«На «Мосфильме» режиссеры подавали заявки на просмотр разных зарубежных кинофильмов. Писали: чтобы улучшить, углубить съемочный процесс фильма о советском крестьянстве, нам необходимо посмотреть «Крестного отца», «Двадцатый век» Бертолуччи и тому подобное. Для режиссеров с именем, например Кончаловского, Михалкова, Шепитько, Алова и Наумова, пленки привозили в Москву. Остальные ехали своим ходом в Госфильмофонд в Белые Столбы», — рассказывает легендарный кинопереводчик Леонид Володарский.
— Леонид Вениаминович, помните день, когда вас стали узнавать?
— В лицо на улице меня никто никогда не узнавал. Можно, конечно, носить с собой стульчик, иногда на него залезать и говорить: «Коламбия Пикчерз» представляет». Но это нарочито, согласитесь. А вот по голосу узнают. Первый раз это произошло где-то на отдыхе. Я даже не думал, что такое возможно. Но, честно вам скажу, я не люблю ни сами узнавания, ни тем более вопрос: «А у вас была прищепка на носу?» Это меня бесит. Другое дело, когда подходит человек и спрашивает: «Вы тот самый Леонид Володарский?» — «Да». — «Спасибо вам». Или: «Мне очень нравится, как вы переводили фильмы». Это нормально, когда от чистого сердца.
— Вы были невероятно востребованы. Именно вашим голосом говорят сотни героев западных фильмов, которые пришли к советским людям на кассетах в конце 80-х. Можно сказать, что вам повезло?
— Когда говорят: «Вам повезло, вы попали в нужное время в нужное место», я отвечаю: «Повезло? Забудьте это слово». Я оказался готов к тому, чтобы этим заниматься, потому что был очень хорошим синхронным переводчиком. Кстати говоря, уже тогда переводил художественную литературу, а это показатель уровня.
Многие думают, что доблесть переводчика в том, чтобы перекладывать матерщину с одного языка на другой. Ничего подобного! Допустим, как переводила легендарная Рита Райт-Ковалева? В оригинальном тексте мат-перемат, а в ее — ни одного нехорошего слова, при этом полное впечатление, что все ругаются матом. Вот это мастерство! Я имел честь быть с ней знакомым, она принимала меня два раза по полчаса. Пыталась вложить в мой по тогдашнему времени неразвитый мозг суть нашей профессии. И ей это удалось.
В те времена хороших переводчиков было мало, и все при деле, получали неплохие деньги на синхронах, конференциях, симпозиумах. По знакомству на эту территорию попасть можно, а удержаться нет. В моем случае все началось со всемирной конференции по кофе. В Москву съехались производители, серьезнейшие люди из десятков стран. Вы думаете, туда можно было прийти пританцовывающей походкой, сесть и переводить? Да ни черта же не понятно, потому что кофе — это сложно! Разные зерна, разные маршруты транспортировки и так далее. Я готовился. Сидел дома и изучал тему. Иначе бы меня выгнали взашей. На той конференции работал друг отца. Он сказал: «Садись в кабину и переводи, сейчас проверим, какой ты специалист...»
— Отец — Вениамин Иосифович Володарский, преподававший английский язык в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза — все же составил вам протекцию?
— Все было по-честному. Папа сказал своему другу: «Сын хочет синхроном заниматься». — «Ну пусть приходит». И я пришел. Если бы я экал и бэкал, папин товарищ выгнал бы меня и потом еще позвонил бы отцу и сказал: «Сынка своего учи лучше». Ко мне было такое отношение: мы знаем, чей ты сын, но давай посмотрим, что ты сам из себя представляешь.
— Можно сказать, что вы относились тогда к золотой молодежи?
— Не представляю, как выглядели в советские времена закрытые просмотры. Расскажите!
— Как выглядели… Тебя приглашали в определенное место.
— Куда-нибудь в кинотеатр «Ударник»?
