«В ней чувствовался какой-то внутренний трагизм — в детстве Волчек была недолюблена матерью. Она ненавидела мать за то, что та ушла от ее обожаемого отца. При этом Вера Исааковна какое-то время работала в «Современнике» кассиром. Однажды на собрании Вера Исааковна что-то сказала, и Галина Борисовна при всех ее оборвала: «Ты кассир, вот и иди в свою кассу», — актеры театра «Современник» вспоминают неожиданные подробности о Галине Волчек.
Виктор Тульчинский: Галя была доброй. Она даже с Евстигнеевым в итоге помирилась. Он мне жаловался, что поначалу сына, Дениса, она ему не давала, страсти кипели жуткие. Расставание происходило у меня на глазах — в Саратове на гастролях. Мы с Женей поехали на какой-то концерт, вернулись, и он пошел в свой номер, а номер закрыт, и перед дверью стоят два чемодана.
С тех пор во время гастролей мы стали селиться с ним в одном номере. Он знал, когда я приду с репетиции, а я знал, что к этому времени он проводит очередную барышню. Евстигнеев нравился женщинам, и сам был ходок еще тот! Когда он работал во Владимирском театре, к ним из области приезжали ревизоры принимать спектакль — как правило, женщины. И начальство ему говорило: «Женя, ты должен взять ее на себя». После этого все проблемы театра решались. А ведь никогда он не был красавцем! Как-то рассказал: «Понимаешь, я еще с молодости стал лысоват, лысина спереди назад росла. И однажды на встрече со зрителями читаю Маяковского, вдруг с галерки мужик: «Уйди со сцены, лысый!» Меня так это потрясло, что с тех пор не могу читать Маяковского перед зрителями».
Однажды, уже после их развода с Галей, в гостинице звонок — она. Женя поговорил, а потом сообщает мне: «Галя сейчас зайдет за свитером, который мы по очереди носим». А я же вижу — он расстроен. Спрашиваю — объясняет: «Она же его растянет, потом ничего не исправишь. Ладно, Лиле (вторая жена актера — Лилия Евстигнеева (Журкина). — Прим. ред.) скажу, что тебе свитер отдал, чтобы не ревновала». А ведь это Галя научила его хорошо одеваться, заказывать костюмы, рубашки, со вкусом подбирать галстуки. Евстигнеева в семье Волчек сначала даже не принимали из-за того, что он казался простоват, и манеры его были не очень. Зато Женя был замечательным ударником, обожал джаз и до встречи с Галей в свободное от театра время подрабатывал барабанщиком в кинотеатре.
Второй Галин муж, Марк, тоже был замечательный. Она сама с ним рассталась. Он, возможно, стал предъявлять претензии, что она мало времени ему уделяет, а Волчек сказала: «Не нравится — уходи». Но и с ним осталась в дружеских отношениях — Марк всегда приходил на премьеры, на ее день рождения. Он и с Женей нормально общался.
В Гале чувствовался какой-то внутренний трагизм — думаю, просто она в детстве была недолюблена матерью. Она ненавидела мать за то, что та ушла от ее обожаемого отца. При этом Вера Исааковна какое-то время работала у нас в театре кассиром. Помню, однажды на собрании Вера Исааковна что-то сказала, и Галя при всех ее оборвала: «Ты кассир, вот и иди в свою кассу, здесь без тебя разберутся, чтобы я тебя не видела».
Но вот что Гале передалось от матери — готовила она гениально: горячие блюда, салаты, винегрет. Вкусно поесть любила, хотя ей приходилось постоянно следить за фигурой.
Дарья Белоусова: На диетах в последние годы Волчек не сидела, она была невероятным гурманом, обожала вкусную еду и хорошо в ней разбиралась. При этом очень любила доширак… Курила больше пачки в день, как и Кваша. Но чем старше становилась, тем лучше выглядела. Она стоик, каждый день была в театре, каждую минуту мы чувствовали ее присутствие. У нее много лет очень болела спина, но этого никогда не было видно. В театре она забывала о своей постоянной боли. Театр для нее был главным.
Виктория Романенко: Маленьких детей она обожала, вот и к моему старшему сыну Пете относилась как к внуку. Постоянно просила: «Привези мне Петю, пришли мне Петины фотографии, пришли видео». А когда получала, это вызывало у нее столько эмоций! Смотрит и смеется: «Ой, ну умора! Я уже полчаса пытаюсь понять, как он это сделал!»
