«Агузарова называла себя маленькой рыжей белкой. Почему — я не спрашивал. Отношения между нами не заладились с первого дня. Она считала себя не только суперпевицей, но и крутым автором, что было далеко от истины. Но многочисленные подпевалы с утра до ночи дули ей в уши о величии, присваивали разнообразные титулы типа «королева рок-н-ролла». В итоге она ушла из группы, загубив себе и карьеру, и жизнь», — рассказывает поэт-песенник, автор 1000 песен и 9 мюзиклов Карен Кавалерян.
Помню, в 1987 году я ехал с барышней в такси, и по радио вдруг зазвучал «Старый отель» группы «Браво». Я повернулся к ней и говорю: «Ты знаешь, а ведь это моя песня». Она весело рассмеялась, как умеют смеяться только московские девчонки, и ответила: «Необязательно пудрить мне мозги, ты мне и так нравишься». Через пару месяцев на «Мелодии» вышла пластинка «Браво», и я принес ей альбом в подарок. Она повернула конверт тыльной стороной, где указываются авторы песен, а потом подняла глаза и посмотрела на меня как на инопланетянина. Так я стал поэтом-песенником…
Текст «Старого отеля» я сочинил еще студентом пятого курса МАДИ. Идея пришла мне в метро по пути домой с репетиции «Браво». У меня была с собой ручка, но не было блокнота, и я записал несколько первых строчек на своих белых кроссовках. Люди в вагоне с опаской на меня поглядывали. Зато с тех пор я знаю, что ходить на репетиции без блокнота — непрофессионально. Агузарова тогда еще досиживала срок (в 1984 году за использование чужого паспорта певицу выслали на полтора года на принудительные работы в леспромхоз в Тюменской области. — Прим. ред.), и поэтому «Старый отель» стал петь мой дружок, бас-гитарист «Браво» Тимур Муртузаев. Потом, когда Жанна вернулась, группа поехала на первые гастроли — играть на танцах в студенческом лагере в Алуште. «Старый отель» по-прежнему пел все тот же Тимур. Примерно через неделю Агузарова поняла, что это настоящий суперхит. Она подошла к Хавтану и сказала: «Передай этому, что я согласна петь ваш «Старый отель». «Этот» — Тимур — спал с ней валетом на одной кровати, а третьим в их комнате был саксофонист Саша Степаненко, чье впечатляющее соло звучит в канонической версии песни.
Помню, Агузаровой нравилось называть себя маленькой рыжей белкой. Почему — я не спрашивал. Отношения между нами не заладились с первого дня, и меньше всего мне хотелось разбираться в извивах ее души. Я пытался делать какие-то шаги навстречу, но это было бесполезно. Она считала себя не только суперпевицей, но и крутым автором, что было далеко от истины. Но многочисленные подпевалы с утра до ночи дули ей в уши о величии, присваивали разнообразные титулы типа «королева рок-н-ролла». В итоге она ушла из группы, загубив себе и карьеру, и жизнь. Вскоре первый успех прошел, и свита разбежалась. Москва не сентиментальный город. «Здравствуй» и «прощай» здесь произносят без паузы.
Я слышал тысячу раз от самых разных людей, что Женя Хавтан — везунчик, которому все время попадались классные солисты. По мне, это совершенно не так. Потому что солисты за эти годы приходили и уходили, а стиль, драйв и, главное, хиты «Браво» никуда не делись. Так что лично я считаю, что стержнем этой группы во все времена были не солисты, а композиторский талант, чувство стиля, интуиция и интеллект Жени Хавтана. К сожалению, кроме «Старого отеля» мы написали с ним только «Марсианку», после чего наше сотрудничество стараниями Агузаровой завершилось.
