Галина Ванюшкина: «Из-за Раневской Юрский похудел на восемь килограммов»

«Останавливаю мужа за кулисами: «Я тебя сейчас с Раневской познакомлю». Он подходит, целует ей руку. А Фаина Георгиевна смотрит оценивающе: «Так, мальчик мой, запомни: тебе достался бриллиант». Я молчу. Раневская продолжает: «Ты ее должен носить на руках». — «Да, Фаина Георгиевна». — «Но только смотри не урони!» — рассказывает Галина Ванюшкина, помощник режиссера в Театре имени Моссовета, вдова актера Юрия Кузьменкова.

Как и все начинающие актрисы, я ходила на кинопробы. И в 1965 году на «Мосфильме» меня утвердили на эпизод в картину Василия Пронина «Наш дом». В фильме снимались сплошь мэтры: Анатолий Папанов, Нина Сазонова, Иван Лапиков, молодые звезды Театра Моссовета Вадим Бероев, Геннадий Бортников. И вдруг я, дебютантка, стала ставить режиссеру условия: «Если не возьмете и моего мужа Юрия Кузьменкова — не буду у вас сниматься!» Какова наглость! Но смелость города берет. Так и у Юры появился эпизод в этой картине.

Его заметили, стали приглашать на небольшие роли. А некоторое время спустя, после выхода картин Алексея Коренева «Вас вызывает Таймыр» и «Большая перемена», Юру узнала и полюбила вся страна. Меня после дебютного фильма тоже стали приглашать на эпизоды. И даже появилось хорошее предложение — одна из главных ролей. Но намечалась киноэкспедиция на полгода, и моя строгая мама неожиданно сказала нет: «Не вздумай бросить театр!» История не терпит сослагательного наклонения. Актрисой я в итоге не стала, но театр не бросила — и преданно служу ему уже больше шестидесяти лет!

— Галина Николаевна, и вы, и ваш супруг Юрий Кузьменков родились в Москве…

— Да, но в очень простых, максимально далеких от творчества семьях. Я родилась в сороковом, через год отец ушел на фронт, и больше я его и не видела. Он выжил, но пришел с войны к другой женщине. Правда, мне рассказывали, отец пытался вернуться в семью. Но я, пятилетняя, сказала маме: «Если ты его примешь, я уйду от тебя!» Спустя два десятилетия я практически то же ответила главному режиссеру и худруку Театра Моссовета Юрию Александровичу Завадскому... Все потом крутили пальцем у виска. Но таков мой характер — с детства была эмоциональной, принципиальной и категоричной. При этом всегда оставалась скромной и застенчивой — лишнего слова не вытянешь. Но в сложных жизненных ситуациях умела встать стеной.

— Где вы жили в Москве?

— Где только не жили. У нас ничего с мамой не было, мы мотались по родственникам. Столько раз переезжали и я меняла школы, что даже и не помню, в каких училась. Мама была простым бухгалтером. Первая комната, которую нам дали после войны в коммуналке, — метров пять, причем с соседкой. В этой каморке помещалось только две кровати. На одной спала я с мамой, на второй — чужая женщина. Потом уже мы получили и отдельную комнату.

В одной из школ я неожиданно для всех начала петь. Потом оказалась в драмкружке. Но откуда у меня в голове зародилась мысль пойти в театральный — не знаю. С первой попытки я никуда не поступила. Моя строгая мама была недовольна: «Давай поступай в другие институты! Куда ты лезешь?» Но я же упрямая. Чтобы быть ближе к сцене, устроилась уборщицей во МХАТ. Спектакли смотрела с балкона, а когда в коридоре встречала Тарасову или Андровскую, замирала от их величия и красоты, боясь поднять глаза…

Меня запомнил ректор Школы-студии МХАТ Вениамин Захарович Радомысленский. Он с симпатией ко мне относился, и когда год спустя я снова отправилась поступать в театральные, поддерживал меня на вступительных экзаменах в Школу-студию. Но когда я на последнем туре прочитала отрывок из «Анны Карениной», схватился за голову. Потом, уже за пределами аудитории, сказал: «Ты что наделала, что натворила? Ты почему не читала «свой» репертуар? Немедленно готовь «Поднятую целину»!» Типаж у меня был чисто русский, но совсем не аристократический. Но я же этого не понимала, поэтому на слова Вениамина Захаровича обиделась: «Ну и все — не буду я больше никуда поступать!»

