Олег Леушин: «Когда Аронова и Гришечкин встречались на съемочной площадке, все лежали от смеха»

«Авилов был абсолютное дитя природы с нечеловеческой органикой. Когда к этой природе добавился талант Беляковича, родился Артист. А не случилось бы этой встречи, Витя так бы и водил самосвал», — рассказывает Олег Леушин, режиссер, актер и художественный руководитель Московского театра на Юго-Западе, накануне 75-летия со дня рождения основателя театра Валерия Беляковича.

— Олег Николаевич, долгие годы работы связывают вас с легендарным Московским театром на Юго-Западе. С яркой звездой этой труппы — Виктором Авиловым — судьба свела вас, когда вы еще учились в Свердловском театральном институте...

— Мы окончили, по-моему, третий курс, когда к нам пришли ассистенты со Свердловской киностудии — нужны были молодые и талантливые актеры в картину Андрейса Аболса «Сафари № 6». По жанру — экшен: какая-то вымышленная война в условной стране. Кто, за что, почему — уже и не помню. Меня пробовали на одну из главных ролей, но худсовет во главе с Владимиром Хотиненко, который тогда работал на Свердловской киностудии, не утвердил. Дали роль поменьше. Авилов играл там прожженного сержанта. А я — солдата под его командованием. В какой-то момент мой герой повел себя слишком дерзко, перестал подчиняться, и герой Авилова его убивает.

Как артиста я Виктора уже хорошо знал по картинам «Господин оформитель» и «Узник замка Иф» — и сами фильмы, и исполнитель главных ролей произвели на меня огромное впечатление. И тут в гримерку входит ОН — такой простой патлатый мужик в кожаной куртке, с видеокамерой — экзотика по тем временам. Оказалось, что Театр на Юго-Западе тогда только вернулся с гастролей из Японии. И Авилов не расставался с камерой, которую там приобрел. Стали знакомиться, началась работа — Виктор оказался своим в доску парнем.

— Получается, в личном общении Авилов не производил магнетического впечатления?

— Да абсолютно простой человек, нормальный мужик, но только вот с необычным лицом, к которому прилагался неимоверный актерский талант.

— На женщин это лицо как действовало?

— Я не женщина, поэтому мне трудно судить. Но женщины любят неформальное. Потом, когда я уже работал в Театре на Юго-Западе, не раз видел, как после спектакля поклонницы Витю на выходе поджидают. Автографы требовали, а некоторые — даже большего внимания, всякое бывало. Но он так тихонько в плаще своем уходил, растворяясь в московских сумерках. И ехал на метро домой.

— Авилов в жизни как-то выделялся? Обращал на себя особое внимание?

— Расскажу историю: 1993 год, мы привезли в Чикаго «Гамлета» и «Ромео и Джульетту». После спектакля прогуливаемся до отеля нашей небольшой актерской компанией. И случайно забрели в какой-то «черный» район. Замечаем, что на нас все косятся, потом к нам стали подкатывать с какими-то «терками». Мы ничего не понимаем. И только Авилов с высоты своего роста (а был он выше 190 сантиметров) как гаркнет своим фирменным хриплым басом: «Че тебе надо?» — «О, эскьюзьми, сэр…» — шпана сразу сменила тон.

Еще помню, одну из сцен «Сафари...» снимали возле вокзала в Свердловске. А там неподалеку, как и всегда в то время, цыганский табор квартировал, и вот какая-то цыганочка прицепилась к Вите: «Ай, милок, хочешь, я тебе погадаю?» Авилов как зыркнул на нее, как рыкнул: «А хочешь, я тебе погадаю?» Цыганку как ветром сдуло!

Картина «Сафари...» имела продолжение. Второй проект назывался «Гражданское пари», и там у меня была уже большая роль. Жаль, фильм так и не вышел, затерялся где-то в недрах киностудии. Мы с Авиловым играли главарей двух мафий, он «правильной» группировки, а я — «неправильной». На эти съемки с Витей приехал и его коллега по театру Алексей Ванин.