Иван Стебунов: Дошло до того, что это стало предметом манипуляций со стороны артистов — если надо отпроситься на съемки, лучше взять с собой ребенка и невзначай его запустить к ней, а под эту лавочку уже просить. Просто Галина Борисовна при виде детей теряла нить любого разговора. Дети ее тоже обожали, она говорила с ними как со взрослыми, ни с кем не сюсюкала.
Виктор Тульчинский: На первом месте у Гали всегда был сын, потом театр. Женщина была 100-процентная. Вот и ее режиссура не от ума, Волчек создавала женские спектакли.
Сергей Юшкевич: В работе понять Волчек мне было сложно. Задачи ставились интересные, высокие, но «кружева», в которые она укутывала эти задачи, казались мне слишком женскими. С мужиками мы о чем-то договаривались, ошибались, искали новые варианты — и делали. С Галиной Борисовной у меня доходило до мужских слез… Помню, в какой-то момент она захотела сделать более «молодую» редакцию спектакля «Три сестры», взяла и поменяла местами всех актеров: кто играл Cоленого — стал играть Вершинина, Оля Дроздова была Машей — стала Ольгой, Чулпан Хаматова была Ириной — стала Машей. Я шесть лет играл Вершинина, а в новой версии мне достался Кулыгин. Только женское сознание могло такое создать! Та вязь, которую придумала Волчек, была мне очень интересна, но я не понимал, как делать образ Кулыгина, и чувствовал себя совершенно беспомощным, а Галина Борисовна ничем не могла мне помочь, хотя старалась. Помню, как я сел за кулисами и заплакал… Думаю, женщины-актрисы лучше ее понимали.
Иван Стебунов: Я всего третий год работал в театре, и вот раздается звонок: Волчек просит приехать к ней домой. Я весь день на нервах, взволнованный, приезжаю, меня провожают на кухню, Волчек спрашивает, не хочу ли я что-нибудь поесть. Я, естественно, отказываюсь и думаю: что же будет дальше? Через секунду, закурив сигарету, она говорит: «Я собираюсь ставить «Три сестры», хочу тебе предложить роль Тузенбаха». Отвечаю: «Да, конечно». Она: «Ну тогда будем «Ликвидацию» смотреть». И мы сели смотреть по телевизору «Ликвидацию». Галина Борисовна только иногда поворачивалась ко мне и говорила: «Как хорошо Володя работает, я позвонила ему в Америку и похвалила его. Мне так нравится этот сериал!» Вот разве это не по-женски?
Она любила шопинг, любила торговаться, у нее был дар. Однажды, во время поездки в Париж ей очень понравился один платок. Она стала торговаться с молодой продавщицей, та, конечно, видя перед собой обеспеченную женщину, не хотела уступать. И тут Галина Борисовна наклонилась, легла грудью на прилавок и сказала: «Девочка, у тебя есть мать? Представь, что это она просит у тебя скидку». И это сработало!
Илья Лыков: Неелова репетировала «Вишневый сад» в Париже, и вдруг Галина Борисовна подзывает ее и говорит: «Что это у тебя за туфельки?» И они сидели и обсуждали эти туфельки. А ведь сама Волчек уже не могла носить нормальную обувь из-за проблем с ногами, и ее лучший друг Куснирович сшил ей очень красивые мягкие сапожки из овчины — как угги.
Виктория Романенко: Однажды мы ездили с ней в Париж. Галина Борисовна должна была провести там мастер-класс и творческую встречу. Ее попросили взять с собой молодых артистов, и она пригласила меня. Я была в Париже в первый раз, да еще с Галиной Борисовной, мы жили при посольстве, у меня над кроватью висел подлинник Айвазовского — все это в целом просто свело меня с ума! Галина Борисовна в то время уже неважно себя чувствовала, нас повсюду возила машина — даже в те места, где проехать было невозможно. Мы ездили, например, на Монмартр или к Нотр-Дам-де-Пари. Ей трудно было выходить из машины, поэтому автомобиль подъезжал ко входу в кафе, Галина Борисовна там и оставалась, а я сидела за столиком рядом. Так мы могли просидеть за беседой полночи. Жалко было тратить время на сон. По магазинам она не могла ходить. Но когда нам по дороге попался бутик ее любимой парфюмерной марки, Волчек решила, что такое она пропустить не может, хотя там надо было подняться на целых две ступеньки. «Ладно, говорит, как-нибудь справлюсь». Духи она любила! Вообще, всегда за собой следила, делала укладку, макияж и одевалась с большим вкусом до последнего...
