Михаил Евдокимов: «Надо жить!»

Любимому артисту и народному губернатору Алтайского края 6 декабря исполнилось бы 65 лет. Он оставил о себе самую добрую память в сердцах поклонников его яркого и самобытного таланта. В канун юбилея артиста его коллеги и друзья поделились с «7Д» своими воспоминаниями о Михаиле Евдокимове.

Владимир Винокур: Переезд Миши Евдокимова в Москву стал страшным испытанием для него и его семьи. Негде было жить, заработков не было. Первое время Миша даже на вок­залах ночевал. Я через ЦК комсомола пытался найти для него хоть какое-то жилье. Впоследствии квартиру помог пробить Иосиф Кобзон. А я решил показать еще никому не известного в Москве артиста популярным авторам-сатирикам: драматургу Аркадию Хайту и режиссеру Александру Левен­буку. Собрались мы в малюсеньком зале Дворца культуры фабрики «Ду­кат», что на Маяковке. Я расхваливал Мишу — какой талантливый самородок приехал в Москву с Алтая. А Мишка, стоя за кулисами, вдруг говорит мне: «Володя, а на фиг мне авторы нужны? Я сам себе номера делаю». Левенбук и Хайт, сидящие в пустом зале, конечно, все это услышали, посмеялись… «Ну ладно, — соглашается Миша, — покажу короткий вариант программы». Выходит на сцену и начинает представлять свои зарисовки, монологи, пародии. Планировал показать штук пять образов, а показал 35! Хайт спрашивает: «А кто тебе все это пишет?» Миша и отвечает: «Я сам». «А он прав, — поворачивается ко мне Хайт. — На фиг мы ему нужны?» И все дружно расхохотались!

Ефим Шифрин: С Мишей Евдо­кимовым мы знакомы буквально с первых его шагов в Москве и на эстраде — с программы «Парад пародистов». Я сам к пародии имел косвенное отношение, но у меня за плечами был Конкурс артистов эстрады. Меня уже немножко знали, а Миша только приехал в столицу и на сольный номер рассчитывать не мог. Он был участником «хора пародистов» — в упряжке с другими молодыми артистами показывал свои самые яркие номера. Надо сказать, что не заметить Мишу даже в «хоре» было невозможно. Хотя пародистов на эстраде в то время было пруд пруди, но той степени четкости, филигранности имитации я не помню ни у кого другого. Вроде бы Миша, как все, показывал привычный набор тогдашних знаменитостей: Леонова, Никулина, Высоцкого. Но жесты, точнейшее попадание в голосовые нюансы… В этом равных ему не было, и Евдокимов стремительно ворвался на московскую эстраду.

Я очень хорошо запомнил Мишину зеленую нейлоновую рубашку, которую он носил в то время. Единственный из знакомых мне артистов, Евдокимов ходил в быту в той же рубашке, в которой вечером появлялся на сцене. Вопросов по этому поводу мы друг другу не задавали, так как все были бедны как церковные мыши.

Пару раз на гастролях мы сидели у Миши в номере гостиницы, и я сразу про себя отметил его редкое хлебосольство и гостеприимство. Таким же был и другой Миша — Задорнов. Душевная широта роднила этих артистов. Но такого количества провинциальных гостей, сколько бывало у Евдокимова в доме, я больше ни у кого не встречал. Когда мы гастролировали, в разных городах к нему обязательно выстраивалась очередь визитеров, посетителей. Я не понимал: почему? Кто эти люди? Оказывается, Евдокимов никогда не терял связь с однокашниками после всех своих учеб и пере­ездов. Поприветствовать его приходили одноклассники, однокурсники, односельчане — и числа им не было. Я поражался, как он всех помнит по именам. И многим Миша впоследствии давал приют в Москве. Более того, когда я один гастролировал по стране, меня везде находили друзья Евдокимова. Помню, приехал в Тюмень. Где Тю­мень, а где Миша? Но там, оказалось, жил один из его однокурсников. Все дни своего пребывания в Тюмени я был под крылом этого человека. Хотя, кроме мостика в лице Миши, нас ничего не связывало.