— Когда вы снимались все вместе, заходил разговор о театре и о вашем переезде в Москву?

— О переезде нет, но о театре разговоры были постоянно. Авилов и Ванин рассказывали, как театр создавался, о том, как они в Японию на гастроли ездили — аж на три месяца! Хвастались: «Все машины привезли. Видеомагнитофоны…» Для нас, провинциальных актеров, это было вау!

— И что Авилов тогда сказал: «Давай переезжай в Москву»?

— Нет, зачем ему меня звать. Но я сам наглый. Все мы по молодости хотим и славы, и счастья, и денег, и в кино сниматься, и в престижных театрах работать. Вот я и приехал в столицу. Сразу позвонил Авилову: «Витя, а можешь мне устроить встречу с Беляковичем»? Но услышал: «Нет, позвони Ванину, я сейчас не в Москве». Оказалось, он на съемках фильма «Мушкетеры двадцать лет спустя», почти целый сезон пропустил в театре. Тогда я позвонил Алексею Сергеевичу, и он устроил мне просмотр у Беляковича.

— Что показывали, как проходил просмотр?

— Ужасно, потому что «старики» театра, а было им лет по сорок, как раз репетировали «Укрощение строптивой», и я вклинился между репетициями. Белякович вызвал меня на сцену, артисты устроились в зале: «Ну, что этот одуванчик нам покажет?» А мне 24 года, страшно, судьба решается! Стал читать какие-то монологи, но Белякович скоро меня остановил: «Так, стоп! Знаешь стихи: «Наша Таня громко плачет»?» — «Ну знаю…» — «Вот и давай!» И он мне стал ставить разные задачи: «Прочитай сейчас так, будто ты на площади. А теперь — будто делишься тайной. А сейчас ты гневаешься...» Чего я только не изображал! Потом Валерий Романович говорит: «Все, иди в буфет, жди». Я спустился в буфет. Через какое-то время Белякович появился: «Оформляйся на работу».

Параллельно с редкими выходами на сцену я пять лет проработал в театре монтировщиком. И на гардеробе стоял, и билетики проверял, пока входил в репертуар. И вот сегодня дорос до худрука… В этом году открываю в театре свой 33-й сезон.

— Какое впечатление на вас произвел Белякович? Каким человеком он был?

— Валерий Романович всегда говорил: «Кого знают зрители? Артистов. Хотя режиссер — это адский труд, нас в лицо почти никто не знает». А если говорить про его характер, то сложным он был, противоречивым, неоднозначным — как и у всех гениев. Но какой у него был азарт к работе, к поиску, к процессу, к рождению спектакля! Он мог репетировать сутками. Хотя зацикливаться на одном, буксовать ему было скучно, поэтому у нас спектакли выпускались очень быстро. «Мастера и Маргариту» мы отрепетировали за четыре недели — трехактный пятичасовой спектакль! Конечно, этому предшествовала огромная внутренняя работа режиссера. На репетицию Романыч приходил с готовым решением сцены. И очень раздражался, когда его не понимали с полуслова. Ему всегда хотелось сразу и сейчас. Но в те моменты, когда случалось взаимопонимание с актерами, все были счастливы.

— Многие помнят Валерия Беляковича по работе на телевидении…

— Да, были у него программы «Суд идет» и «Слушается дело». Одно время какую-то из них даже снимали на нашей сцене. Выстраивали декорацию, клетку для подсудимых. А Белякович играл судью. И надо сказать, он очень тщательно готовился к каждой съемке.

— Вы пришли в театр в самый непростой период. В 90-е людям стало не до искусства — очень сложно было собрать даже такой маленький зал, как ваш. А до вас доходили рассказы о легендарном для Театра на Юго-Западе периоде — конце 70-х, когда он только открылся?