Время экзаменов прошло, я опять не у дел… Но одним прекрасным днем цепляюсь взглядом за объявление на фонарном столбе: «Театр Моссовета набирает в студию…» Прихожу на прослушивание. Народу тьма. Конкурс 300 человек на место. Оказалось, это был добор — требовалось всего три девушки и семь парней. А уж когда в коридоре я увидела красавиц Галю Дашевскую, Риту Терехову, совсем сникла и зажалась. Они такие активные, общительные, ослепительные, а себя-то я некрасивой считала… Прослушивания проходили прямо в театре, в той комнате, где у нас сейчас интервью, — это репетиционный зал. Сидел сам Завадский, еще кто-то, но я от волнения никого не видела.

Вот так, «не приходя в сознание», я каким-то образом поступила. Помню только, что неожиданно обнаружила себя в списках зачисленных.

— Как начался ваш роман с Юрием Кузьменковым?

— Мы учились на одном курсе, и когда репетировали этюды, нас собирали в круг. И я от стеснительности своей часто смотрела вниз и волей-неволей обращала внимание на обувь своих товарищей. А я, как героиня фильма «Москва слезам не верит», терпеть не могла грязную обувь. Вот и отметила, что у Юры, который сидел нога на ногу, ботинки были начищены до блеска. Это благодаря его маме — она аккуратисткой была. И вот поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Юрой. Он смотрит на меня в упор, и так серьезно, пронзительно…

Курировал студию директор театра легендарный Михаил Никонов. У него даже были планы сделать на основе нашей студии филиал Театра Моссовета. Но не сбылось… На первых наших гастролях мы, студентки, играли гречанок в спектакле с Верой Марецкой. Приближался мой день рождения — 25 мая… Соседки по комнате стали меня подбивать: «Надо отмечать!» А как справлять, если у нас ничего нет… Организовать стол помог Никонов и даже вручил мне какой-то подарок.

После празднования все стали расходиться, а Юра Кузьменков демонстративно прилег на мою кровать — хотя нас шесть девушек в номере жило. Спрашиваю: «Это что такое?» — «Я устал, здесь буду спать», — отвечает. Я говорю: «Здесь ты не будешь никогда! Встал и вышел!» Но Юра, уходя, бросил: «Все равно ты будешь моей женой».

А он ведь даже не ухаживал за мной, никаких поползновений прежде не было, и вдруг такие заявления. У меня тогда и молодой человек был, интересный, симпатичный парень — мы в драматическом кружке познакомились. С гастролей Кузьменков уезжал раньше и предупредил меня ультимативно: «В Москве буду тебя встречать». Отвечаю: «Не надо. Меня мой молодой человек встретит». Он разозлился… Но что вы думаете? Схожу я с поезда в Москве. Моего ухажера нет. Зато стоит Юра с букетом. Так и решилась судьба. Это был конец мая — начало июня, а уже к зиме пошла речь о свадьбе. Поженились мы 30 декабря 1963 года.

— Как так вышло?

— Юра предлагал сыграть свадьбу в его день рождения, 16 февраля. Но кто-то мне сказал, что следующий год високосный. Мол, если в такой год поженимся — быстро разведемся. Я прислушалась. Поставила Юре условие: «Или расписываемся до Нового года, или вообще никакой свадьбы не будет». И он пошел в загс на Ленинградском проспекте и каким-то невероятным образом договорился!