Второе рождение Евдокимова как артиста происходило тоже на моих глазах. Это случилось в программе, которую снимала Регина Дубовицкая. Съемки проходили в Центральном доме культуры железнодорожника. Я сидел в гримерке и по трансляции услышал, что Миша выступает не с пародией, а с каким-то монологом, который сопровождался аплодисментами и оглушительным ревом зрителей. Это была знаменитая «Морда красная». Дальнейшее восхождение Миши на эстрадный олимп было головокружительным. Он создал образ нового героя — эдакого шукшинского чудика, — который оказался невероятно близок зрителю. Все фразочки из монологов Евдокимова мгновенно становились крылатыми и пережили его самого. Они до сих пор в ходу.

Мы, коллеги Миши, были свидетелями, как он последовательно отпирал все новые и новые замки, за которыми ждали своего часа его еще не раскрытые таланты. Совершенно уникальный вокальный дар, который вдруг проявился и разорвал рамки пародии. Миша — единственный из известных мне исполнителей — копировал голос Высоцкого один в один. А главное, по степени ярости, накала, внутренней энергии приближался к эмоциональным высотам Владимира Семеновича. Потом у Евдокимова появился собственный певческий репертуар, и его песни полюбились людям. Миша реализовался и как киноартист. Еще поз­же — как общественный и государственный деятель. Принято считать: чтобы преуспеть в жизни, надо быть прытким — понравиться этому, подружиться с тем. У Евдокимова же ничего подобного в характере и в поведении никогда не было. Миша всегда оставался неспешным, чем очень выделялся в свое время среди эстрадной молодежи.

Александр Пляченко, композитор: Миша, даже уже прославившись, любил под простого алтайского мужика закосить. Однажды в студии композитора Александра Морозова мы со звукорежиссером ждали его для записи песни. Он должен был приехать после съемочной смены фильма «Не послать ли нам... гонца?». Стук в дверь. Мой коллега пошел открывать. Из-за двери показалась босая нога… «Эй, мужик, — говорит звукорежиссер, — ты куда прешь? Тут песни пишут». — «Да ладно, это же я, Миша!» Мы расхохотались. Это он со съемок приехал, не переодеваясь, — в бушлате и сандалиях на босу ногу.

А познакомились мы так. Я работал музыкальным руководителем студии звукозаписи Александра Морозова. Однажды с поэтом Анатолием Попе­речным сидели в офисе, и пришел Миша Евдокимов. У них были какие-то договоренности с Морозовым, но того в офисе не оказалось. Поперечный, представляя меня Мише, предложил ему: «Слушай, а давай тебе Саша песни напишет — не хуже, чем Морозов!» Евдокимов говорит: «Мне бы что-то про настоящего русского мужика…» И мы с Поперечным взялись за работу... Над альбомом трудились целый год — 1997-й. Рабочее название было шуточным: «На троих». Во-первых, отсылка к советскому времени, а во-вторых, соз­давали-то мы альбом втроем. Туда вошли песни «Баня», «Домик у дороги», «На троих», «Истопник Григорич». В последней мы увековечили Анатолия Поперечного. Он всегда присутствовал на записях и был очень строг к исполнителям, если они искажали его тексты. У Анатолия Григорьевича не забалуешь... «Так, Миша, стоп! Ты тут слово не то спел!» — «Понял, понял, Григорич, извини, — отвечал Евдокимов, — каюсь, сейчас на колени упаду». Вот так шутили. И на записи Миша напел, обращаясь к Поперечному: «Давай, Григорич, давай-давай! Да не тяни ты душу!» А при сведении песни эту фразу оставили. Когда Евдокимов прослушал готовый вариант, сказал: «Уберите финальную реплику». А нам с Поперечным понравилось: «Нет, надо оставить! Все органично получилось — живо».