— Да, легенды доходили. Продажа билетов (и я еще застал эту систему) происходила раз в месяц. Поэтому накануне назначенного дня люди с ночи занимали очередь, которая растягивалась до самого метро, а это больше километра. Записывали номера, жгли костры, чтобы согреться. И, конечно, за один день раскупали все билеты на месяц вперед. Кстати, тогда билеты в Театр на Юго-Западе можно было обменять на билеты в Театр на Таганке — они шли по одному курсу.

— А как все начиналось?

— После армии молодой энтузиаст Валерий Белякович репетировал спектакль в Востряковской библиотеке. А Витя Авилов — тогда водитель самосвала — был одноклассником младшего брата Беляковича Сергея. Ну и куда податься востряковской шпане? Где портвейн пить? Не под забором же. И решили пойти в библиотеку к Валерке. Так и втянулись в театральный процесс — собралась команда единомышленников. И первый спектакль «Женитьба Коли Гоголя» они выпустили в этой библиотеке в 1974 году. А Валерий Романович еще параллельно вел студию в знаменитом Доме пионеров на Воробьевых горах. И когда слились студия в Востряково и студия Дома пионеров, появился театр «На Юго-Западе» — это 1977 год.

— А что было в нынешнем помещении театра до того, как его отдали Беляковичу?

— Опорный пункт милиции, какие-то социальные объекты. На том месте, где сейчас сцена, был овощной магазин. Но случилось чудо — родился театр…

— С водителем самосвала в качестве главной звезды.

— Авилов — абсолютное дитя природы с нечеловеческой органикой. Когда к этой органике добавился талант Беляковича, родился Артист. Детище Беляковича, его Галатея. А не случилось бы этой встречи, Витя так бы и водил самосвал! Но он стал лицом театра. Не было бы Беляковича, не было бы Авилова.

— В чем все-таки феномен этого режиссера? Как ему удалось на пустом месте, на окраине Москвы, в обычном жилом доме, создать такой популярный театр? Ведь не было ни звездных имен в труппе, ни интернета, ни рекламы...

— Ну ОБС — «одна баба сказала» — лучшая реклама. А феномен мастера — в неукротимой, неуемной энергии, безумной интуиции и таланте… Помню слова Валерия Романовича на репетициях: «Да это же не я придумал, это же через меня кто-то говорит». Какая-то связь с космосом у него, безусловно, была. Иначе как на этой маленькой сцене с залом на 118 мест ему удавалось воплощать практически безразмерные истории? Как в «Мастере и Маргарите» показать бал у Сатаны, Москву? Ощутить это пространство, вдохнуть в него душу, уместить в него актеров? Кстати, Любимов говорил: «Актеры портят мои спектакли». А Валерий Романович был восхищен своими артистами, и это были взаимные восхищение и уважение. Через тернии, через непонимание, иногда через ругань ему удавалось находить ту единственную идеальную форму для каждой постановки. Поэтому сейчас, насколько это возможно, я стараюсь сохранять его репертуар. Тот идеальный рисунок, что нашел Белякович для своих спектаклей, мы пытаемся сберечь. Хотя артисты поменялись.

— Тот же Авилов рано ушел из жизни. Много болел?

— Сперва у него открылась язва. Мы тогда поехали на гастроли в Германию с «Мастером и Маргаритой». И вот за 15 минут до спектакля в Русском доме в Берлине у Виктора Васильевича случилось прободение язвы, и его в карете скорой помощи увезли.

— И как вы тогда выкрутились? Отменили?

— Нет, полный зал был продан. И наш Валерий Романович, как был в трениках, в тапочках, в майке, взял трость, она теперь у меня в кабинете висит, взял текст в руки, котелок какой-то надел и пошел на сцену играть Воланда.

— С текстом в руках? Это был провал или успех?

— Грандиозный успех.

— Почему?