— И где молодые стали жить?

— Кочевали по съемным квартирам. В одной комнате с моей мамой и отчимом мы поселиться не могли, у Юры тоже — он с родителями жил в коммуналке недалеко от «Сокола». Мама его парикмахером была, папа слесарем…

Когда Юра начал зарабатывать в кино, мы первую однокомнатную квартиру смогли купить — это уже после «Большой перемены». Потом постепенно улучшали жилищные условия. Всем этим занималась я. Юра быта вообще не касался. Только удивлялся, когда я ему объявляла об очередном переезде. В 1971 году у нас родился сын Степан, забота о его воспитании тоже легла на мои плечи, муж очень много снимался...

— Тяжело вам было с его не терпящим возражений характером?

— Он очень ревнивым был, как ни странно. Хотя должна была бы я ревновать, ведь поклонницы после его успешных картин бегали именно за ним, я-то не так долго походила в актрисах…

— А к кому он вас ревновал?

— Многие говорили, что в молодости мы с Юрой были похожи. Помню, подскакивает к нам какой-то парень на улице и обращается к Юре: «Слушай, дружище, познакомь с сестрой!» Ну а Кузьменков в долгие переговоры не вступал. Уходил парень с подбитым глазом…

В Театре Моссовета славу донжуана имел Леонид Марков. Как-то Геннадий Бортников пригласил нас на день рождения, а мы любили у Гены бывать — у него всегда собирались веселые, интересные компании. И вот Юра с Леней уже были у Бортникова, а я должна была подъехать после спектакля. Вхожу в квартиру Гены, и вдруг подвыпивший Марков громко объявляет: «Вот это да! Вот это ноги пришли — вы посмотрите, какие ровненькие!» И тут же слышится возмущенный голос не менее «трезвого» Юры: «Это ты про чьи ноги?!» Ну и пошло... Показал тогда Юра Леониду свой мужской характер — крепко Маркову досталось. Но, знаете, это их не поссорило, они много вместе играли, дружили. Хотя Леонид свои штучки не оставил — ну что поделать, дамский угодник он был. Я на его комплименты обычно отвечала: «Леня, оставь эти шашни — ты же друг моего мужа!» Он: «Ну и что!» — «Да у тебя вон ползала поклонниц сидит!» Играем вместе, спектакль драматический, а он, паразит, меня пытается расколоть. Должна плакать, а Леня стоит спиной к зрителям и рожи корчит, смешит меня... Но все это ерунда. Главное, какой он был артист! Нет сейчас таких актеров, как Леонид Марков. И как рано он ушел из жизни, в 63 года…

— Так почему вы бросили профессию?

— Из-за худрука. Завадский стал мне названивать. Можно было бы и не рассказывать, но ведь это перевернуло всю мою жизнь — изменило ход судьбы. Собственно, не секрет, что Юрий Александрович испытывал слабость к молодым артисткам труппы. Со многими у него было романтическое общение, несмотря на огромную разницу в возрасте и тот факт, что в театре работали две его бывшие жены: Вера Петровна Марецкая и Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. И вот как Юры моего дома нет, Завадский звонит: «Галочка, когда придете ко мне в гости?» Я поначалу не знала, что ответить, потом спросила напрямую: «А что мы будем делать?» — «Какая вы глупенькая…» Надо было ставить точку, меня это внимание угнетало, и однажды я согласилась приехать. Жил он в самом центре, недалеко от здания Моссовета. 