В альбом, конечно, вошла и песня «Баня», ставшая народным хитом. В эту песню Миша предложил вставить частушки, и мы для этого придумали специальный проигрыш. На записи Миша частушки напел — получилось замечательно. Песня мгновенно ушла в народ. Евдокимов любил исполнять песни Высоцкого. Он очень тонко чувствовал ритм, песня рвалась как крик души. Но одно дело — петь песни Высоцкого, а другое — свои. Поэтому мы с Попе­речным предложили Михаилу композицию «А зовут меня Иван» в стиле Владимира Высоцкого, но написанную специально для Евдокимова: «А я живучий, хоть и невезучий, в каленый зной — живой и в холод сучий…»

Во время работы над альбомом у Миши не стало отца, и он попросил: «Напишите песню-посвящение отцам». Поперечный принес стихи «Ах, отец». Так возникла единственная на российской эстраде песня об отце, в то время как о матерях чего только не написано! Ну, и завершающей песней альбома стала «Некогда жить». «Некогда жить, некогда любить, / Некогда залетное счастьице ловить. / Некогда, некогда память ворошить, / Помирать нам некогда, значит, надо жить!» Альбом мы предложили назвать «Будем жить», но Миша сказал: «Нет. Пусть называется «Надо жить!»...

В своих сольных концертах Евдокимов чередовал песни с монологами. Помню, вернулся он с гастролей по Америке. Мы встретились. «Ой, спасибо, — говорит, — за песни. За океаном все зрители плакали навзрыд, особенно под «Домик у дороги», «Ах, отец», «Расскажи мне, мама, сказку». Но, я знаю, в этом не только наша (авторов) заслуга — а просто все песни в исполнении Евдокимова были пронизаны его личными радостями и переживаниями.

После успеха первого альбома мы с Поперечным стали готовить второй. Было написано уже 80 процентов песен. Миша все прослушал, ему понравилось. Но он решил: «Когда соберем весь альбом — тогда и запишем все скопом». Но наши планы оборвала трагедия… А в 2006 году друзья Михаила выпустили альбом в память о нем под названием «Я вернусь...»

Алексей Прудников, футболист, олимпийский чемпион: Я был тренером любительской футбольной команды звезд шоу-бизнеса «Старко». И однажды ребята говорят: «Леша, поехали, нас сегодня будут фотографировать всей командой». Приезжаем в какое-то помещение типа ангара, и встречает нас почему-то Миша Евдокимов. Нам выдают майки, на них написано «С легким паром!». Мы — Валера Сюткин, Сережа Минаев, Юра Давыдов, Валера Семин, Крис Кельми — переодеваемся в эти майки, нас фотографируют. Рядом небольшой стол — закусочка. Я думаю, сейчас отметим встречу и разойдемся. Но тут Евдокимов говорит: «Ну что, пошли?» — «Куда пошли?» — «А вон туда». Заходим в соседний ангар, а там полный зал зрителей. Думаю: куда ж я попал? А Миша говорит: «Леша, садись рядом со мной». Протягивает листочек: «Вот тебе частушка, выучи». Оказалось, что нас привезли на съемку его передачи «С легким паром!». И никто нас не предупредил, ничего не объяснил. Я растерялся — абсолютно не был готов травить застольные байки под камеру на всю страну. Миша мне на ухо шепчет: «Не боись, все нормально будет!» Вот так мы с Михаилом и подружились…

Не раз по приглашению Евдокимова я бывал на его родине, в поселке Верх-Обский Алтайского края. Миша там проводил фестивали, и я участвовал в товарищеских матчах. Жили мы или в доме у Мишиного друга Николая Пилина, или у самого Евдокимова. Спать укладывались человек по двадцать рядами на полу. Круглые сутки там собирался народ — и деревенские ребята, и приезжие артисты. Стол был накрыт постоянно. Пели под баян и веселились от души. Когда кто-нибудь поднимался с пола к столу, на его место тут же ложился другой. В большой семье не надо щелкать клювом. Встал покушать — значит, жди, когда кто-нибудь другой проголодается, тогда займешь его лежанку. Однажды с моим старинным другом гуляли в Мишином доме. Спать снова прилегли на полу. Ночью открываю глаза, а кто-то рядом лежит и рычит. Вижу только черное пятно. Говорю: «Толяныч, как ты почернел!» Ребята, те, что засиделись за столом, от смеха с лавок попадали. Оказалось, в хату зашла огромная Мишина собака и легла со мной рядом.