Но если где-то убыло, то где-то прибыло — этот закон не отменить. Транзитом из «Браво» я оказался в «Бригаде С», для которой сочинил полдюжины песен, а две из них — «Бродяга» и «Человек в шляпе» — стали большими андеграундными хитами, а потом в моей жизни возникли группы «Черный кофе», «Рок-ателье» и «Парк Горького». Первый альбом группы «Парк Горького» в 1989-м вышел в США на PolyGram Records N.Y. и продался почти «золотым» тиражом, а это полмиллиона пластинок. И там была моя песня Fortress. До этого американские артисты, которых издавали крупные западные лейблы, казались нам небожителями. Выяснилось, что они такие же парни из плоти и крови, но главное — стало понятно: мы можем писать конкурентоспособные песни для западного рынка, причем даже на их языке.
Но, возможно, лучшее из того, что мне посчастливилось написать, — «Ты сделана из огня». Мы с моей женой Ликой тогда только поженились, денег у нас было кот наплакал, а мне хотелось сделать ей стоящий подарок. И она великодушно предложила: «Напиши песню про меня». Надо же такому случиться, что на следующий день Вадик Усланов завез мне для подтекстовки супермелодию. Мы тогда сделали с ним целый альбом, и, записав его, он раскидал запись по радиостанциям. Ресурса у него не было никакого — ни финансового, ни административного, и он мог рассчитывать только на чудо. Оно и случилось. Какой-то безымянный диджей с «Европы Плюс» поставил песню в ночном эфире на свой страх и риск, до того она ему нравилась. И пошел шквал заявок. Через неделю «Ты сделана из огня» крутили все радиостанции страны. Чудеса случаются, это для меня непреложный факт.
Когда получается идеальная песня, где все работает как часы — мелодия, гармония, текст, музыканты, певец, общее звучание, то хочешь повторить это ощущение. Не буду лукавить, совершенство — наркотик, спасения от которого нет. Но подобное случается редко, от силы несколько раз в жизни. Одну из таких песен мне удалось написать в начале девяностых, когда рок-движение стало выдыхаться: «Ночное рандеву». Крис Кельми у себя на кухне показал мне мелодию, налил чаю, а сам пошел разучивать какую-то песню с новым солистом группы. Когда Крис вернулся, у меня был готов припев и два куплета — я записал их на салфетке. «Ночное рандеву» превратило меня из андеграундного автора в хитмейкера. Когда ты идешь на ужин и слышишь в ресторане свою песню десять раз за вечер, это впечатляет. Мне, правда, потом не раз прилетало от разных рок-деятелей за то, что текст про любовь, а для них это было тогда запретной темой. Получается, я ворвался со своими песнями про девчонок в их протестную повестку. Но умозрительная чистота жанра и абстрактный рокерский кодекс меня не интересовали. Мои родители не оставили мне дачу на Николиной Горе, я сам должен был оплачивать свои счета…
Я родился на Арбате, в знаменитом роддоме имени Грауэрмана, которого, увы, больше нет, а вся моя жизнь прошла между Соколом и Аэропортом, в местах, где я сначала жил с родителями, потом учился в институте, а сейчас живу с женой и сыном. Мой отец был военным летчиком, он начал войну 22 июня 1941 года на разбомбленном аэродроме под Полоцком, а закончил ее 8 мая 1945 года в Берлине. Мама училась в знаменитом Военном институте иностранных языков и потом преподавала английский язык. К сожалению, их обоих уже нет. Но они прожили долгую, пусть и не безоблачную жизнь и успели стать свидетелями многих моих удач, чему я очень рад.
Я мечтал стать романистом и, сдав школьные экзамены, отнес документы в Литературный институт. Однако дама из приемной комиссии объяснила, что перед поступлением к ним мне неплохо бы отслужить в армии и поработать на производстве. Ни к тому, ни к другому меня не тянуло, а тратить время на то, что не любишь, не в моих правилах. Жизнь слишком коротка. В итоге я поступил в МАДИ. Это был самый близкий ко мне институт в смысле локации. В его стенах я провел шесть лет, мучая преподавателей и мучаясь сам. Но вне института эти годы были прекрасны. На последнем курсе в результате увлечения музыкой у меня возникли проблемы с преддипломной сессией. Мой дядя пианист Левон Оганезов вызвался помочь. Он тогда работал с Винокуром и привез его на шефский концерт в МАДИ. Однако их трюк не только не сработал, но даже спровоцировал мое отчисление прямо перед защитой. Впрочем, иногда поговорка «что ни делается, все к лучшему» действительно работает. Окончи я институт без приключений, возможно, распределился бы в какой-нибудь НИИ и чертил бы сейчас эпюры. Хотя представить подобное сложно.