Приехала, Завадский в квартире один: «Садись, как дела? Как тебе замужем?» Я говорю: «Спасибо, все нормально». — «Устраивает он тебя?» — «Да. Все у нас хорошо». — «А ты сможешь еще ко мне в гости приходить?» И тут я осмелела: «А зачем я вам нужна? Я некрасивая, вы любите совсем других». Он: «А каких же я люблю?» — «Вы хотите, чтобы я фамилии назвала?» — «Ну смотри, смотри... Вот дурочка ты какая…» — «Ну какая есть». — «Но ты понимаешь, что не будешь ничего играть?» Я резко ответила: «И не надо!» Ушла, хлопнув дверью. Помчалась в театр и стала писать заявление об уходе. На тот момент директором уже был Лев Лосев. Он в ужасе: «Ты что делаешь?» Я кричу: «Все, не нужен мне ваш театр!» — «Подожди, остановись, опомнись!» Но я выругалась и швырнула заявление директору на стол. Выскочила из театра. Кровь пульсирует в висках… Честно говоря, мысли были плохие. Все, к чему я так долго и трудно шла, рухнуло в один момент. Даже пыталась залить горе вином. А выжила благодаря мужу, который меня в тот страшный период оберегал, как хрустальный сосуд, никуда от себя не отпускал, постоянно держал за руки…

— Каким было его положение в театре после этого инцидента?

— Юра говорил: «Давай я тоже уйду». Я сказала: «Не смей!» — знала, как он дорожит профессией. И вскоре эта история улеглась, так как для театра она была не нова. И, слава богу, на Юриной карьере не отразилась. Его типаж был востребован и в театре, и в кино, и в современной драматургии, и в классике.

— Жизнь продолжалась, и куда вы пошли работать?

— Так как в театре я была секретарем комсомольской организации, мне вскоре предложили работу по этой линии. Пригласили в Московский городской комитет комсомола. Стала вести драматический кружок, потом мне предложили руководить клубом рядом с домом. Но я недолго трудилась по комсомольской линии. Мой второй муж и сын смеются: «Как ты могла оставить эту работу! Сейчас была бы уже в депутатах!»

Юру, когда расцвела его кинослава, много приглашали с творческими вечерами. И он стал брать меня с собой в эти поездки. Мы подготовили отрывок из «Поднятой целины» Шолохова — все-таки Радомысленский был прав: надо играть свой репертуар, соответствующий амплуа.

Иногда я приходила в театр на Юрины спектакли и, сидя в зале, не могла сдержать слез — так скучала по сцене. Возвращалась домой — тоже плакала. Как-то мои слезы заметила помощник режиссера Мария Дмитриевна Вишнякова. Именно она неожиданно направила мою судьбу в новое русло. Сказала: «Галя, чего ты страдаешь? Чего ты ходишь плачешь? Нам сейчас как раз нужен помощник режиссера». И она меня рекомендовала директору: «Ручаюсь, Ванюшкина будет хорошим помрежем». Да, поначалу было морально тяжело работать по другую сторону рампы. Но когда я увидела своих же однокурсниц, которые чуть ли не в массовке играли, поняла, что не о чем и жалеть.

— Наверное, надо пояснить читателю, чем занимается в театре помощник режиссера.

— Помреж — правая рука режиссера-постановщика, он помогает ему на репетициях и ведет ежедневные спектакли. Ведь спектакль — сложный механизм, в который вовлечены все службы театра, а дирижирует этим оркестром за кулисами, следит, чтобы все было сделано вовремя (актеры вышли на сцену, декорации заменены), помреж.

— Завадский еще был жив тогда?

— Да. Я, конечно, старалась избегать его. Но однажды мы столкнулись с ним за кулисами. У него округлились глаза: «А ты что здесь делаешь?» — «Работаю», — говорю. «Как работаешь?» Я ответила дерзко: «А я не под вашим руководством работаю!» На том и разошлись, но никаких санкций не последовало. Я, конечно, неумно с ним тогда поступила. Старшие коллеги потом говорили: «Тебе надо было перетерпеть, потянуть время, продержаться, и его увлечение сошло бы на нет». Теперь наставляю своих молодых ассистенток: «Если хотите работать в театре, надо быть дипломатичными».

— В качестве помощника режиссера вам довелось встречаться с корифеями, например с Фаиной Раневской.