На один из фестивалей приехал артист Алексей Локтев. Он сам потом со смехом рассказывал, как, появившись в Верх-Обском, пафосно спросил Евдокимова: «А где отель?» На что Миша ответил: «Сейчас я тебе покажу пятизвездочный отель, не волнуйся — мы обязательно дойдем». Но по дороге их останавливали буквально возле каждого дома — наливали и угощали… «Когда я пришел в себя и открыл глаза, — рассказывал Локтев, — понял, что лежу в какой-то бане. Надо мной нависло хитрющее и довольное лицо Евдокимова: «Ну вот и твой «люкс». Спи, браток!»

Александр Михайлов: Мише Евдо­кимову было дано видеть, чувствовать, ощущать простор земли нашей русской. Никогда не забуду, как еще до своего губернаторства Миша организовал сходку директоров совхозов своего края. Собралось человек двадцать пять. И на моих глазах этот молодой парень им давал советы: «Вот ты, Владимир Иванович, передай трактора Ивану Петровичу — у вас же посевная позже начнется. А ты, Николай Михайлович, сделай то-то…» И говорил Миша это с таким глубоким пониманием сельскохозяйственных вопросов и так убедительно, что 50—60-летние седые мужики слушали его без возражений. Он стоял в центре их круга и объяснял, что к уборке урожая надо подходить ответственно, а к соседям относиться уважительно и помогать друг другу. И я, наблюдая за этим, думал: «О, парень, давно ты вырос из актерских штанишек, ты уже государственник!» И ком к горлу подкатывал — так я радовался за Мишу.

Олег Ершов, писатель, композитор, земляк и друг Михаила Евдокимова: Однажды Миша пригласил меня в Москву. Я тогда жил в Калинин­граде. Встретились мы у него в офисе — так он называл однокомнатную квартиру-студию на девятом этаже дома на Беговой. А я по дороге в Москву, переезжая литовскую границу, взял бутылочку хорошего коньяка. Говорю: «Миша, я тебе подарочек привез…» По рюмочке этого коньячка выпили, и Евдокимов сказал: «Коньяк, конечно, замечательный, но запомни раз и навсегда: я коньяк никогда не пью!» И достал из шкафа бутылку фирменной водки с собственным портретом на этикетке... В общем, врезали раз, другой, третий, и Миша просит: «Братка, спой что-нибудь свое». Сам подстроил струны гитары и протягивает мне. А времени — три часа ночи, жилой дом! Я тихонечко намурлыкал песенку про маму. «Все?» — спрашивает Евдокимов. «Да, все», — отвечаю. Тогда Миша выхватил у меня гитару и в полный голос как дал Высоцкого: «Протопи ты мне баньку по-белому…» Закончил и говорит: «Вот так надо петь, а не мычать!» Я парирую: «Михаил Сергеевич, елки-палки, люди же спят, три часа ночи!» А он: «Ты пожалел людей? Да они радуются, что здесь собираются известные люди! Знаешь, как дорого они будут продавать квартиры в этом доме только потому, что мы тут по ночам поем!» Сам Миша в этой квартире не жил, но друзья и коллеги собирались у него постоянно. Здесь же квартировались его товарищи, приезжавшие из других городов.