Дядя Лева не оставлял попыток как-то помочь мне в жизни. Предлагал показать мои песни большим звездам, но я считал, что должен всего добиться сам, и держался от них подальше, сотрудничая с малоизвестными московскими группами. Была и другая причина — меня категорически не устраивал официальный радийный и телевизионный аудиоконтент, а над песнями советских ВИА мы с друзьями просто потешались. Я хотел победить на своих условиях. Время подтвердило то, что я чувствовал тогда интуитивно, — в шоу-бизнес надо приходить со своим поколением.
Другое дело — подрабатывать техником на гастролях звезд. С Валерием Ободзинским я ездил на гастроли в 1981-м, во время академического отпуска. Он был уже не тем, что в конце 1960-х, но все равно оставался большой звездой. Помню, в Самарканде между дневным и вечерним концертами на него в гримерной упала огромная оконная рама, снятая с петель для покраски. Он даже не успел поднять руки. Осколки чудом не порезали ему лицо. Он «на автомате» отработал вечерний концерт, а на следующий день тайком улетел в Москву. Мы с группой остались один на один с местными администраторами, которые продали билеты на пять стадионных концертов и не собирались просто так отпускать нас. В итоге группа играла инструментальную программу, а пели девочки бэк-вокалистки, причем какой-то базовый ритм-н-блюзовый репертуар. Помню, как Андрей Выпов, вскоре перешедший в «Карнавал» Саши Барыкина, от отчаяния подбил всех сыграть мудреную вещь Джона Маклафлина Wings Of Karma. Это был реальный треш, но зрители в тюбетейках одобрительно кивали...
Время было интересное, переломное. Помню, после феерического выступления «Браво» на «Рок-панораме-86» монополист на рынке звукозаписи фирма «Мелодия» предложила им издать пластинку. На нее попал и «Старый
отель». Вскоре мне позвонил редактор и мягко, но с нажимом предложил оформить соавторство текста с кем-то из членов худсовета «Мелодии». Иначе, по его словам, она на пластинке не выйдет. Я был совсем молодой автор, но это не имело значения. Есть вещи, в которых нельзя уступать ни на миллиметр. Распалившись, я даже написал заявление директору «Мелодии». К моему удивлению, редактора уволили. Вряд ли подобный шантаж был для кого-то новостью, но в воздухе уже чувствовалось дыхание перемен. Вскоре мне позвонил новый редактор. Он извинился за своего предшественника и оформил мое авторство на пластинке надлежащим образом. Звали этого милого человека Юрий Потеенко. В 2014-м, почти тридцать лет спустя, мы с композитором Потеенко написали «Паралимпийский гимн» для сочинской Олимпиады, которую на закрытии Игр исполнили великий Хосе Каррерас и Диана Гурцкая. Жизнь — лучший из известных мне режиссеров.