— Да, в определенный момент замечательный актер Сергей Юрский начал сам ставить в нашем театре спектакли. Я была у него помрежем на первой его постановке «Тема с вариациями» (играли Рита Терехова, Ростислав Плятт и сам Юрский), и он остался доволен моей работой. Когда Сергей Юрьевич задумал спектакль по Островскому «Правда — хорошо, а счастье лучше», снова пригласил меня: «Будешь работать с Раневской, обеспечивать ей комфортные условия на репетициях». А ее все в театре боялись, и я, конечно, тоже. Юрский сам представил меня Фаине Георгиевне: «Вот, познакомьтесь, наша Галочка, помощник режиссера». А она так смотрит на меня пристально, буравит глазами и говорит: «Ты почему ушла из актрис?» Я набралась смелости: «Фаина Георгиевна, сейчас речь не обо мне». — «Но ты мне объясни, почему ушла?» — «Фаина Георгиевна, давайте о спектакле…» — «Сама знаю, — говорит, — ты отказала Завадскому!» Но сказано это было совсем другими словами. У нее с худруком было вечное противостояние. Каких только обидных и едких прозвищ она Завадскому не придумывала. Например, «Перпетуум кобеле» — намекая на его многочисленные увлечения…

Ко мне она прониклась доверием. Наверное, оценила мой независимый характер. Ей нравилось, что я перед ней не заискиваю. А так как она любила спорить и сопротивляться режиссеру, частенько пыталась жаловаться мне на Юрского. Я парировала: «Фаина Георгиевна, Юрский к вам прекрасно относится». Она: «Ты его любишь, что ли?» — «Минуточку, люблю я только своего мужа. А Сергея Юрьевича я очень уважаю, он прекрасный артист и режиссер». — «Артист он хороший, но не надо актерам идти в режиссуру!» У нас в качестве декорации беседочка ставилась на сцене, и вот Раневская садилась со мной в нее, и пока не выговорится — репетиция не начиналась… «Он доведет меня, — жаловалась Раневская, — мне пора заявление в милицию писать — меня изнасиловал режиссер Юрский». Хотя все было ровно наоборот. «Фаина Георгиевна, Юрский из-за вас уже похудел на восемь килограммов», — говорила я. «Да ладно, Галя, он мне текст сократил!» — «Ничего он вам не сокращал, вы сами свой текст урезали». — «О, Галя, как ты его защищаешь…»

И во всем этом проявлялось ее одиночество. «Галя, когда я умру, обещай, что возьмешь моего Мальчика!» Это собачка ее. «Возьму, возьму, Фаина Георгиевна, только вы еще должны жизни порадоваться». — «Да ладно, Галя, я устала». Спрашивает: «А ты замужем?» — «Конечно, Фаина Георгиевна». — «И кто он у тебя?» — «Хороший мужчина, и артист прекрасный. Между прочим, в нашем театре играет». — «А я не смотрю всякую фигню в Театре Моссовета».

Однажды Юра во время нашей репетиции бежит за кулисами. Я его останавливаю: «Иди сюда, я тебя сейчас с Раневской познакомлю». Он удивился: «Как ты с ней общаешься? Мы все подойти боимся». Я говорю Раневской: «Фаина Георгиевна, сейчас я вам покажу своего мужа». Он подходит, целует ей руки. А она смотрит на него оценивающе: «Так, мальчик мой, запомни: тебе достался бриллиант». Я молчу. Юра продолжает целовать ей руки. Раневская говорит: «Ты ее должен носить на руках. Понял?» — «Да, Фаина Георгиевна». — «Но только не урони, етить твою мать!»

Однажды для партнеров по спектаклю Раневская устроила мастер-класс на репетиции. Решила нас удивить: «Пришла нарядная, в шляпе, читала стихи. Как же она была прекрасна! В тот день какой-то повод, конечно, был, но я забыла какой.

— С Любовью Орловой познакомились?