В 2003 году я с дочкой был на Мишином фестивале. Он проходил в Бар­науле, Бийске, а заканчивался традиционно в Верх-Обском. Мы прощались в аэропорту, когда Миша сказал: «Слушай, брат, спасибо, что приехал. Но ко мне через несколько дней приезжает первое лицо государства. И я хочу, чтобы ты присутствовал». Говорю: «Я, конечно, с удовольствием, но мне дочку нужно в Калининград отвезти». — «Так какие проблемы? Лети с ней в Москву, там посадишь дочку на самолет до Калининграда, а сам сразу возвращайся сюда». Так и сделали. И вот до приезда президента оставался день. Вечером сидели в Мишиной усадьбе в Верх-Обском — стряпали пельмени. Миша бутылкой из-под водки раскатывал кружочки теста. Тут к дому подъехал микроавтобус с фэсэошниками, подготавливающими визит президента. Усадили мы их за стол, угостили, как полагается, — «поздоровкались» — так этот процесс называл Миша. Проводили гостей и продолжили… Тут приехал вице-губернатор. Мы и его напоили-накормили, в баньку сводили. Как я оказался в постели — не помню… Мне снился страшный сон: огромный черт с горящими глазами и огненным дыханием подошел ко мне и хотел забрать. В ужасе открываю глаза, а мне в лицо жаром дышит какое-то чудовище с огромным высунутым языком! Я со страху чуть не помер. И тут слышу хохот — у двери стоят ребята-кинологи, которые пришли со служебной овчаркой-нюхачом дом проверять. Позже приехал начальник протокола Путина. Он сказал: «Можно оставить на встречу с президентом не больше 6—8 человек». Всех остальных попросили покинуть территорию усадьбы. Вскоре приехал и сам Владимир Владимирович. Мы с товарищами расположились в беседке за домом, а Михаил Сергеевич с супругой Галиной Николаевной встретили президента на крыльце хлебом-солью и пригласили в дом отобедать. Но Путин захотел осмотреть усадьбу и стал обходить дом. Заметил нас, сидящих в беседке, подошел, поздоровался: «А чего вы здесь спрятались? Выходите к нам». На берегу речки Катуни, где стоит усадьба, было два катера. И президент захотел совершить речную прогулку. На одном катере поплыли Евдокимов и Путин, а на втором — остальные гости. К нашему возвращению натопили баню. Миша и Владимир Владимирович парились вдвоем, а мы остались ждать их за столом… После бани Михаил угостил президента своими фирменными пельменями ручной лепки. Проводив Владимира Владимировича, мы вернулись за стол, чтобы отметить визит высокого гостя. И тут над нами завис вертолет. Мы выскочили на крыльцо. В вертолете распахнулась дверь, и президент помахал нам рукой… Вечером того же дня у Евдокимова состоялся большой концерт в Белокурихе в санатории «Россия», и Владимир Владимирович приехал на него. В Мишиной программе участвовали я и его друг актер Юрий Кузнецов-Таежный. После концерта в гримерку принесли цветы от президента.

Александр Пятков: Михаил Евдокимов являл собой образ русского мужика, медведя, хозяина берлоги, имя которой — Россия. Пригласить его на главную роль в картину «Не валяй дурака...» было гениальным решением режиссера Валерия Чикова. А я играл одноглазого жителя села по прозвищу Кутузов, который постоянно смотрел в подзорную трубу в ожидании вражеских кораблей и однажды дождался…

Миша на этих съемках в своей роли чувствовал себя абсолютно гармонично — пребывал в состоянии такого эмоционального дрейфа, в духовной нирване. Ему вообще по жизни были свойственны внутреннее спокойствие, самосозерцание. Я бы охарактеризовал его состояние как «покой и воля». При этом вокруг него все вертелось, люди к нему тянулись — такой притягательностью, магнетизмом он обладал. Так было и по сценарию фильма, и в жизни. Миша оказал мне высокую честь, выбрав меня в собеседники. Мы подолгу разговаривали с ним и на берегу Плещеева озера, созерцая красоту русской природы, и в бане, пребывая в эдакой философской дреме.

Снимали мы в Переславле-Залесском. Представьте только восторг местных, когда в городе объявились Лев Дуров, Валера Золотухин, Оля Остроумова, Миша Евдокимов. Всюду нам были рады — встречали самогонкой, огурцами, соленьями, салом… Были и песни, и танцы, и гулянки! Такое безоглядное братание возглавлял сам режиссер Чиков.