Галина Борисовна уже смолоду проявляла режиссерскую фантазию, перешивая одежду отца и придумывая себе из нее разные наряды. Однажды, в период учебы в школе, возвращаясь домой с друзьями, она подложила себе под пальто арбуз. Когда зашла в подъезд, консьержка обалдела — Галька Волчек беременная! Это была невероятно азартная, жизнерадостная хулиганка! Она никогда не была спокойной. Но это закон творчества — когда у тебя все хорошо, ты не можешь творить. Я думаю, у нее в душе всегда оставалась какая-то боль, неудовлетворенность и ранимость. Но для нас у Галины Борисовны всегда находились силы — оберегать, защищать. У меня жизнь поменялась с того момента, когда ее не стало! Это были очень близкие отношения, как мать и дочь, и, конечно, я считаю ее самым главным учителем в жизни. При это мы с ней могли поссориться и долго не разговаривать. Но я понимала, что все это замешано на огромной любви. Когда Волчек узнала, что я беременна вторым ребенком, она сильно разозлилась. Сначала меня это поразило, потом я поняла, что она очень на меня рассчитывала, а я вдруг променяла театр на беременность. Я уехала в Петербург, родила Ивана, и тут звонит Галина Борисовна: «Ну все, ты с концами уехала и теперь ко мне уже не вернешься?» Я взяла маленького и срочно поехала в Москву к Волчек. А однажды Галина Борисовна сама отпустила меня сниматься в кино, потом сама же на это разозлилась и долго со мной не разговаривала. Но, когда фильм вышел, безумно за меня обрадовалась и очень мной гордилась...
Театр для нее всегда был самым важным, и она не понимала, как у других это может быть иначе. Она не переносила предательства на физическом уровне, просто заболевала. В адрес предателя шел мощный эмоциональный выплеск, с кем-то она до конца так и не помирилась. Я не хочу переходить на личности, но они так и остались — эти незакрытые конфликты.
Иван Стебунов: В «Современнике» было табу — если ты ушел из театра, то вернуться уже не можешь. Я из тех артистов, кто ушел и вернулся. Когда мне исполнилось 33 года, я уже 8 лет работал в театре, и накопились не самые удачные спектакли с моим участием, работа перестала доставлять удовольствие. Через некоторое время мне предложили поставить спектакль в Барнауле, на моей родине. Меня трясло перед разговором с Галиной Борисовной, но я сказал, что хочу поехать. Она поняла, что я в критическом состоянии, и ответила: «Я тебя отпущу только тогда, когда ты будешь в хорошей физической форме». И отвезла меня в санаторий, где лечили иглоукалыванием. Она сама там лечилась, и каждый день я волей-неволей должен был два часа проводить с ней вместе. Кстати, даже там, в санатории, где все запрещено, она уходила в уголок и курила: «Вань, посмотри, никого нет?» У нее такая маленькая красивая ретропепельница была, и курила Волчек красиво.
Потом я поехал в Барнаул, а через два года мне стало там скучно. Я вернулся в Москву, и в сентябре раздался звонок от Михаила Ефремова: «Я сижу в кабинете Галины Борисовны, мы начинаем делать замечательный спектакль «Возвращение домой». И мы тебе говорим: «Вань, возвращайся домой». На следующий день я пришел к Волчек, мы обнялись, поцеловались, и я вернулся ко всем своим спектаклям, а также начал репетировать пьесу «Возвращение домой». Так я, как выяснилось, оказался вторым счастливым исключением из правила.
Илья Лыков: Первым исключением была Елена Яковлева, которая входила в число любимчиков Волчек наряду с Гафтом, Квашой, Нееловой, Хаматовой. Для нас, артистов, такая влюбленность посильнее романов. Это интересно испытать — когда ты нашел «своего» режиссера и у вас полное взаимопонимание. Да горы можно свернуть, море по колено! Испытав это, можно уже умирать. Все, как в любви: что-то быстро кончается, а что-то доходит до брака, видоизменяется, поддерживается — оно живое. Просто артисты очень эмоциональные, неуравновешенные и могут устать от отношений.
Галина Борисовна всегда говорила, что до такой степени страдает от предательства из-за того, что влюбляется в артистов. Она понимала, что эта ее влюбчивость — патологическая. Она обожала Олега Даля. Марина Неелова рассказывала, что однажды во время репетиции Волчек вышла на сцену и показала Далю, как надо играть. Но Олег Иванович повторил по-своему. И она восторженно, с блаженной улыбкой, прокомментировала: «Ну золото мое! Вообще не то играет, вообще!» Она наделяла своих муз чертами, которыми они, пожалуй, вовсе не обладали.