— Когда мы еще учились, к нам однажды заглянула Любовь Петровна — пришла на экзамен. Я играла какой-то отрывочек — Василису Мелентьеву из одноименной пьесы Островского. Меня нарядили в традиционный праздничный русский костюм. И вот ко мне после показа подошла Любовь Петровна и поцеловала меня, сказав всем: «Вот это актриса!» Я была потрясена, что удостоилась такой похвалы и награды от культовой артистки.

Она обладала магическим обаянием! Все мечтали с ней пообщаться, к Орловой очередь выстраивалась, только чтобы поздороваться. Она была демократичной, не отказывала в добром слове, но при этом оставалась недоступной. Когда репетировала Любовь Петровна, все двери в зал закрывались, никто посторонний не допускался. Так распорядился ее супруг Григорий Александров, который и вел репетиции.

— Недавно мы потеряли легендарную артистку вашего поколения Валентину Талызину… Вы вели все последние ее спектакли: «Волки и овцы» и «Пиковая дама».

— Да. И хотя в театре дружбы, как мне кажется, нет, она называла меня своей подругой. Мне это было, конечно, лестно и приятно. Я всегда с удовольствием наблюдала за Валентиной — как она работала, выстраивала роль. Оба последних спектакля появились только благодаря ей, ее упорству, настойчивости, желанию играть, силе духа! Талызина сама выбирала пьесы, работала с драматургами и режиссерами над инсценировками, пробивала постановки у руководства театра и департамента, выбирала партнеров. По ее настоянию пригласили режиссера Игоря Яцко, который и поставил два последних спектакля. У них сложилось взаимопонимание, он чувствовал ее комедийно-драматический дар и знал, как его выгоднее преподнести зрителю. Не буду лукавить, Талызина часто бывала недовольна партнерами. Иногда приходила жаловаться ко мне. Но я быстро это пресекала: «Валя, поезд уже ушел, рельсы разобрали, ты чего выступаешь? Сама же выбирала партнеров и распределяла роли!» — «Ой, что она говорит?!» — театрально охала Талызина. За прямоту мою, наверное, и уважала. «Пока Ванюшкина не придет, я спектакль не начну!» — всегда говорила Валентина Илларионовна. Я прихожу, она рассказывает новый анекдот, и в хорошем настроении идем работать.

Последний раз мы поговорили в мой юбилей — 25 мая. Она мне позвонила и таких слов наговорила, что я за всю жизнь от нее не слышала, — будто прощалась со мной. Мне было так приятно, что я даже попросила: «Валечка, ты мне напиши все эти слова в дар следующему поколению… Чем я такое заслужила?» — «Мы с тобой увидимся еще…» — в августе она собиралась играть «Пиковую даму»… Валя очень уважала моего Юру. Говорила, это наш русский гений...

— С Павлом Осиповичем Хомским, который возглавил Театр Моссовета в 1985-м, вы сразу нашли общий язык? В этом году театр отмечает его столетие…

— Мы сразу сработались. В его спектакле «Комната» играли красавица Ира Муравьева и мой Юра. Как партнеры они обожали друг друга. Потом, когда Ирочка забеременела, ввели Татьяну Бестаеву. Со спектаклем мы ездили на гастроли в Ригу. Вот там-то я по-настоящему и узнала, что такое помощник режиссера и как выходить из безвыходного положения. У Павла Осиповича всегда довольно сложные с технической стороны спектакли, смена декораций, вращающийся круг... Днем на незнакомой сцене у нас прошла репетиция — все хорошо. А вечером, только начался спектакль, на первом же повороте заклинило сценический круг. Круг не вращается — декорация не меняется. Артисты в замешательстве. А что я могу сделать? Прошу коллег: «Срочно зовите Хомского». Слава богу, Павел Осипович был рядом, примчался в театр. Я спрашиваю: «Что нам делать-то? Давать занавес?» А он: «Подожди! Пусть артисты мебель сами выносят!» Это было что-то! Со временем и ко мне пришел опыт — могла найти выход из любой ситуации. А когда с Павлом Осиповичем мы были рядом, у нас возникали одни и те же мысли, идеи. Он уважал меня, потому что мы были единомышленниками.