— Магия. Людям объяснили вначале, что так и так — артист госпитализирован, но все состоится. И потом, Белякович же был постановщиком этого спектакля и поэтому сыграл великолепно. Авилова оставили в Берлине — требовалось долгое лечение. Помню, мы ехали в нашем гастрольном автобусе, и Валерий Романович распределял Витины роли. Кому-то Гамлет отвалился, кому-то еще что-то, мне достался Ланцелот из «Дракона» Шварца. И нужно было за два дня выучить текст...

Когда Авилов выздоровел, он вернулся в спектакль. Прошло больше года, и однажды меня ловят в театре: «Стоп, не уходи. Авилов не успевает прилететь со съемок, задерживается самолет, а вечером «Дракон». А я уже выпал из спектакля, текст забыл напрочь. «Ничего, ничего, — говорят, — давай, повторяй!» Я судорожно взялся за текст, молил Бога, чтобы Авилов прилетел. Но он не прилетел. Третий звонок, я выхожу на сцену, и в середине первого ряда демонстративно встает женщина и, чертыхаясь, выходит из зала… Ну, она пришла на Авилова, а ей тут какого-то Леушина подсунули. Вот это было жестко, стресс для молодого артиста.

— Авилова не стало ровно 21 год назад, в августе...

— Помню, перед спектаклем сидим за кулисами, а он периодически постанывает: «А-а-х». — «Чего, Вить?» — «Да спина болит». Его все время боли в спине мучили. Я ему говорю: «Может, к врачу?» — «Да, схожу». Сходил, и ему поставили диагноз, связанный с онкологией. Но он играл, выходил на сцену до последнего. В мае 2004 года мы приступили к репетициям спектакля «Куклы» — у Авилова главная роль. Он несколько раз посетил репетиции, а в конце августа мы уже с ним прощались…

— Теперь вы играете Воланда в «Мастере и Маргарите». Эта роль досталась вам сразу после смерти Авилова?

— Со временем я сыграл почти все Витины роли. Но не сразу. В «Мастере и Маргарите» изначально я играл в массовке. Потом мне доверили роль Коровьева. После смерти Авилова Воланда сперва играл сам Белякович, потом Слава Гришечкин. Когда Гришечкин ушел из театра, Валерий Романович предложил мне: «А давай, Лева, играй ты». У меня подпольная кличка в театре Лева — так сложилось. А сейчас у нас появился еще один Воланд — Антон Багиров, играем по очереди.

— Но в вашей биографии «Мастер и Маргарита» — не только театр. Вы снимались в многострадальном одноименном фильме Юрия Кары. Чем запомнились съемки?

— Ну, снимался — это громко сказано. В кино есть понятие «массовка», а есть — «групповка». Вот я в групповке снимался в сцене «Варьете». Вся операторская группа была из Екатеринбурга, и меня по знакомству подтянули: «Хочешь денег подзаработать?» Я, конечно, хотел. И четыре ночи мы провели в Театре Маяковского. Для нас, эпизодников, выделили гримерку самого Александра Лазарева. У меня, только что приехавшего в Москву пацана, голова шла кругом от того, в какой компании я очутился. С открытым ртом смотрел, как работают великие артисты — Гафт, Филиппенко, Павлов.

— Многие грешат на это произведение Булгакова, говорят о том, что оно оказывает влияние на жизнь тех, кто слишком глубоко погружается в него. А вы, получается, и в кино, и в театре уже 30 лет в этом варитесь. Были какие-то мистические истории?

— Мы играем «Мастера и Маргариту» два раза в месяц, и всегда при аншлагах. Честно говоря, мистического не припомню. Но накладки, как и на любом другом спектакле, бывали. Например, в день премьеры у нас в театре прорвало канализацию, и все это потекло в зрительный зал. Ну вызвали аварийную службу, все прочистили. К приходу зрителей в зале кое-как убрались. Но попахивало все равно чуть-чуть…

Однажды по приглашению Авилова на этот спектакль пришел священник. У Виктора Васильевича был очень широкий круг знакомств. Так вот, батюшка сказал: «У вас потрясающе светлый спектакль». Он не увидел никакой бесовщины и, можно сказать, благословил нас.