— В Генеральную прокуратуру. Там собирался начальственный состав, чтобы посмотреть «Крестного отца», к примеру. Я не знаю, как они проводили мероприятие по документам: как служебный просмотр или что-то другое… Очень редко они были с членами семьи. Иногда особо важных гостей, вроде завотделом ЦК, приглашали с супругами. В этом случае в зале были лишь они и я. Вы понимаете, что такое отдел ЦК при советской власти?
— Что-то крайне серьезное. А вам лично удавалось проводить с собой друзей, родных, подруг?
— По негласной договоренности я мог взять с собой родителей. Тогда ведь тщательно все проверяли — кто эти люди, которые пришли на закрытое мероприятие, чем занимаются.
— Сейчас используют английское выражение «факап», они у вас случались?
— Что, русского слова нет? По-русски это называется провал. Каких-то крупных не было, но нередко случалось, что приходишь на просмотр фильма, а аппаратура не работает, и ты вынужден переводить с экрана. При этом ничего толком не слышишь — выкручивайся как хочешь. И я выкручивался. Поэтому мне наплевать на мнения о моих переводах разных умников, которые один фильм переводят по три месяца. Я такое делал за три дня. Смешно, когда люди начинают рассуждать о переводе, не понимая, что это такое. Помню, как на меня полилась грязь за название сериала «Клиент всегда мертв». Я что, должен был выйти на лобное место и сказать, что его Леня Парфенов придумал, а не я? Мне дали работу уже с готовым названием: переводи! Столкнувшись с критикой, я разнервничался, но вдруг понял, что эти люди ничего не знают, и в тот же момент успокоился.
— В Госфильмофонде вы переводили бесплатно. А потом?
— Когда я по отзывам о моей работе понял, что перевожу уже неплохо, стал называть сумму. Тогда же я отказался от работы в Белых Столбах. Соглашался переводить бесплатно лишь в случае привлекательной наживки. Например, студентам показывали «Сладкую жизнь» Феллини, а я этого фильма еще не видел.
Первое место, куда я попал после Госфильмофонда, были Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Они располагались в подвале нынешнего Театра-студии киноактера. Курсы возглавлял Михаил Маклярский, который написал сценарий фильма «Подвиг разведчика». Он был знакомым друга моего отца и однажды попробовал меня в переводе. Понравилось. А дальше — слухом земля полнится. Тогда мне и начали платить, это была нормальная работа. Сегодня густо, а завтра пусто, но меня все устраивало. Именно тогда я понял, что надо диверсифицировать источники заработков. И снова стал переводить художественную литературу для журналов. «Юный техник», кстати, напечатал мой первый перевод рассказа Стивена Кинга. До меня его никто не переводил. Когда я оставил рукопись в журнале, мне позвонили уже через две недели и сказали: «Нам так понравилось, что мы из ближайшего номера что-то выкидываем и ставим вас».
— А где вы Кинга раздобыли в оригинале?
— Библиотекой иностранной литературы, которую тогда только построили, заведовала дочка Косыгина — Людмила. Она трепетно относилась к своему детищу. И закупала огромное количество достойных книг, на которые ей выделялась валюта. Документальная литература, типа «Убийство Троцкого», попадала в спецхран. У меня было туда разрешение, и я регулярно ездил в читальный зал. Как-то мне захотелось прочесть одну книгу, которая долгое время числилась за каким-то Николаем Пальцевым. Я зубами скрежетал, так хотел ее получить. Пришлось познакомиться с девочками, сотрудницами библиотеки, спросить, что происходит, почему книгу никак не вернут. Они говорят: «Пальцев у нас отвечает за англо-американскую литературу, работает в научном отделе». Я попросил меня с ним познакомить. И однажды в столовой библиотеки ко мне подошел приятный молодой человек, это и был Коля Пальцев. Я его пригласил посмотреть «Крестного отца». А он разрешил мне брать книжки из его отдела. Среди них был и Кинг. Вы скажете — повезло? Я искал, и нашел, и добился.