— А какие еще тяжелые моменты вам вспоминаются, когда спектаклю угрожал срыв? Случается ведь, что артист заболевает, не приезжает…

— Да, я однажды проморгала Александра Голобородько. Ведь помреж контролирует, все ли артисты приехали в театр. А он что-то перепутал и забыл, что этим вечером играет. Нашли его на каком-то показе в Доме кино, слава богу, недалеко. Успел… Ну а бывает, что артист приходит на спектакль, но «не в форме», поэтому выпускать на сцену его нельзя. Таких примеров было немало. Фамилии называть не могу, но справедливости ради скажу, что случалось такое и с моим Юрой. В «Сирано де Бержераке» у него была небольшая роль — повара. Прихожу я на работу, вести вечерний спектакль, а мне директор театра и говорит: «А вы знаете, что у вас артист Кузьменков пьяный?» Я в шоке: «Как пьяный? Он же из дома трезвый уходил». Бегу в гримерную, а Юра никакой. Директор, Валентина Тихоновна, спрашивает: «Ну что делать-то будем? Я наотмашь: «Увольняйте!» Она даже испугалась: «Как увольнять? Я спрашиваю, что нам сейчас-то делать?» — «Давайте убирать всю его сцену». Поговорили с исполнителем главной роли Сашей Домогаровым — нашли какое-то драматургическое решение.

— Муж потом оправдывался, извинялся?

— Конечно, извинялся, он каждый раз извинялся…

— А почему он вообще начал выпивать?

— Из-за малой востребованности в театре и в кино в поздние годы. Он не мог без работы, без сцены. Его ничто другое не интересовало. А началось все со страшной аварии, которую Юра пережил в сорок лет… Летом мы с десятилетним сыном поехали в дом отдыха в Рузу, муж сам отвез нас. Он же должен был нас и забирать. В назначенный день договорились, что Юра приедет к обеду. А у меня с утра как-то неспокойно на душе было — какое-то дурное предчувствие. Спустилась к входу, вышла на улицу. Вдруг меня окликают какие-то ребята: «Мы ищем Ванюшкину». У меня сразу ноги подкосились. «У нас, — говорят, — к ней записка». Дрожащими руками разворачиваю и читаю: «Люшенька (Юра так уменьшительно-ласкательно называл меня), я попал в аварию, думай, как меня отсюда вывезти». Я спросила, где это случилось, мне назвали примерное место…

Побежала за сыном: «Степочка, собирайся». Выхожу из дома отдыха. А такси же не поймаешь, не вызовешь. И знакомых, как назло, на машине никого нет. Вдруг вижу инкассаторскую машину, я бросилась к водителю, объясняю ситуацию. Он говорит: «Я видел аварию на шоссе. Подождите немного, сейчас только деньги заберу и отвезу вас на то место». Привез нас с сыном на место происшествия. Кругом какие-то осколки, но Юры нет. Тогда он повез нас в местную больницу. Вот такой хороший человек попался — вообще инкассаторы же не имеют права брать пассажиров, сходить с маршрута…

Бросилась по больничным коридорам искать Юру. Нашла его в какой-то палате. Как узнала — не помню. Лица не было — вместо головы кровоточащий шар. Он еле говорит: «Мать, делай что хочешь, забирай меня отсюда, мне тут ничем не помогут». А у него были раздроблены кости лица, особенно пострадала челюсть. Потом мы узнали, что он чудом остался жив, буквально на сантиметр выше пришелся бы удар в височную область, и все… А как, куда мне его забирать? Стала названивать в театр. Был у нас такой прекрасный администратор Проданов, тоже Юра. Я говорю: «Юра, надо вывозить Кузьменкова из Рузы». И он организовал транспорт, больницу. Ночью мужа вывезли и доставили в Первую градскую. Правда, в ту ночь им никто не занимался, дежурные приняли его за какого-то бомжа или алкоголика. 

