мне перезвонили: «Здрасте. «Большая разница». Просьба приехать в «Останкино» на примерку».
— Вы не жалеете, что успех не пришел к вам раньше, в 25 лет?
— Жалел… Я же мог и на шпагате, и фехтовать, и петь, и танцевать, и кубики были на прессе! Никому это не нужно оказалось. Но мне от моих переживаний по поводу упущенных возможностей помогла избавиться Мария Валерьевна Аронова. Она же гениальный психолог. На съемках фильма Алексея Нужного «Пара из будущего» первые два дня за мной наблюдала, просканировала меня, как МРТ, потом мы начали с ней разговаривать, она довела меня до слез. Потому что она просто рассказала про меня все. Про мои страхи, про болевые точки, про то, о чем мы с вами сейчас говорим. Она сказала: «Не злись на педагогов. Они правы. Я посмотрела на твою фотографию в «Щуке» среди других фото выпусков. Ты непонятный. Сейчас другое дело. Мой мастер Владимир Иванов говорит, ты как пион расцвел. Тебе нужно было пройти все это, поэтому не вини никого». А я злился очень сильно и очень тяжело это переживал. Потому что все, что я делал, натыкалось на незаинтересованный взгляд. У меня был постоянно вопрос: зачем я тогда вообще в этом мире? Но где-то в глубине души я надеялся. Надежда оставалась, как маленькое последнее деление на почти пустой батарейке. И, кстати, после «Большой разницы» был еще провал. Когда программу закрыли, успех закончился. Телефон не звонил. Савелий Крамаров говорил примерно так: «У нас как в футболе, тебя любят, носят на руках, пока ты играешь, а как только ты перестал играть — все, тебя забывают завтра же. Да какое завтра? Через час». И со мной так произошло. Только в одном проекте снялся в 2013 году — «Ищу жену с ребенком». Кстати, его показали на Первом канале лишь через семь лет. Тишина продолжалась, по большому счету, до 2015 года. А потом начался «Полицейский с Рублевки». Новая жизнь. Белая полоса. Видимо, я так достал небо, звезды или кого-то сверху своими просьбами, что они сжалились надо мной.
— С тех пор в кино у вас было много суперуспешных проектов. «Домашний арест», «Мылодрама», но больше всего вы удивили зрителей, снявшись в «Содержанках» у Константина Богомолова. Это совершенно другая эстетика, и амплуа необычное — вы там настоящий секс-символ.
— Это был эксперимент, конечно. Но работать с Богомоловым — большая удача. Я сначала прочитал сценарий. Удивился очень. Потом позвонил Богомолов и говорит: «Я хочу с тобой встретиться лично». Мы встречаемся в кафе возле МХТ, я говорю: «Это что такое?» Он отвечает: «Спокойно». И рассказывает, как собирается это снимать, какие смыслы хочет вложить. Говорит: «Я знаю этот мир очень хорошо. Доверься мне». И тут я понимаю, что в работе режиссера с актером главное — это доверие. Так у нас и было. Сначала я думал: «Ага, мой герой — чиновник, сейчас на какие-то свои наработочки сяду, у меня они припасены всегда». И тут Константин Юрьевич мне говорит: «Нет, убираем. Сергей, легче, тише». Я так никогда не работал. Я ломал башку, а потом подошел и говорю: «Кость, «Семнадцать мгновений весны» или «ТАСС уполномочен заявить...»?» — «Да, но чуть-чуть…» — «Понял. Франсуа Озон? Только зрачками играть?» — «Да, попробуй». У меня ничего подобного не было, у меня-то всю жизнь веселье, Яковлев из «Полицейского с Рублевки», у меня всегда расчет — здесь я упаду и будет смешно. Надеюсь, что буду еще работать с Богомоловым. Вот пока перерыв, нужно прочитать сценарий его нового проекта. Но руки не доходят. Полгода были очень напряженные. Встык снимали «Родных» и «Пару из будущего». Параллельно были «Содержанки 3» и «Ивановы-Ивановы», пятый сезон. И наступил момент, когда аккумулятор перегрелся. Сейчас нужно отдохнуть.
— И вы расслабляетесь?
— Начинаются врачи. Начинается тотально-техническое обслуживание скафандра, то есть тела. Мозги-то работают интенсивно, они заведены, у меня внутри высоковольтный провод. И необходима нормализация сна. Получается с трудом. Ди Каприо на вопрос, как вы расслабляетесь, отвечает просто: «Принимаю транквилизатор». Но я не рискую пока. Купил перину себе, лучше стало. Гусиный пух. Надо мной смеются мой директор и лечащий врач. А я сплю. Еще мне помогают водные процедуры, баня, свежий воздух, выезды куда-то за город, чтобы просто тишину послушать. Друзей могу повидать. Их мало, но все прекрасные. Раньше я очень любил еще выпить пиво на Тверском бульваре с приятелем, поболтать, просто погулять по Москве. Велосипед купил, хотел кататься. Но с тех пор, как меня стали узнавать, все эти развлечения сделались мне недоступны. Сначала я сходил с ума оттого, что возросла социальная ответственность. Но мне нравится моя популярность.
— Я знаю, у вас дома на стене висит огромный чертеж самолета в разрезе. Вы не оставили свою мечту летать?