— Почему в 2011 году Валерий Белякович перешел в Театр Станиславского?

— Понимаете, он уже вкусил как постановщик большой сцены. Он же много ставил по миру: и в Корее, и в Японии, и в Америке, и по всей России. Ему в какой-то момент стало тесно на нашей маленькой сцене, он мечтал о широком пространстве. И ему это пространство обещали! Был утвержден, подписан Лужковым проект нового здания для нас с залом на 400 мест. Но проект не состоялся. А потребность-то у Беляковича осталась, он горел новыми форматами, новыми историями. Ну и как раз в это время ему предложили возглавить Театр Станиславского.

— Было прощание, объяснение с труппой?

— Нет, ни прощаний, ни объяснений, ничего не было, все происходило в рабочем порядке. Худруком Валерий Романович назначил меня.

— А мог бы и совмещать два театра — сейчас такая практика в моде...

— Это дурдом на самом деле. Невозможно! Где столько фантазии и времени взять, чтобы с двумя труппами справляться? Но Романыч хотел объединения нашей труппы с труппой Театра Станиславского. И делал шаги в этом направлении — мы играли свои спектакли на их сцене, Белякович задействовал наших актеров в новых проектах, таких как, например, «Шесть персонажей в поисках автора», «Последняя ночь Дон Жуана», «Дураки». Но здоровье в какой-то момент подвело, 40 дней он пролежал в коме. Потом постепенно оклемался, вышел, и тут другой удар: объявили конкурс на концепцию развития Театра Станиславского. И Романыч даже написал свою концепцию, но потом сорвался: «Да что я, мальчик, что ли? Я народный артист!» И сам написал заявление об уходе.

— С тех пор Театр Станиславского называется Электротеатром. А Белякович вернулся в Театр на Юго-Западе?

— Я Валерию Романовичу сразу сказал: «Забирайте кресло худрука». Он ответил: «Не хочу». И почти до конца оставался свободным художником. Буквально за полтора месяца до смерти вдруг сказал: «Хочу вернуться». И мы сразу поехали в департамент, я написал заявление об уходе, а ему подписали приказ о назначении.

— И он умер худруком своего театра.

— Да, театра, который создал. Я так понимаю, он что-то предчувствовал. Вот у него мистики в жизни хватало — шестерка была его кармическим числом. Он ушел 6 декабря 2016 года в 6 часов утра.

— У Беляковича вы, между прочим, еще и в кино снимались. В картине «Школа Этуалей» вместе с Марией Ароновой. Как вам такое партнерство?

— Владимир Грамматиков, в то время директор Киностудии имени Горького, предложил Беляковичу снять водевиль. И Романыч согласился — так в этой картине оказалась почти вся труппа нашего театра. А Слава Гришечкин и Маша Аронова играли главные роли. Когда они встречались на площадке — тушите свет, останавливайте камеру: вся группа лежала от хохота. Что Гриня был мастер импровизации, что Маша за словом в карман не лезет. Валерий Романович Аронову очень ценил, говорил: «Для меня есть две непостижимые актрисы — Фаина Раневская и Мария Аронова». Правда, в свое время для него кумиром была еще Маргарита Терехова — но у нее амплуа классической героини. А Раневская и Аронова — величайшего уровня клоунессы, в лучшем смысле этого слова. Не всякой артистке удается так публику зацепить, удержать, рассмешить и одновременно заставить плакать.

— Расскажите про Родиона Нахапетова. Как вы попали в его картину «Русские в городе ангелов»?