К середине 1990-х у многих, в том числе и у меня, начались финансовые проблемы. РАО (Российское авторское общество. — Прим. ред.) тогда было практически недееспособным и не могло собирать для нас роялти (вознаграждение за использование авторского продукта. — Прим. ред.). Приходилось выкручиваться. Я открыл довольно успешное рекламное агентство, но продержались мы только до дефолта 1998-го, потом я вернулся в шоу-бизнес после четырехлетнего перерыва. Я люблю шоу-бизнес. Говорю без всякой иронии. Фрэнк Синатра пел: There is no business like show business. («Нет другого такого бизнеса, как шоу-бизнес». Англ.) Воистину, так и есть, это лучшее место работы. Да, там почти все пытаются выдать себя не за тех, кем являются на самом деле, но разве в других местах иначе? Зато в шоу-бизнесе очень здоровые, честные отношения, не отягченные фантомами. Ты или стоишь чего-то, или нет. Вот только, если ты на четыре года исчез, тебе приходится заново все доказывать…
Про меня говорили «сбитый летчик». В 2000-м, в момент возвращения, я им и был. Казалось, у меня нет ни единого шанса на контракт со стоящим исполнителем. Артисты, которым я написал свои большие хиты в 1980—1990-х, к нулевым годам ушли в тень. Из новых звезд мне нравилась группа «Премьер-министр», но у них был постоянный автор, отличный поэт Костя Арсенев. И тут мне по-настоящему свезло — разуверившись в коммерческом потенциале группы, он покинул проект. Через неделю я уже обсуждал контракт с продюсером «Премьеров» Женей Фридляндом. А еще через пару месяцев мы записали «Девочку с севера». Так что мое возвращение произошло единственно возможным способом — с помощью большого хита.
До ухода «Премьеров» от продюсеров было впечатление, что мы напишем столько хитов, сколько захотим. Я даже испытал духоподъемное чувство единения с артистами. Но продолжалось это недолго. Потому что наши недостатки — это продолжение наших достоинств. «Премьеры» были молодой группой и любили не только работать, но и дурака повалять. Помню, мы поехали на «Евровидение» с английской версией «Девочки с севера» — песней Northern Girl. Накануне финала конкурса я сидел в баре отеля. Сон не шел. Я возвращался в номер, пытался заснуть, а потом опять спускался в бар. На рассвете в отель завалились «Премьеры» — навеселе и в окружении стаи девчонок. Я чуть со стула не свалился. То есть накануне финала они куролесили по Таллину вместо того, чтобы отсыпаться. Разве можно таким образом подготовиться к выступлению? Итог — 10-е место. Хотя для 2002 года это не такой уж плохой результат. На конкурсе еще не было ни зрительского голосования, ни хотя бы одной страны — бывшей республики СССР, которая могла бы нас поддержать. Прибалты не в счет — они считали себя скандинавами, за нас голосовать не собирались и менялись очками отнюдь не с нами. Это сейчас любой российский участник вступает в конкурс с гандикапом в полсотни очков, которые обеспечивают ему голосование русских диаспор в европейских странах и национальные жюри стран — членов СНГ…
Параллельно с «Премьерами» я начал работать с Григорием Лепсом. Он тогда переживал свой первый разрыв с продюсером. Я притащил ему пару песен, и он, не торгуясь, сразу взял одну из них, чем здорово меня обрадовал — мы с семьей тогда доедали мой последний рекламный контракт. Песня называлась «Летай», и единственная причина, по которой она не стала большим хитом, это отсутствие тогда у Гриши «мускулов», необходимых для полноценной раскрутки. Сразу же следом мы написали «Танго разбитых сердец» и дуэт с Ириной Аллегровой. Но все эти песни не идут ни в какое сравнение с «Лабиринтом», который стал реальным суперхитом и, по сути, перезапустил карьеру Лепса после окончательного разрыва с продюсером. Они с ним, по-моему, тогда только разрывами и занимались…
«Лабиринт» Лепсу сосватала ни много ни мало сама Алла Пугачева — у нее лежал диск с записью песни, и когда Гриша приехал за советом, Алла дала ее послушать. Сама Пугачева тоже несколько раз пела мои песни. В 1997-м она записала вальс «Московское время», и его в канун празднования 850-летия Москвы крутили все радиостанции. А в 2005-м я получил диплом «Песни года» за «Гадалку» — коллаборацию Аллы и цыганской группы «Штар». Но в целом я, конечно, не автор Пугачевой. С Киркоровым было повеселее — мы стартовали в 2004-м с «Радио-бэйби», а продолжили на следующий год с «Обычной историей» — печальной песней о расставании. На вручении диплома «Песни года» Филипп торжественно поблагодарил меня: «Спасибо, накаркал…» — имея в виду развод с Аллой. Но все это было, конечно, игрой.