Наутро пришли другие врачи, разобрались, кто это такой, собрали консилиум — требовалась сложнейшая операция, чтобы собрать челюсть, и не одна… И вот почти на год Юра остался без театра, постоянные больницы, адские боли, питание через трубочку, потом реабилитация дома. Отеки не сходили. Когда он увидел, что стало с его лицом, впал в депрессию: «Я больше не артист!» А самое страшное для него было остаться без профессии. Постоянные боли требовалось как-то притуплять. Тогда Юра и стал регулярно выпивать. Настал мой черед мужа спасать, оберегала как могла, уговаривала, увещевала, дарила веру, надежду... И мы справились! Спасибо врачам, что сохранили Юре лицо. Когда он впервые после пережитого появился на «Мосфильме», услышал от каких-то «коллег»: «Ой, Кузьменков! А говорили, что ты умер».

К своим семидесяти годам Юра в спектаклях был занят мало, но театр подал документы на присвоение ему звания народного артиста. В последний момент пришел отказ — документы вернули. Это была такая драма, трагедия для него, он так переживал. До сих пор хочу выяснить, кто же стоял за этим отказом. Юра потерял интерес к жизни. В августе 2011 года мы поехали к сыну в Швейцарию, где он служил дипломатом. Всего-то на две недели, но Юре и там было безрадостно, мечтал вернуться поскорее на родину, закрыться на нашей даче в Жабкино.

За последний год муж похудел неимоверно. К врачам категорически отказывался обращаться. И вот мы наконец вернулись в Москву — и сразу на дачу. А через три дня он слег. Вызвала врачей, нужна была срочная госпитализация, его полтора часа уговаривали поехать в больницу, но Юра написал отказ. Я ничего не могла сделать. Он устал, сдался. И в тот же день его не стало…

— У вас успешный сын, две внучки, внук, двое правнуков!

— Да, и это у нас с Юрой, которые в жизни всего добивались сами, плечом к плечу. Когда сын оканчивал 10-й класс, меня кто-то спросил: «Ну что, Галя, будешь сына-то в артисты отдавать?» Я ответила: «Нет, не буду. Подрастет и сам определится». И, слава богу, ни сын, ни внуки по актерской стезе не пошли. Степан окончил юридический факультет МГУ, стал дипломатом, долго работал в Америке, потом в Швейцарии. Старшая внучка Анастасия окончила и МГУ, и МГИМО, она подарила нам двух замечательных правнуков. Один из них, как мне кажется, похож на Юру — его порода. Средняя — внучка София — тоже окончила МГУ. А младший внук Федор сейчас учится в МГУ на историческом факультете.

— Вы актрисой не стали, но до сих пор востребованы в театре. Довольны, что так повернулась жизнь?

— Знаете, да. Потому что в театре меня ценят, многие артисты и режиссеры хотят работать именно со мной. Вот что написал мне Сергей Юрский, когда у него вышла книга: «Подруге долгой моей жизни в Моссовете Гале Ванюшкиной. Это ты открыла занавес. Не закрывай его пока... Нежно, Сергей Юрский». А какое 85-летие мне устроили в мае! Когда Ольга Остроумова объявила со сцены мой возраст, зал разразился аплодисментами. А я сама стояла на сцене и удивлялась: неужели это про меня? Но самое главное, чем горжусь, — это тем, что смогла быть надежной опорой и женой выдающемуся русскому артисту Юрию Кузьменкову. И самая большая награда — это его слова, которые он сказал мне незадолго до ухода: «Я многое хотел бы изменить в своей жизни, но другой жены мне никогда не надо было!»