«Зимой 1995 года Сергей Соловьев собрал Сашу Абдулова, Сашу Атанесяна и меня и сказал: «Знаменитый Московский международный кинофестиваль деградировал до такой степени, что по своему уровню опустился ниже плинтуса. Есть решение Союза кинематографистов, предложившего возглавить его мне. Вы трое тоже входите в руководство», — рассказывает продюсер и режиссер Ренат Давлетьяров.
— Ренат Фаварисович, в ноябре вышла в прокат ваша десятая режиссерская работа «Человек ниоткуда». Как возникла идея рассказать историю космонавта, отправившегося в полет более 60 лет назад, потерпевшего катастрофу и очнувшегося в наше время?
— Мы с моим соавтором сценаристом Дмитрием Пинчуковым захотели написать комедию, которую я смог бы спродюсировать. Сели писать забавную, смешную историю. Пишемпишем, выстраиваем сюжет, обстоятельства, в которые попадают герои, и через какое-то время понимаем, что комедия превращается в загадочную, интригующую историю, напоминающую сюжеты Дэвида Финчера. И в этот момент я впервые понял, что хочу это снять сам.
— Есть ли хоть какая-то реальная подоплека у истории, которую вы рассказали в «Человеке ниоткуда»?
— Знаете такую строчку Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь»?
Несколько лет назад я снимал военную драму «Летчик» о человеке, судьба которого идентична судьбе Героя Советского Союза Алексея Маресьева. Он получил серьезное ранение во время Великой Отечественной войны, посадил самолет в зимнем лесу, долго добирался до своих, обморозил ноги, подвергся ампутации, но восстановился и снова вернулся на фронт. Мы не хотели снимать байопик, который совпадал бы с историей реального героя, так как это влечет за собой ограничения в описании характера, судьбы, личной жизни. Поэтому наш летчик Николай Комлев — образ собирательный. Естественно, когда готовился, я много читал про реальные военные истории, которые пытался интегрировать в сценарий.
Например, один из летчиков, самолет которого сбили, долго пробирался зимой по лесу, сильно замерз, вышел на опушку, где стояли стога сена. Он залез в стог, согрелся и заснул. Проснулся от писка, по нему ползали полевые мыши, которые там зимовали. Мне показалось это трогательным. Вот на площадку доставили 40 мышей, которых мы художественно распределили по многострадальному телу артиста Петра Федорова, и все это достоверно снимали целый день.
Другой летчик вспоминал, как вошел в сожженную дотла небольшую деревню, где увидел расстрелянных мирных жителей. Нам пришлось поджечь небольшую заброшенную деревню и воспроизвести этот эпизод. Но в результате все реальные истории, которые были вписаны в сценарий и в невероятно тяжелых условиях холода, зимы сняты, ушли при монтаже. Все! В течение полугода я пытался найти им достойное место в фильме, но он выталкивал их, не желая смешивать реальную жизнь и киновымысел. Сергей Соловьев говорил, что искусство — это параллельная реальность. А известный писатель и сценарист Юрий Коротков утверждает, что в кино главное не правда, а правдоподобие. Я с этим не раз сталкивался в работе, и поэтому и «Летчик», и «Человек ниоткуда» выдуманы от начала до конца.
— Как проходил кастинг в «Человека ниоткуда», кого вы искали?
— Кастинг для меня всегда процесс мучительный. Изначально на кинопробы приходят профессиональные артисты, окончившие высшие учебные заведения, где, собственно, и прошли аттестацию на эту профессию. Пока мы добирались до истины, перепробовали много артистов. Сашу Метелкина я видел в «Перевале Дятлова», где он сыграл одну из ролей. Саша окончил Школу студию МХАТ, служил в спецназе ГРУ, о чем не преминул раз пять мне напомнить. Поначалу он немного нервничал, привыкал к режиссеру, группе, предлагал что-то поменять в сценарии, на что получил от меня вежливый отказ. Я ему рассказал, как на «Ассе» стал свидетелем разговора Соловьева с Говорухиным, который исполнял одну из главных ролей в фильме. «Сережа, — говорит Говорухин, — я думаю, что в этой сцене надо бы...» — «Слава, — перебил его Соловьев, — а ты кем здесь работаешь?» — «Актером». — «Тогда твое место в буфете».