Дарья Белоусова: Галина Борисовна все время исследовала «сердечную мышцу» людей. Мы все стараемся закрыть что-то, спрятать, а она вытаскивала на свет наши раны и работала на них. Она сама была ранима и любила героинь, которые балансируют, как девочка на шаре. Отчаянная и страстная, ей всегда надо было, чтобы и жизнь, и сцена — до дна, до любви, как выстрел. На репетиции от нас требовалось ввести себя в состояние лихорадки, температуры 42 градуса. Если артист «с холодным носом», то он не артист Волчек.
Василий Мищенко: Помню, мы начинали репетировать «Три товарища». Я там такой жиголо — «папа» проституток. И вот Галине Борисовне помреж принес горячий чай, она отпивает глоток и говорит: «Ну покажи, как ты будешь себя вести с проституткой». Отвечаю: «Представьте себе, что вы проститутка». Она хихикает. Я с сигаретой в зубах наступаю на нее: «Ну что ты сидишь расфуфыренная вся? Работать будешь сегодня или нет? Ну-ка быстро пошла и работай!» И мой окурок летит в ее стакан чая. Галина Борисовна оценила! Она ведь и сама была потрясающая, великая актриса, хотя текст плохо запоминала, но выходила и покоряла зал. На сегодня я остался одним из немногих, кто с ней играл. Мы были партнерами в «Ревизоре» — я играл Хлестакова, а она Анну Андреевну. Сколько казусов у нас случалось на сцене! Режиссер Валерий Фокин придумал, что я взбиваю ее грудь, как подушку. Она все время говорила, что щекотно, а я успокаивал — терпи, надо. Однажды мы с ней «раскололись». В одной сцене она валит меня на кушетку, очень узкую. И вот как-то она улеглась на меня не так, как обычно, и вдруг стала заваливаться. Я еле-еле ее удерживаю, хватая уже за все что попало. Ей стало щекотно, она смеется, мне тоже смешно, но уже и тяжело ее держать. Вышла Неелова, увидела это и тоже засмеялась. Выходит Гафт — ржет…
Все наши хулиганства Волчек прощала. Вообще, если чувствовала, что актер одаренный, остальное не имело значения. Она очень хорошо ко мне относилась, как и вообще — к мужской половине труппы. Но все же ей было легче с актерами, которые не задавали много вопросов. А я допытывался про своих героев: почему так, а почему этак. Ее это раздражало, она говорила: «Ну отстань, делай, как говорят». Поэтому я за почти 40 лет с Галиной Борисовной, как с главным режиссером театра, в качестве актера ничего особо не сделал, ни одного стоящего спектакля, к сожалению…
Дарья Белоусова: Волчек когда-то была великой актрисой, но потом убила ее в себе. И, как великая актриса, гениально сыграла главную роль — режиссерскую. Она понимала, кто она есть, и никогда не боялась конкуренции. Большинство крупных театральных режиссеров, которых мы знаем, — это ее открытия. Римаса Туминаса она позвала в Москву на «Играем... Шиллера!», Валерий Фокин, Кирилл Серебренников, Нина Чусова, Николай Коляда — именно она собрала и молодых режиссеров, которые теперь работают в ведущих театрах.
Иван Стебунов: В ее характере было много великодушия. Знаю, после увольнения Лужкова все отвернулись от него, никто с ним уже не здоровался. А Галина Борисовна на каком-то большом приеме встала и сказала ему: «Позвольте, я встану на колени перед вами! Пообещал дать театру две квартиры и сделал это, вот человечище!»
Сергей Юшкевич: Как руководитель, она присматривала за всеми, всем помогала, и знала все обо всех. Например, сидя на репетиции, она могла обратиться к уборщице: «Наташа, ну что, лекарство привезли твоему ребенку?» Или к монтировщику: «Как там, маму устроили в санаторий?» Она привозила костюмчики моим детям и помогла нам получить квартиру. Галина Борисовна всегда знала, кто с кем живет, кто с кем расстался. А если человек, склонный к алкоголю, слишком часто начинал злоупотреблять, тут же давала ему интересную роль, чтобы не запил. Я помню, когда у Миши Ефремова умер папа, она пригласила его делать с Никитой Высоцким спектакль «Еще раз о голом короле» — по пьесе Леонида Филатова. Галина Борисовна понимала, что это точно не будет победа, но в этот момент она спасала Мишу как человека, и спасла. И когда у Ефремова умерла мама, Волчек тут же дала ему возможность работать над материалом, который его интересовал. Это было в июне, а в декабре ушла и сама Галина Борисовна. Миша мне говорил, что потерял сразу двух мам. Собственно, поэтому он и слетел с катушек и попал в эту страшную историю. Помочь уже некому было...