В 2007-м мы с Киркоровым сочинили Диме Колдуну хит Work Your Magic, с которым тот занял на «Евровидении» нереально высокое для Беларуси 6-е место, а на следующий год чуть не выиграли конкурс в Белграде с Ани Лорак, исполнившей нашу Shady Lady. Так получилось, что я просто рекордсмен по написанию песен для «Евровидения». Всего у меня было восемь выходов в финал от пяти разных стран, исполнители моих песен дважды занимали второе место. С моей Never Let You Go Билан чуть не выиграл афинское «Евровидение». Вот уж кто сразу осознал потенциал песни! Но и мне все было ясно, едва он в студии подошел к микрофону. Они просто созданы друг для друга — Билан и эта песня. Горе-умники из экспертного совета при Первом канале наперебой советовали Диме спеть что-то другое, а он только посмеивался.
И все же, если честно, я не очень люблю «Евровидение» и вообще все эти конкурсы — «быстрее-выше-сильнее». Я не родился с серебряной ложкой во рту, поэтому играю теми картами, которые сдает судьба. К счастью, она делала мне подарки и поценнее «Евровидения». Например, мюзиклы. Мой первый мюзикл «Голубая камея» был поставлен в 2009 году на сцене Русского драматического театра в Уфе. Я приехал на премьеру, посмотрел спектакль и понял, что обратной дороги нет. Когда ты видишь, что герои не только говорят твоими словами, но и проживают свои жизни согласно прорисованным тобою линиям судьбы, вернуться к написанию эстрадных шлягеров невозможно. Сейчас девять моих мюзиклов идут более чем в двадцати городах в России и за рубежом, и два из них — хиты Московского театра оперетты: «Джейн Эйр» и «Ромео VS Джульетта ХХ лет спустя». А все благодаря моей жене. Это Лика в свое время придумала ключевой сюжетный ход в моем первом мюзикле. Она доктор, по первой специальности хирург, работает в большой московской больнице. Мы вместе уже четверть века, и это — лучшее, что со мной могло произойти в жизни. Наш сын Артем в этом году окончил магистратуру ВШЭ с красным дипломом. Он настоящий умник, увлечен кино, и именно с этим связана сейчас его профессиональная жизнь.
Казалось бы, я всю жизнь окружен звездами — людьми, с которыми многие мечтают дружить. Но я-то знаю, что дружить с ними — означает стать частью их свиты, а мне интересна моя собственная жизнь. Я предпочитаю партнерские отношения, они экономят время и эмоции. А мои лучшие друзья — жена Лика, сын Артем и пудель Лаки.
Недавно — и снова с подачи жены — я открыл для себя новое дело. Просто в пандемию все театральные проекты были заморожены. И Лика, зная, что в периоды безделья я ужасен, подала мне идею романа «Легенды отеля «Метрополь». Действие происходит в эпоху модерна. В центре сюжета — история дружбы управляющего отеля мсье Жана и мальчишки-посыльного Арсения Фортунатова, а эпизодическими героями стали выдающиеся фигуры русского искусства: Федор Шаляпин, Вера Холодная, Сергей Рахманинов, Александр Вертинский, Иван Мозжухин, Игорь Северянин, Валерий Брюсов и другие. Так благодаря пандемии и вынужденному безделью я стал прозаиком. Заодно смог написать и ту книгу, которую давно собирался, — «Танцы в осином гнезде», сборник рассказов об эстрадных артистах, с которыми я сотрудничал на протяжении своей песенной карьеры начиная с 1980 года.
Делает ли это меня писателем, а мои песни делают меня поэтом? С одной стороны, я ведь действительно написал больше тысячи текстов к песням. Но с другой — русская поэзия задала слишком высокие стандарты, прежде всего этические, и, чтобы иметь дерзость называть себя Поэтом, надо жить на разрыв и быть готовым принести в жертву буквально все. Я никогда не был к этому готов. А заниматься имитацией, играя в поэзию, просто нечестно по отношению к людям, которые дорого заплатили судьбе за этот билет в один конец. Так что я не поэт и не писатель, я — автор. Зато довольно удачливый.