— Благодаря моему агенту. Нахапетову нужен был актер на маленькую роль милиционера на корабле. Звонит мне агент: «Надо приехать на студию». А я как раз в то время делал зубы. И вот утром судорожно чищу зубы, и у меня выпадают две передние коронки. Я говорить не могу, звоню агенту и слышу: «Все равно приезжай!» Покупаю по дороге жвачку, разжевываю ее, прячу в карман. И перед кабинетом Нахапетова цепляю выпавшие коронки на эту жвачку. Чуть дыша вхожу, стараюсь не говорить, не улыбаться — общаюсь кивками и жестами. Благо Родион Рафаилович меня ни о чем и не спрашивал. Лишь сказал ассистентам: «Хорошее лицо. Снимаем». Вот так я познакомился с Нахапетовым.

— А в боевике «Месть» вы играли с Михаилом Ефремовым…

— Это было жесткое испытание. Съемки шли очень плотно недели три подряд, и их нужно было как-то увязать с репертуаром театра. Кроме того, как раз тогда я сделал прививку от гриппа, и организм отреагировал температурой под сорок. А у меня на другой день ключевая сцена: я плачусь, рассказываю свою трагедию… Мой герой — бизнесмен, которого попытались ограбить, ранили дочку, и девочка впала в кому. Он хочет найти тех, кто это сделал, и отомстить. И вот мое болезненное состояние совпало с состоянием героя — меня можно было без грима снимать, да и играть ничего не пришлось. Просто я с температурой 39 в ночную смену читал трагический монолог. Это было круто!

— Ефремов не подводил группу?

— В один съемочный день все ждали Мишу с дикой тревогой, потому что накануне у него был день рождения, и мы предполагали, что он может не появиться на площадке. Но Миша приехал, не подвел, сыграл! Ему досталась роль милиционера, и я поражался его профессионализму. Он не учил текст, спокойно дремал где-то в уголке. Потом: «Миша, в кадр». — «Так, — осматривался Ефремов, — что тут у нас? Где камера? Ага…» Бросит куда-нибудь листочек с ролью и, не заглядывая в него, играет. И как! Органика животная — это поразительно.

— В этой картине еще и Кирилл Козаков, и Александр Галибин...

— Оба — прекрасные партнеры. А Саша Галибин — это же Пашка-Америка из фильма моего детства «Трактир на Пятницкой». Партнерствовать с ним было так интересно! Иногда мы даже спорили. Мне в кадре хотелось динамики, а он меня останавливал: «Олег, куда ты все бежишь, играй спокойно…» Но я набрался наглости: «Не могу, Саша. Мне, моему герою так надо…» И мы оба были правы — просто наши персонажи существовали в разных ритмах. Режиссер это понял, не стал нас приводить к единому знаменателю, и сцена на экране получилась очень напряженной… С Галибиным вообще удивительные пересечения: он, как и я, прошел через «Мастера и Маргариту» — сыграл Мастера у Бортко. И именно Галибина сменил Белякович на посту худрука Театра Станиславского…

— Вы сыграли в огромном количестве сериалов. Есть любимые?

— Один из самых популярных с моим участием — «Земский доктор». В двух сезонах я снимался вместе с Олей Будиной и Сашей Лазаревым. Но любимый — «Проклятый рай». Помню, лежал в больнице, у меня была операция на спине. Подошел момент выписываться, и ко мне выстроились медсестры с фотографиями за автографом. И одна говорит: «Подпишите, пожалуйста, для моей дочери, она выросла на вашем сериале». Я полюбопытствовал: «А на каком?» Думал, она сейчас скажет: «Земский доктор», — а услышал: «Проклятый рай». Я поперхнулся! Ведь основная тема этого проекта очень взрослая, связанная с «древнейшей профессией». И вдруг это любимый сериал 14-летней девушки. Но он и мой любимый — а все потому, что качественно сделан.