Во время съемок я просил администрацию картины: «Не пускайте нас в город!» Потому что понимал, чем все это закончится. И не ошибся — город вместе с нами загулял. Ночами мы зависали в ресторанах, где играли музыканты. А меня хлебом не корми — дай только спеть, вылезти на сцену. Народ собирался поглазеть на нас, столы сдвигались — устраивались танцы. Кто киношник, кто нет, понять было невозможно. Иногда все эта гульба заканчивалась потасовками. Однажды приехали члены какой-то банды с Амура, накрыли нам поляну и начали знакомиться, навязчиво расспрашивая, сколько мы, артисты, зарабатываем, какие у нас квартиры и тому подобное. Кончилось все это настоящей дракой. Мы с Мишей, как два дуба, стояли спина к спине. Помню, я даже процитировал пиратскую песню из романа Джека Лондона: «Мы — спина к спине — у мачты, против тысячи вдвоем!» Вот это была драка! Столы летали, посуда звенела, стулья хрустели. Нам на помощь подоспели каскадеры… Слава богу, не дошло до пальбы... Спасли нас в тот раз местные девушки, которые бросились успокаивать бандитов. Правда, на следующее утро у гримеров сильно прибавилось работы, потому что на наших лицах остались выразительные следы боя! Чиков санкций к нам не применил — человеком он был понимающим и демократичным. Все были прощены и помилованы.

Естественно, успех наш у женской половины города был огромным. Вы­ручала Таня Кравченко. Она, как настоящая боевая подруга, не подпускала к нам навязчивых поклонниц. Притязания на наши «комиссарские тела» обрубала на корню! Помню, однажды утром мы с Мишей проснулись на сеновале, на втором этаже ангара, в котором проходили съемки. Проснулись от криков: «Где Евдокимов? Где Пят­ков?» Пора было начинать смену. И тут в деревянном перекрытии под нами хрустнула балка… И мы с Мишей полетели вниз — как с неба явившись перед изумленной группой. Это было очень эффектное появление!

Вообще, все события съемок этой картины разворачивались по какой-то непостижимой логике. В Переславль приехали каскадеры на «Мерседесе» и перевернулись на своей же машине! «Мерседес» взорвался — ребята еле успели выбраться. В общем, хрен знает что творилось. Как мы вообще все выжили? Должны были снимать сцену пожара в сарае. Но пиротехник, который все предыдущие дни охотно предавался всеобщему веселью, не рассчитал заряд и поджег сарай так, что спасаться пришлось по-настоящему. Режиссер в панике схватился за голову: «Актеры, бегите из кадра!» Кругом все полыхало, взрывалось и летело кубарем, а Валера Золотухин вдруг затянул духоподъемную песню. В то время как Мишка с Олей Остроумовой героически сражались с огненной стихией: таскали вед­ра с водой, тянули брандспойты, вытащили застрявшего в сарае Сергея Агапитова, игравшего друга главного героя. Кончилось тем, что, когда Евдокимов наконец покинул сарай, рухнула пылающая крыша… В общем, если бы сняли все то, что творилось за кадром, — получился бы блокбастер!

Миша Евдокимов был невероятно талантливым, разносторонним и самодостаточным. Как он пел, читал стихи, вел свои авторские программы! И всего он достиг самостоятельно. Поэтому у него абсолютно отсутствовало чувство зависти. А его внутренний стержень позволил ему, в конце концов, выйти и на роль губернатора. На этом посту Евдокимов решил попробовать воплотить идею Шукшина: «Я пришел дать вам волю». Так должен был называться фильм о Стеньке Разине, который Василий Макарович мечтал снять. Сценарий — гениальный, и я, кстати, должен был сыграть одну из главных ролей — атамана. Но Шукшин не успел снять картину — умер. Вот и Миша не успел… Он мечтал, чтобы в деревне, в обществе российском была соборность. Чтобы не олигархи правили бал, а люди сами стали хозяевами своей земли. К несчастью, Евдокимов пал в борьбе с ветряными мельницами, как настоящий Дон Кихот… Забирают всегда лучших, а Миша оказался избранным. Уверен, Михаил Евдокимов до сих пор на службе у нашей страны, просто пост его теперь гораздо выше. А с нами остались его песни, его образ, плоды его дел. И подтверждением тому детище Евдокимова — фестиваль народного творчества и спорта «Земляки», которому в этом году исполнилось 30 лет, и международный проект «Эхо алтайского фестиваля», постоянным участником которого я являюсь.