— Леонид, вы хотите сказать, что и в советское время при большом желании молодой человек легко мог проявить свои способности?
— Бессмысленно пенять на эпоху. Меня устраивает любая эпоха. И если у меня что-то в жизни не получилось, виноват в этом я, а не эпоха.
Была практика, что высокопоставленный муж мог попросить за жену. И ей давали перевод книги. Это ведь было престижно и хорошо оплачивалось. Авторский лист стоил 300 рублей. А в книге их в среднем десять. Значит, три тысячи рублей за перевод. В 70—80-х годах это были очень приличные деньги! И вот однажды такая номенклатурная жена перевела роман, получилось очень плохо. Меня пригласили оценить ее работу. Я вижу, что нужно заново переводить. Называю цену, мне говорят: «Да вы что?!» Но в итоге договорились на бартер, я выторговал себе возможность перевести другой роман.
— Любопытно, зачем нанимать второй раз переводчика, если проще и дешевле взять литературного редактора?
— Редактор проверял правильность фраз переводчика, стилистику, проходился по тексту рукой мастера. Это был высококвалифицированный специалист, который не любил делать чужую работу. Например, если он видел в тексте «потому что», а ему казалось, что «вследствие» уместнее, он мог прийти в состояние повышенной злобности. Это считалось переписыванием за другого. Редактору моей первой книги, Татьяне Алексеевне Кудрявцевой, я сдал квалифицированный текст, она была в восторге. Но все же внесла какие-то правки: «Леонид, вот здесь вы запятую поставили, а давайте точку?» Я согласился. Ну что мне с ней, собачиться?
Однажды у меня украли роман. Я принес перевод в престижное издательство, его оставили почитать, мурыжили, мурыжили, а потом — раз, и выпустили под чужой фамилией. А я мальчик злой и злопамятный… Заранее оставил определенные сложные места ошибочными. Именно для случая, если меня захотят обмануть.
— Сколько времени уходило на перевод романов?
— Роман, как я уже сказал, — это десять авторских листов со сложностью выше средней. Месяцев восемь занимаешься только им. Деньги поступят в будущем, а нужны сегодня, чтобы за квартиру платить, за телефон, что-то есть и пить. Тем не менее мне было по душе это занятие. Никогда не хотел работать с девяти до шести. К тому же переводить я брался только то, что нравится, — увлекательную литературу, детективы, приключенческие романы.
— Ваша трудовая книжка где в то время лежала? Чтобы не попасть под статью о тунеядстве.
— В Москве существовал профессиональный комитет литераторов. Тот, кто не хотел или не мог вступить в Союз писателей и жил переводами, числился там. Один мой друг называл его «Комитет профессиональной безопасности литераторов».
— Леонид, расскажите о времени, когда вы попали на «Мосфильм».
— Мне было уже за тридцать, когда я стал переводчиком киностудии, вернее ее генерального директора, феноменального Сизова. Николай Трофимович был мужик! Он фанатично любил кино и обладал врожденным вкусом. Сизов был мало того что директором «Мосфильма», но еще и замом Ермаша, начальника Госкино того времени, поэтому ему никто ни в чем не мог отказывать. При Сизове была помощница, не помню, кем она числилась, Оксана Владимировна. Фантастическая женщина! Для нее было делом чести, чтобы Николай Трофимович смотрел то, что хочет. Он говорит: «Ксан, я сегодня буду смотреть Антониони». Все, Оксана Владимировна едет, выбивает картину, и вечером устраивается просмотр.
На «Мосфильме» тогда была интересная система. Режиссеры подавали заявки на просмотр разных зарубежных кинофильмов. Писали: чтобы улучшить, углубить съемочный процесс фильма о советском крестьянстве, нам необходимо посмотреть «Крестного отца», «Двадцатый век» Бертолуччи и тому подобное. Для режиссеров с именем, например Кончаловского, Михалкова, Шепитько, Алова и Наумова, пленки привозили в Москву. Остальные ехали своим ходом в Госфильмофонд в Белые Столбы.