Оператор мыслит категорией кадра, актер — категорией своей роли, и только режиссер видит весь фильм целиком. Режиссер — вообще немного смешная профессия. Ты не учился на артиста, на оператора, а они учились, но ты категорично им указываешь все, что они неправильно делают.
— Что стало самым сложным в работе над картиной?
— Думаете, я знаю? Все познается в сравнении. Я за последнее время снял несколько военных картин, творческие и технические задачи, которые стояли там, особенно в «Летчике», были чудовищными по сложности. Одни только сцены воздушных боев чего стоят. Любое кино, даже то, которое в результате не получилось, очень сложно снять. В общественном сознании это фиеста, праздник, который всегда с тобой, потому что на фотографиях и в репортажах с премьер стоят хорошо одетые артисты, улыбаются и пьют шампанское. Публика не видит, как по 12—14 часов в день шесть дней в неделю люди исполняют тяжелейшую работу, порою в пыли, в грязи, на холоде.
Студентам-режиссерам своей мастерской во ВГИКе я периодически говорю: «Друзья, вы должны быть физически здоровы, потому что в современном кино это так же важно, как ваш талант». Съемки — непрерывный выматывающий марафон, у тебя нет никакой личной жизни, у тебя нет времени на передохнутьподумать, ты занят только одним: беспрерывно снимаешь сцены. И если тебе не под силу такие физические нагрузки, то это непременно скажется на конечном результате.
К тому же на съемочной площадке я в двух ипостасях — режиссер и продюсер, где режиссер хочет дерзать, а продюсер держит в голове имеющийся бюджет картины. Это, конечно, усложняет твое существование. Например, в «Человеке ниоткуда» нужно было снять площадку космодрома Байконур 60-х годов. Снять реальный космодром шестидесятых невозможно, строить декорации дорого, поэтому поставили в ночном поле в Подмосковье кучу мощнейших приборов, актеров, позже врисовали туда ракету. И все равно чего-то не хватало. Тогда я попросил привезти на съемки живого верблюда. Его привезли люди, которые поставляли мне волков на «Летчике». Кстати, о волках: что они совершенно не поддаются дрессуре и поэтому их никогда нет на цирковых представлениях — все правда. Я осознал это только в заснеженных лесах Валдая, когда волки категорически отказывались играть так прекрасно написанные для них сцены. Пришлось придумывать массу коварных приемов, чтобы заставить этих суперосторожных животных не зря есть свой хлеб. То есть мясо. А верблюд, как говорил незабвенный Шариков про слона, животное мирное и полезное. Он просто красовался на фоне ракеты.
— Ваша семья была далека от киноискусства. Как вы пришли в кино?
— По образованию я инженер и первоначально был распределен на завод имени Лихачева. Где-то лет через тридцать я снимал эпизод из «А зори здесь тихие...», стоя на развалинах этого завода. Груды кирпича и бетона высотой под 30 метров, кругом все дымится, немцы, овчарки, пленные. И вдруг раздается звонок моей мамы, она спрашивает, где я сейчас. Отвечаю: «Стою на развалинах завода, где ты мечтала, чтобы я работал. И снимаю кино».
Так вот, получив диплом инженера, я, честно говоря, мечтал устроиться грузчиком в овощной магазин, мне казалось, что это романтическая и брутальная профессия, но меня категорически не хотели принимать на работу, потому что я окончил дневное отделение института, после чего требовалось отработать три года по специальности. Но в один судьбоносный день я увидел на доске объявлений «Мосфильма», что студии требуются постановщики декораций. Что это за профессия, я не понимал даже отдаленно и без особой надежды на успех отправился в отдел кадров. Но там прикрыли глаза на мой диплом и зачислили на работу постановщиком 6-го разряда с окладом 116 рублей.