— Некоторое время назад меня пригласила полетать Светлана Владимировна Капанина, семикратная абсолютная чемпионка мира по самолетному спорту. Это гордость нашей нации, какая-то фантастика! Я говорю: «Светлана Владимировна, я с 2012 года уже не летал…» Но она сказала, что ничего страшного. То, что было там, наверху, превзошло мои самые смелые ожидания. Самолет — уровня «Формулы-1». Он создан именно для спортивных состязаний и летает на таких скоростях и вытворяет в воздухе такое… И мы все это делали: колокол, бочку, полупетлю, петлю…
— Я помню ваше лицо из видео, когда вы летите вниз головой.
— Да, я испугался, и не скрываю этого. Она говорит: «Сейчас отработаем комплекс». А я: «Нет, Светлана Владимировна!» — «Абракадабру будем делать?» — «Давайте абракадабру в следующий раз!» Абракадабра — это такие вращения самолета в разных плоскостях. Но она сказала: «Не беспокойся. Я с любовью». Я еле выжил, но был абсолютно счастлив… В какой-то момент, не спрашивая меня, она передала мне управление. Опять же, я только со страху справился. Как Светлана Владимировна потом сказала, руки помнят, и помнят хорошо.
— По большому счету, вы такой Питер Пэн. Наверняка у вас есть своеобразная Нетландия, то есть тот мир, который вы построили для себя в самом прямом смысле этого слова.
— Конечно, у меня есть кайфушки, которые приносят радость. Это же Вячеслав Полунин сказал, что, если что-то в детстве не осуществилось, мы это потом с возрастом начинаем покупать и осуществлять. Я очень мечтал о мопеде, но родители вместо него купили телевизор «Рубин». Я страшно переживал. Теперь у меня крутой мотоцикл. И еще я когда-то выпрашивал у мамы деньги, чтобы учиться диджеингу. Но реакция была такой, что я предпочел заниматься этим тайно. Сейчас я учусь в школе у диджея Грува. Музыку очень люблю.
— Скоро у вас день рождения, 44 года. Я так понимаю, вы по традиции переведете 44 тысячи в фонд Хабенского. А какой сделаете подарок для себя?
— Да, это очень хорошая традиция — отправлять деньги в поддержку фондов. Я бы не стал уточнять суммы. Но в день рождения я и подписчиков своих в «Инстаграме*» призвал не оставаться равнодушными и находить хотя бы рубль на добрые дела. А сам себе подарок я уже сделал. Купил машину. Цвет — синий танзанит. Танзанит — это цвет океана. Возлюбленной Ди Каприо в «Титанике», Кейт Уинслет, подарили танзанит…
— Какой вы романтик все-таки. А о чем для себя мечтаете?
— И какой дурак, да?.. О своем доме мечтаю. Задумался об этом, сидя во время карантина в маленькой городской квартирке.
— Возможно, в этом доме будет ваша семья?
— Не знаю. Недавно мы виделись с Юрием Стояновым, и он мне сказал: «Жениться надо было, когда неизвестный был, а теперь все».
— Скажите, а кроме друзей и, наверное, вашего директора, кто о вас заботится?
— Я сам о себе забочусь.
— А о ком заботитесь вы?
— О папе. Я ему возвращаю кармические долги. Дома у папы алтарь. Он вырезает всякие заметки обо мне из газет и журналов. Прикрепляет разными кнопками. Я все срываю, ругаюсь: «Ты что делаешь? Зачем ты это вешаешь на клепки? Ну, просто собирай в стопочку». А ему нравится. И он везде хвастается: «Это мой сын». Папа так и живет в нашем доме под Домодедово, где я в детстве смотрел в небо на самолеты.
— У вас в феврале-марте две такие разные, но такие долгожданные премьеры. Художественный фильм «Родные», который можно увидеть на киноэкранах с 11 февраля, — чистая радость для зрителей. Во-первых, прекрасная история, во-вторых, вы в главной роли — отца. И «Пара из будущего».
— Отец в «Родных» — это одна из моих лучших ролей в кино. Наверное, самая лучшая на данный момент. Это очень личная история. Казалось бы, веселый фильм-приключение. Мой герой, чтобы осуществить мечту юности — спеть на Грушинском фестивале, — неожиданно тащит всю семью сесть в микроавтобус и отправиться в путешествие. Почему он внезапно принял такое решение — зритель узнает только у экрана.
Роль, в которой я нашел все ответы на мучающие меня вопросы. Что со мной не так, почему мне так сложно порой. Мне помог с этим разобраться Андрей Николаевич Першин, он же Жора Крыжовников. При разборе этого сценария он осветил проблему, которая оказалась очень и очень серьезной, — эмоциональная незрелость личности. И когда я начал читать какие-то статьи и материалы по психологии, готовясь к съемке, в моей голове уже стало все структурироваться. В итоге эти съемки оказали на меня огромное влияние не только как на профессионала, но и как на человека, произвели еще и терапевтический эффект. Теперь я знаю, с чем мне нужно работать. Мне стало легче разбираться во многих вещах. И во взаимоотношениях с миром, и с женщинами.
— Кстати, о женщинах. Вы так нежно отзывались о вашей киносупруге по «Паре из будущего» — Марии Ароновой. А как складывается ваша история в кино?
— Наши герои в 2040 году переживают кризис отношений. Думают, что самая большая ошибка в их жизни — предложение руки и сердца, которое когда-то было сделано. И вот мы с героиней Маши возвращаемся в прошлое на 20 лет назад, в тот самый «роковой» день, где нам дается шанс все исправить... Фильм по форме — веселая комедия с перемещением во времени. А по сути — урок, как сохранить отношения спустя долгие годы, не потерять уважение к партнеру. И сберечь тонкую материю — счастье.
— Учитесь быть счастливым не только в небе, но и на земле?
— Это точно. Я на пути к этому.