— А с чего началась эпоха видео в вашей жизни?
— Первый заказ на перевод для видео я выполнил в 1979 году. Уже в это время умные люди поняли, что на этом можно заработать большие деньги. Мне позвонили и спросили, не хочу ли я перевести в домашних условиях. Практически всегда предоставлялась хорошая аппаратура. Рекорд был — семь фильмов в день. Переводил я часов шестнадцать подряд. Те, кто занимались видеобизнесом, старались выложить кассеты в продажу как можно быстрее и щедро платили.
Фильмы записывались в Таллине, с финского телевидения. Они шли без дубляжа, всегда на оригинальном языке — английском, французском. Я был удобен еще и тем, что переводил и с английского, и с французского, и с итальянского.
Со временем мне пришлось выбирать, чем заниматься. Потому что говорят: «Лёнь, на этой неделе надо перевести десять фильмов». И тут же звонят другие люди: «Лёнь, конгресс каких-то там миролюбивых сил, три дня надо отработать». Не успеешь и то и другое, а если успеешь, то сломаешься. Иногда мне удавалось совмещать, но потом все шло наперекосяк. Я сосредоточился на видеофильмах.
Когда меня первый раз вызвали в Комитет государственной безопасности в мае 80-го года, я не удивился. Знал, чем это все закончится. Пришел в приемную КГБ на Кузнецком Мосту. Меня встретили нормальные молодые ребята, с которыми мы прелестно поговорили. На мой вопрос, можно ли переводить, они, посовещавшись, ответили «да». Что конкретно запрещать, они не знали. Для проформы поинтересовались, где я переводил, чтобы исключить крупномасштабную идеологическую диверсию. В московской квартире? Все понятно, обычный незаконный промысел с использованием наемного труда. Под идеологическую диверсию можно подвести все что угодно, но, если вы будете искать антисоветизм, эротику, порнографию в том, что я переводил, не найдете. Проверки и милиции, и прокуратуры, и ОБХСС проходили, но меня не касались.
— С распространением видео в СССР появилась и порнография…
— Статья УК была — за распространение и пропаганду порнографии. Фильмы отсматривала специальная комиссия — врач-уролог обязательно, инструктор отдела культуры родной партии, ну и милиционер. Если им покажется, что фильм порнографический, — все, посадят года на три. Так что это был скользкий путь. Я работал с некоторыми людьми, которые все это организовывали. Приходит пачка кассет, среди них порнуха. Оригинал стоил триста рублей, огромные по тем временам деньги. Но и риск тоже огромный. Переводчиков сажали… В общем, я сразу сказал — такое переводить не буду.
— А как вычисляли тех, кто переводил подобные фильмы? Можно ведь голос поменять.
— Голос определяется в ста случаях из ста. Единственное, только если пропустить его через синтезатор, распознать сложно. Как-то один товарищ предложил мне запатентовать голос. Мысль богатая... Я пошел к профессионалам, они ответили: «Лёнь, всегда можно сказать, что это голос, похожий на голос Володарского, и все, гуляй… За похожее не платят».
— Что значит — запатентовать?
— Если бы это получилось, то с показа каждого фильма, который перевел, я получал бы какие-то небольшие деньги.
— Сколько фильмов вы озвучили?
— Черт его знает. Я не считал никогда. Был приятель, тоже переводчик, к сожалению, его с нами уже нет, он записывал. И как-то сказал, что у меня чуть меньше пяти с половиной тысяч. Думаю, сегодня уже все шесть. Процентов семь было шедевров, еще столько же — просто хорошие фильмы, а остальное — полная ерунда. И все же надо было соглашаться и переводить, потому что я профессионал и мне нужны были деньги.
— А как же творчество?