Мои радужные представления о новой профессии разбились в одну секунду. Мне велели явиться на студию к полвосьмого утра, где выдали тяжеленный молоток, пилу и подсумок с гвоздями. Так началась моя жизнь в искусстве. В павильонах творили большие режиссеры, известные советские артисты, и я за всем этим восторженно наблюдал в перерывах между ударами молотка. Намахался так, что через какое-то время раскалывал грецкие орехи, просто сжав в руке.
Поначалу родители, конечно, пребывали в тихом ужасе, но, отдаю им должное, не стали на меня давить. Через некоторое время я был прикреплен постановщиком декораций в группу Карена Шахназарова, молодого, но уже достаточно известного режиссера. Это была культовая картина, лучший фильм Советского Союза за 1987 год «Курьер».
А дальше началась цепная реакция. Как-то администратор, с которым мы подружились на съемках «Курьера», предложил: «Хочешь провести зиму на берегу Черного моря?» Зимы тогда были жестокими, уговаривать меня не потребовалось. Кинокартина поначалу называлась «Здравствуй, мальчик Бананан». Это была вторая культовая картина, в которой я принял скромное участие, вышедшая под названием «Асса». Наблюдать за работой Сергея Соловьева и кинооператора Павла Лебешева было просто наслаждением. Оба талантливые, оба в меру эксцентричные художники, обжоры, шутники и в своем роде философы.
Помню, в Ялте начался снег, он продолжал идти 14 дней. Надо понимать, что в конце февраля на Южном берегу Крыма вся природа цветет и благоухает. Съемки временно остановились. И только Говорухин, попыхивая трубкой, произнес: «Вы что, с ума сошли? Как можно не снимать заснеженные пальмы и цветущие розы в Ботаническом саду?» Соловьев всю ночь переписывал и адаптировал предстоящие сцены к фактической погоде. Но об этом не знал администратор картины, мой товарищ Юра Шумило. Рано утром он мобилизовал редких отдыхающих, школьников, солдат и, вооружив их совковыми лопатами, за умеренную плату приказал расчистить от снега половину Ботанического сада. С торжественностью начальника роты почетного караула, чеканным голосом он начал докладывать подъехавшему на площадку Соловьеву о том, что снега больше нет и можно работать. Такого истошного крика ни до, ни в последние десять лет, которые я работал с Соловьевым, не слышал. По-моему, он даже погнался за ним с лопатой. Это была зима 1987 года, моя последняя работа постановщиком декораций: отметив неуемный энтузиазм, меня выдвинули в заместители директора картины, курирующего съемочную площадку.
— Каким вам запомнился Сергей Соловьев?
— В следующий раз я с ним встретился уже в качестве замдиректора на фильме «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви». Соловьев говорил: «Я написал пьесу для Театра Ленинского комсомола, хочу взять Александра Абдулова, Александра Збруева, Людмилу Савельеву, ну и конечно Таню Друбич. Снимем мы картину за полтора месяца и приступим к советско-американскому проекту «Свидание с Бонапартом» с Робертом Де Ниро в главной роли». От грядущих перспектив у меня закружилась голова. Мы приступили к работе, и съемочный период затянулся на невероятные по нынешним временам семь месяцев. Некоторые ответственные члены съемочной группы не поспевали за полетом фантазии Соловьева, и он повыгонял к чертовой матери второго режиссера, ассистента по реквизиту, полностью перестал общаться с директором картины и все это, недолго думая, свалил на меня. В итоге получилась замечательная картина. А «Свидание с Бонапартом» благополучно накрылось медным тазом.
Еще через год Соловьев предложил мне возглавить свою киностудию «Круг» киноконцерна «Мосфильм». Вот такой непредвиденный карьерный рост. А зимой 1995 года Сергей Александрович собрал в кабинете первого секретаря Союза кинематографистов Сашу Абдулова, Сашу Атанесяна и меня и сказал: «Знаменитый Московский международный кинофестиваль деградировал до такой степени, что по своему уровню опустился ниже плинтуса. Есть решение Союза кинематографистов, предложившего возглавить его мне. Вы трое тоже входите в руководство».