С «Проклятым раем» связана памятная история. Девушка, которую мой герой Паша-олигарх пытается соблазнить, должна его в кадре ударить бутылкой по голове, устроить пожар и сбежать. Снимали в два этапа. Сначала девушку, ее замах настоящей бутылкой и всю сцену до конца… А потом — мой крупный план, когда бутылка разбивается о голову — это уже бутафорская, сахарная бутылка… Но партнершей моей оказалась маленькая худенькая девушка, тяжелую бутылку шампанского она не удержала, как жахнула мне ею по голове! У меня искры из глаз посыпались, но сцену я не остановил. Мужественно отлежал всю сцену. Все слышали звук удара о мою голову, поэтому, когда сказали «Стоп!», бросились оказывать мне первую помощь и благодарить, что не остановил съемку. Как же актриса извинялась… Я попросил: «Когда будешь бить сахарной бутылкой — бей в другое место». Такая у меня шишка выросла — мама дорогая!

— Один из последних проектов, в котором вы снялись, — «Скажи что-нибудь хорошее». Вы сыграли директора театра, и, мне кажется, это очень символично.

— Ох, это была катастрофа. У меня в первый съемочный день вылезли грыжи в позвоночнике, я ходить не мог, ноги отнимались. Театр снимали во Дворце на Яузе. Меня вносили в кадр и выносили с площадки на руках. Сразу после съемки увезли на операцию. Удалили грыжи, и уже на четвертый день, с полностью парализованной одной ногой и частично — второй, на костылях я стоял на съемочной площадке. И мне режиссер говорит: «Олег, ну ты тут пройдись в кадре». Я отвечаю: «Ты совсем?» Он: «Ну, давай тогда крупный планчик снимем». Я так в камеру посмотрел! Но, конечно, группа меня благодарила, что не подвел. А на девятый день после операции, с костылем, но уже с одним, я стоял на сцене родного театра и играл Воланда. В этот раз наш Воланд был хромым.

— Почему вы решили в своем театре поставить «Средство Макропулоса» и «Любовь и голуби»? Любите Людмилу Гурченко, как и я?

— Нет, я люблю Карину Дымонт. Когда-то мы с ней салагами одновременно пришли в театр. А теперь это наша прима, и у нее в 2022 году был юбилей. И мне захотелось подарить Карине бенефисную роль. Я остановился на «Средстве Макропулоса» Чапека. Эта история очень подходит Карине, она артистка вне возраста, вне времени. Ей сейчас предложи сыграть Джульетту — она сыграет легко.

А «Любовь и голуби» выразил желание играть наш артист Саша Шатохин. Мне эта идея понравилась. Я прочитал пьесу, и у меня в одну ночь в голове родились эскизы декораций и музыкальный ряд к спектаклю.

— Круто! А какой спектакль вы сейчас ставите?

— По пьесе Леонида Жуховицкого «Последняя женщина сеньора Хуана». Такая философская комедия. На главную роль я скромно назначил себя. Хочется же на старости лет помахать шпагой. Но самое важное здесь — это, конечно, тема: скоротечность жизни и вечность. Почему грешник Хуан дожил до такого преклонного возраста и что такое «последний раз в жизни»? В нашем контексте это последняя женщина Хуана. Я задаюсь вопросами, как в человеке борются любовь, страсть, старость, опыт? И все это через призму мистики.

— Чем сегодня гордится Театр на Юго-Западе и чем гордитесь лично вы на посту худрука?

— У нас сегодня немало кассовых спектаклей, поставленных режиссерами, пришедшими на смену мастеру. Это и «Портрет Дориана Грея», и «Ромул Великий», и «Зойкина квартира», и «Мертвые души». Я же горжусь тем, что дело мастера не заглохло после его ухода. Ведь сплошь и рядом рушатся замки, когда из них изымают фундаментальный кирпич. У нас этого не произошло, мы не разрушились, сохраняем наш фундамент — репертуар, заложенный Валерием Беляковичем, но развиваемся, открыты для молодых режиссеров и уверенно движемся вперед, без опаски смотрим в будущее. Не за горами 50-й сезон.

Избавляем дом от негатива, ждем прибыли и судьбоносной встречи: 7 примет от Виктории Райдос

Читать материал