— От слова «творчество» меня трясет. Предположим несбыточный вариант: родители оставили бы мне шестикомнатную квартиру в цековском доме и дачу в Барвихе, вот тогда бы я занимался творчеством. Просыпался бы утром и думал: попереводить или снова поспать? В один прекрасный день я бы проснулся с вдохновением и сел бы за работу.
Я не знаю, что такое творчество, но знаю, что такое труд. Каждую субботу и воскресенье я иду на радиостанцию в прямой эфир. И никого не волнует, есть у меня настроение или нет. Это я обязан озаботиться тем, чтобы слушателям было интересно. Самый главный мой труд — это то, что я много читал. Льщу себя надеждой, что неплохо говорю по-русски. В любой профессии необходимо постоянно развивать кругозор. Чтобы не приписать «Бранденбургский концерт» Бетховену. Бетховен сам много чего написал, без Баха.
Спросите себя: а много ли вы видели фильмов Висконти? А какая была последняя книга, которую вы прочли? Какие-нибудь записки бандита? Что, Салтыкова-Щедрина не читали? Пользуйтесь временем, занимайтесь самообразованием.
— Леонид, деликатный вопрос: к вам, человеку, владеющему четырьмя языками, как относились работодатели? С уважением или как к прислуге?
— Что значит — с уважением? Я хорошо работаю? Хорошо. Ну и все. Это и есть деловые отношения. Как вы понимаете, все видео переводились на квартирах, причем хороших. Это был бизнес обеспеченных людей. В процессе меня кормили, даже пытались наливать. Но на работе невозможно пить, это непрофессионально. Я никогда и ни перед кем не раскланивался. Идите-ка вы все… Но это оказалось неправильно, как я понял много лет спустя. Надо больше участия к людям проявлять, оказывать знаки уважения. Я же был горд.
— Статусные знакомые — это еще и безопасность. В ваших кругах, как я понимаю, было много всего запрещенного. Те же фарцовщики, валютчики то и дело попадались и садились на большие сроки.
— Покупка валюты каралась 88-й статьей УК. Я закон не нарушал, а с фарцовщиками дружил. Все собирались тогда у Центрального телеграфа, приходили интересные люди — писатели, музыканты. Там мы и с девочками знакомились. На улице Горького, нынешней Тверской, я крутился лет с пятнадцати. Фарцовщики часто ко мне обращались, потому что я знал английский. И переводил разное — инструкции к транзисторным приемникам, этикетки на рубашках. Но на мне не висит ни одного купленного доллара. О своей позиции я говорил: не играю, только счет веду. Потому что отец вовремя мне все объяснил. Он сказал: «Смотри, есть вещи, о которых даже думать не надо. Твоя задача — обеспечить себе интересную работу и приличный заработок, но — по закону». И он оказался сто раз прав.
Фарцовщики, как мне кажется, были в тандеме с КГБ или с МВД. Не надо мне сейчас рассказывать, что это были свободолюбивые юноши, нет, они работали в другом качестве.
— И как фарцовщики с вами расплачивались за переводы?
— Иногда кому-то из приятелей я сообщал: «Послушай, у отца день рождения, было бы хорошо подарить ему парочку галстуков». В ответ мне говорили: столько-то, если сумма меня устраивала, покупал.
— Вы можете назвать себя богатым человеком?
— Конечно, нет. В моем представлении богатство измеряется в следующем — ты не рвешься из кожи вон, чтобы заработать. Деньги каким-то образом приходят к тебе в спокойном режиме. Пять раз в год ты летаешь отдыхать первым классом… Я тоже летал первым классом, но в период скидок.
Я — чистое воплощение известной поговорки: много — это достаточно. Конечно, здорово было бы ездить на иномарке, которая стоит пять с половиной миллионов долларов. Но я как-то живу без нее.
Давайте закольцуем наш разговор. Допустим, человек всю жизнь говорит: «Хочу написать сценарий!» И однажды Бог услышал его стенания и дает шанс блеснуть. А он не знает, с чего начинать. Человек должен быть всегда готов к счастливому случаю…