В помещениях дирекции фестиваля в Хохловском переулке гуляли ветра. Не было никаких баз данных, адресов, контактов. Даже мебели не было, не знаю, куда она делась, пропили ее или потеряли. Из всех технических достижений человечества стояли факс и стационарный телефон — звони куда хочешь. Мы стали дневать и ночевать на работе. Составляли списки фильмов, гостей, одновременно привлекали огромное количество сотрудников для проведения такого масштабного события. Учились, спотыкались, поднимались, набивали шишки и очень мало спали.
— На моей памяти в ММКФ участвовали Джек Николсон, Вуди Харрелсон, Ричард Гир, Роберт Де Ниро, Мерил Стрип и многие другие. Кто вам доставлял больше всего хлопот?
— Давайте уточним, зачем вообще на кинофестивалях, где демонстрируется очень много независимого, экспериментального, зачастую малобюджетного кино, нужны звезды. Легендарный директор Берлинского и Венецианского кинофестивалей Мориц де Хадельн, с которым у меня сложились теплые отношения, сформулировал ответ. Фильм, получающий награду на фестивале, гораздо легче после этого продать. А для того чтобы все узнали, что он получил награду, необходимо сосредоточить фокус общественного внимания на фестивале. Для этого и приглашаются звезды.
В 1995 году у нас побывал Ричард Гир. В 1997 году мы привезли Роберта Де Ниро с «Комнатой Марвина», Катрин Денев, Орнеллу Мути, Микеле Плачидо, Мишеля Леграна, Джеффри Раша, Мориса Жарра. Фестиваль реально оказался в фокусе общественного внимания и, я бы даже сказал, стал вызывать какой-то нездоровый ажиотаж. На черном рынке билеты на открытие продавались по тысяче долларов.
Сама организация такого крупного мероприятия состоит из перманентных хлопот. Если вспоминать забавные истории, то на память приходит Пета Уилсон, сыгравшая Никиту в канадской версии. На одном из приемов Московского фестиваля актрису усадили рядом с первым лицом государства. Ее бойфренду определили место чуть поодаль. Он этого не вынес, подошел ко мне с просьбой отправить его в гостиницу. Когда туда приехала сияющая и вдохновленная Пета, он устроил ей нешуточный скандал и отбыл в Лондон. Актриса закрылась в номере, рыдала, пила успокоительные, через каждый час просила отправить ее то в одну, то в другую, то в третью страну. Драма продолжалась пару дней. Но через некоторое время мы узнали, что все окончилось хеппи-эндом. Ровно через девять месяцев Пета родила ребенка.
Вуди Харрелсон оказался веселым, раскованным, неполиткорректным, классным парнем. Он в Калифорнии беспрерывно продвигал законопроекты о легализации марихуаны. В полной гармонии со своими убеждениями Вуди носил одежду исключительно из конопли. На нем были конопляные тапки, конопляные штаны, конопляный пиджак. Как-то перед церемонией закрытия я спросил его: «Вуди, у тебя есть смокинг или костюм?» Ни смокинга, ни костюма у него в гардеробе не оказалось. К счастью, нашлось немало желающих из находящихся в Москве дорогих бутиков одеть его бесплатно.
Времена тогда были неспокойные, поэтому к каждой звезде мы приставляли серьезную охрану. Не хватало, чтобы Джека Николсона в Москве ограбили или избили. Но Вуди Харрелсон как-то умудрялся отрываться. Он отправлялся с охраной погулять по городу, а через некоторое время в дирекции фестиваля появлялись растерянные секьюрити. Вуди в очередной раз сумел оторваться и гулял по городу в гордом одиночестве.