Виктор Тульчинский: Однажды я обратился к Волчек с просьбой замолвить словечко за мою дочь, которая хотела поступить в аспирантуру Института США и Канады. Галина Борисовна тут же позвонила и попросила обратить внимание на эту девочку. И дочь приняли. Волчек откликалась на все просьбы. При этом она была и очень строгим руководителем. Доходило до смешного. Как-то я напросился к ней на прием, говорю: «Я последние лет десять плохо воспринимаю ваши замечания — когда вы входите в зал, у меня пропадает всякое желание что-то делать, а уж если во время спектакля мне кто-то говорит: «Ты давай поаккуратней, Волчиха в зале», — я вообще физиологически тупею, могу забыть текст». Она удивилась: «Вить, ну что ты мне предлагаешь? Может, мне уволиться с работы? В общем, я поняла — у тебя тонкая еврейская душа, а теперь не пошел бы ты отсюда…» Мне это помогло, как ни странно.
Илья Лыков: Волчек как режиссер всегда добивалась того, чего хотела — любыми способами. Например, ей нужно было, чтобы у Маши в спектакле «Три сестры» подкосились ноги, когда она увидела Вершинина. То есть она должна была реально упасть. Волчек даже обращалась к психологу, чтобы понять, как это должно выглядеть. В итоге сделали круг на сцене и запускали его в нужный момент — и земля уходила у героини из-под ног в прямом смысле. Галина Борисовна точно назначала артистов на роли, иногда жестко с ними работала. И была в этом бескомпромиссна: заболела актриса — «мы ее подождем, именно она мне нужна». Выпускала продукт, который заставлял зрителей плакать. Волчек говорила: «Моя цель — катапультировать зрителей из их удобных кресел».
В последний ее день рождения Галину Борисовну привезли в театр в кресле. Мы приготовили поздравление. Это был капустник на тему «Шуточки» Чехова, которого она так любила. Маленькую Наденьку играла Даша Белоусова. Она была одета, как одевают детей зимой — такая капуста. Но в зубах держала сигарету, как Галина Борисовна. Все смеялись. Потом вместо слов героя Чехова: «Я люблю вас, Наденька», — мы, все 25 человек, тихо произносили: «Мы любим вас, Галенька!» И вдруг она, которая несколько лет не вставала с кресла, поднялась и сделала шаг к нам… Это было чудо, неизвестное медицине. Она сказала, что делает это ради нас, и еще похвалила: «Если вы — 25 человек шепотом можете сказать синхронно целую фразу, то я горжусь вами!» И мы все принялись рыдать, обниматься, фотографироваться — это был необыкновенный вечер! Через неделю ее не стало…
Василий Мищенко: Галина Борисовна была потрясающим менеджером. На этом потеряла много здоровья — она понимала, что дружить с сильными мира сего, с властью высшего эшелона, быть вхожей в их дома важно для театра, даже если они ее не очень, может быть, устраивали. Но она общалась с ними, потому что за ее спиной театр, и надо кормить актеров, делать спектакли, ремонты и тому подобное. Она шла на поклон, чтобы получить финансирование. Знаете, у меня к ней единственная претензия чисто по-человечески: что она не подготовила преемника. Ей надо было подумать об этом, хотя так поступают все, и все делают неправильно. Вот если бы в свое время она Валеру Фокина не упустила…
Сергей Юшкевич: Мне кажется, она никого из своих не видела в этом качестве. Хотя на ее место метил Сергей Гармаш, и последние годы ходили слухи о нем как о преемнике. Ему это льстило. Но Галина Борисовна мне говорила, что она про Сережу все знает, он хороший артист, но как худрук был бы нулевой. Она понимала, что он не потянет. Гармаш не имел права уходить после Волчек, и своим поступком он доказал, что ни разу не худрук. Его амбиции, его гордыня перевесили. Через полгода после назначения Рыжакова Гармаш на одном из собраний объявил о своем увольнении и ушел под стук собственных каблуков — ни один человек не сказал: «Сережа, почему ты уходишь, оставляешь нас?»
Дарья Белоусова: После ее ухода разница стала очевидной. Пришел человек, который очень странно себя вел. Это мне напомнило ситуацию — ты с родителями сидишь за столом, с ровной спиной, ремешок затянут на брюках, кофточка красивая, от шампанского отказываешься. А как только родители выходят, дети расстегивают ремешок и пускаются во все тяжкие. Показалось, что сейчас можно подрасслабиться. А теперь театром управляет не один человек, а худсовет. Нам многое предстоит сделать. Но дышать стало легче, возвращается наш «театр-дом». Семья, которую создала Галина Борисовна Волчек.