Общаясь с выдающимися кинематографистами, я вывел одну закономерность: чем масштабнее звезда, тем меньше услышишь капризов, истерик, экзотических райдеров. Самый «оскорбительный» райдер был у Харви Вайнштейна, который просил минеральной воды, американских сигарет и жевательной резинки. В его представлении все это должны были срочно завезти в Россию к его приезду. А приезжал он в составе делегации Квентина Тарантино, который привез «Убить Билла 2».
— У вас были коммерчески успешные продюсерские проекты, такие как «Любовь-морковь», «От 180 и выше», «Юленька». Что привело вас в режиссуру?
— Так сложились обстоятельства. Говорухин мне постоянно твердил: «Иди снимай, у тебя должно получиться!» Я как-то не очень воспринимал эти советы. Однажды мы стали готовиться к большой картине совместно со студией «ХХ век Фокс». В Москву приехал ее президент Джим Янопулос, который встречался с российскими продюсерами, и после встречи со мной предложил совместное производство фильма «Моя безумная семья». Когда все контракты были подписаны, стало ясно, что режиссер, которого мы планировали для съемок, снять картину не сможет. Тогда американцы предложили: «Может, возьмешься ты?» Я легкомысленно согласился. Опыт работы над комедией в качестве режиссера мне очень не понравился. И, честно говоря, после этого я не собирался больше заниматься режиссурой. Но во время съемок следующей картины «Стальная бабочка», когда через пару недель стало ясно, что съемочный материал, снятый молодым режиссером, совершенно нас не устраивает и его надо увольнять, «упавшее знамя» пришлось поднять мне. В результате фильм неплохо прошел, мы получили несколько фестивальных призов, и тогда впервые появилось ощущение, что мне это нравится.
— Как вы подружились с Говорухиным?
— Мы познакомились на фильме «Асса», где проработали три месяца. Через какое-то время я шел по «Мосфильму», навстречу Говорухин. Я ему коротко кивнул, он безучастно обдал меня ароматом своей знаменитой трубки, скользнул взглядом и, не поздоровавшись, прошел мимо. В тот момент я поклялся себе не иметь с этим человеком ничего общего.
Спустя 20 лет после того случая наша компания по предложению знаменитого кутюрье Пьера Кардена проводила форум российского кино в парижском театре «Эспас Карден», принадлежащем Пьеру. Мы жили в его резиденции на Елисейских Полях, где первый этаж занимал сам кутюрье, а на других обитали его гости и друзья. Программа форума была обширной, картины представляли Вадим Абдрашитов, Павел Чухрай, Алексей Учитель и... Говорухин. Почти со всеми у меня были ровные или дружеские отношения. А что касается Говорухина, я помнил о своей клятве. Но столики в старейшем ресторане Парижа — знаменитом Le Procope — малодушно заказал на всех.
Как позже понял, попал Говорухину в самое сердце. Он был влюблен во Францию, ее культуру, самостоятельно изучил французский язык и специфически разговаривал на нем, коверкая произношение. Как он рассказывал, еще в общежитии ВГИКа у него над кроватью висела карта Парижа, которую он со свойственной ему методичностью постоянно изучал. Его твидовый пиджак, кашне, черные английские ботинки на толстой подошве, ароматная курительная трубка на пожилых парижских официантов производили огромное впечатление. В «Прокопе» это сработало безотказно, и мы оказались окружены почтением и вниманием. Кстати, за тем ужином открылась способность Говорухина моментально сочинять эпиграммы. «Здесь был Прокоп, здесь был Вольтер, но измельчал народец. — Потом посмотрел на меня и закончил: — Теперь сидит какой-то ..., по виду инородец». Говорили о кино, о книгах, немного о девушках. Вот так, с шутками и прибаутками, началась наша дружба, длившаяся до его кончины.
Через некоторое время в Москве раздался звонок: «Приезжай на обед в Крекшино». Домик Говорухина на фоне громадных особняков выделялся своим необычно маленьким размером и отсутствием любой вычурности. Там по выходным часто проходили знаменитые говорухинские обеды, когда ножки огромного дубового стола подкашивались от обилия и разнообразия блюд невероятной одесской кухни, которые готовила с помощницами его замечательная жена Галя. Говорухин был книжным человеком, постоянно читал, сколько я его помню: в купе поезда, в отеле, собственном кабинете. Неожиданно начал писать картины, заниматься живописью. Дозанимался до звания почетного члена Российской академии художеств с персональными выставками. Т
о есть оказался человеком Ренессанса. При этом был абсолютно неторжественным и антипафосным, интересовался совершенно неожиданными вещами. Сидим как-то в его кабинете в окружении книг, картин, мольбертов и красок, попиваем коньячок, разговариваем о чем-то высокохудожественном. Снизу раздается голос Гали: «Слава, твоя любимая передача началась». Мы прерываем нашу высокоинтеллектуальную беседу и с удовольствием смотрим юмористическое телешоу «6 кадров». Мне Станислава Сергеевича очень не хватает сегодня. Сначала ушел он, в прошлом году трагически погибла Галя... Часто их вспоминаю. Удивительно, что, несмотря на достаточно большую разницу в возрасте, мы дружили более 20 лет.
— В свое время снятая вами новая экранизация повести «А зори здесь тихие...» вызвала и зрительский интерес, и критические оценки.
— Кино не может нравиться абсолютно всем. Идея снимать картину принадлежит не мне. Как-то на дне рождения Алексея Учителя мы оказались за одним столом с ним и Владимиром Машковым. В разговоре Володя сказал: «Мне кажется, что сейчас надо переснять «А зори здесь тихие...», придать новое современное дыхание этой истории, трактовке образов». Поговорили и забыли. Лет через пять, за полтора года до юбилея Победы, в разговоре со мной тогдашний директор Фонда кино Антон Малышев посетовал, что к дате почти ничего не снимается. Я вспомнил о разговоре с Машковым, посоветовал, чтобы Фонд экранизировал «А зори здесь тихие...». Недели через две Малышев мне позвонил и предложил взяться за постановку.
Подумав, я согласился. Когда эта информация попала в публичное пространство, я вдруг узнал, что огромное количество журналистов, кинематографистов любезно согласилось давать мне советы не делать этого. Запереживали даже мои родители, но с убеждением, что тормоза придумал трус, я, осознавая свою ответственность, стал снимать эту картину.
В июле 2014 года мы отправились в экспедицию в Карелию. Когда съемки перевалили за экватор, из Москвы поступило изумительное сообщение: «У руководства Министерства культуры возникли сомнения в целесообразности съемок этого фильма». Они как бы не обратили внимания на то обстоятельство, что тендер на частичное государственное финансирование был выигран в открытом и честном конкурсе. В договор внесли условие возврата в Фонд очень крупной суммы по итогам кинопроката. В результате всю прибыль с этой кинокартины мы вернули в бюджет…
Кино вообще снимать сложно. А историческую военную картину — просто адски сложно, тем более в те короткие сроки, которые нам выпали. Сейчас все это кажется нереальным. В феврале мы сели писать сценарий, в июле начали снимать, а 24 апреля вся многочисленная съемочная группа, одетая по моему требованию в вечерние туалеты, стояла на сцене Кремлевского дворца, где состоялся премьерный показ фильма. Для этого с 1 января до 23 апреля для себя и других коллег по съемочной группе мне пришлось отменить все выходные. Только утром в день премьеры мы увидели первую отпечатанную копию картины.
В стране, несмотря на первоначальный скепсис, картина прошла удачно. Потом у нее началась успешная фестивальная жизнь. Еще никогда я не слышал столько теплых слов от зрителей, посещая с премьерными показами картины многочисленные российские города, а также на показах в Париже, Ницце, Берлине, Вене. Что касается людей, не снявших в своей жизни ни одного фильма, не написавших ни одного сценария, но точно знающих, что и как надо снимать, — их негативная реакция была для меня подтверждением того, что я все сделал неплохо.
