«У Утесова умерла любимая и единственная дочь Эдит. Мы с женой пришли к нему домой. Леонид Осипович плакал. Потом пришел в себя: «Пойдемте, покажу кое-что». Вошли в соседнюю комнату, а там от пола до потолка — шкафы с удивительными вещицами: работы Фаберже, редкий фарфор. В другой комнате все стены в картинах: оригиналы Айвазовского, Сурикова... А когда хозяин открыл маленький сервантик, там оказались скрипки Страдивари, четыре штуки... «Кому это все достанется?» — с горечью спросил Утесов», — рассказывает певец Бедрос Киркоров.
В1973 году я был на гастролях с Анной Герман и еще несколькими вокалистами. И вот концерт в Петрозаводске. Я исполняю трагическую песню «Сынок» про русского танкиста и болгарского мальчишку. Обычно зрители в зале плакали, когда я ее пел. А в этот раз слышу — смеются. Я смутился, стал аккуратно ощупывать себя — может, с костюмом что не в порядке, может, ширинку не застегнул. Вроде все нормально. По взглядам из зала замечаю, что смотрят куда-то в сторону от меня. Поворачиваю голову и вижу: стоит пятилетний Филипп и протягивает мне гвоздику. Говорю в зал: «А между прочим, это мой сын!» Бурные аплодисменты, смех! Оказалось, Анна Герман подговорила его выйти на сцену и вручила ему для меня цветок. С тех пор Филипп, если был на моем концерте, с нетерпением ждал своего выхода на сцену, и мы разыгрывали этот номер.
— Бедрос, а с чего начался ваш путь из Болгарии на советскую эстраду?
— Все началось с болгарского курорта Золотые Пески. Там есть Международный дом журналистов, построенный при участии семи социалистических стран, — 9-этажное здание, первая высотка в этом месте. Поначалу в нем отдыхали только журналисты. Но так как гостиница считалась люксовой, в Дом журналистов стали приезжать отдыхать артисты, поэты, писатели, ученые — самые известные люди со всего Советского Союза. А я тогда работал в оперном театре Варны, но в моем репертуаре были и русские песни: «Коробейники», «Дорогой длинною», «Очи черные». Вот меня и приглашали выступать перед гостями Дома журналистов — так как эти песни популярны не только в России, мне даже немцы всегда подпевали «Дорогой длинною». В конце каждого заезда, который длился 21 день, устраивались капустники на конкурсной основе. Делегации всех стран готовили самодеятельные выступления, которые оценивала комиссия из самых почетных гостей. Например, когда Любовь Орлова с Григорием Александровым приехали отдохнуть, жюри возглавил Григорий Васильевич. Команда победителей получала двенадцать ящиков шампанского и закуску. Все это богатство загружалось на катер, устраивалась морская прогулка, а я обычно развлекал почетных гостей — выступал с романсами и народными песнями прямо на палубе посреди моря, без микрофона.
Кстати, в Александрове ничто не выдавало советского человека. Его манеры, образ, элегантность казались скорее западными. Помню, он и сигары курил американские. Григорий Васильевич любил быть на виду и потому с удовольствием занимался общественной деятельностью. Любовь Петровна же, напротив, ни в какие комиссии старалась не входить, а всегда держалась особняком, не привлекая к себе лишнего внимания. Но я никогда не видел такого всеобщего почитания и любви ни к одной другой артистке. Я и сам был влюблен в Любовь Петровну как в кинозвезду. От ее ослепительной улыбки невозможно было отвести взгляд — Орлова и в жизни оказалась безупречной.
Вторая моя встреча с ней состоялась, когда я поступил в ГИТИС, в мастерскую к Борису Александровичу Покровскому — легендарному оперному режиссеру. Для нас, учеников, он иногда организовывал мастер-классы с любимыми артистами. И однажды мы отправились в Театр Моссовета на встречу с Любовью Орловой и Верой Марецкой. Мне было уже 30, в то время как остальным пацанам на курсе — по 17—18 лет. Во время мастер-класса кто-то объявил: «Вальс! Дамы приглашают кавалеров!» Заиграла музыка. А так как я был самым старшим, Любовь Петровна подошла ко мне. Я не мог поверить своему счастью и с легкостью повел изящную партнершу. Дело в том, что в юности я участвовал в художественной самодеятельности, где и научился танцевать вальс. Да не простой, а в две стороны, с любой ноги. Двигалась Орлова великолепно. Она же в юности занималась балетом, и с тех пор до конца жизни каждый день начинала с балетного станка. Она легко и непринужденно танцевала вальс в обе стороны. Я был восхищен. Но больше всего меня поразило, что шестидесятилетняя Орлова после меня перетанцевала со всеми парнями нашего курса, чтобы никому не было обидно. А когда все закончилось, у нее не было ни малейшей одышки — будто она и не выходила на паркет.
— Так, а к Покровскому в ГИТИС как вы попали?
— В разное время я познакомился с композиторами Хачатуряном и Бабаджаняном. С Арамом Хачатуряном — в 1955 году на V Всемирном фестивале молодежи и студентов в Варшаве. Я тогда служил в армии. В Болгарии у нас был отдельный род войск, который назывался «трудовые войска», — в СССР же эти задачи выполнял стройбат. В трудовых войсках Болгарии служили в основном ассимилировавшиеся представители других национальностей: турки, цыгане, евреи, армяне... Я, как армянин, тоже попал туда, когда пошел в армию. Мне повезло: у этих войск был свой весьма солидный военный ансамбль — аналогичный ансамблю Александрова. Я стал солистом в этом хоре, довольно большом — человек девяносто, оркестр — человек тридцать и балетная группа — двенадцать пар. Дирижер наш (по-болгарски — диригент) тоже носил фамилию Киркоров, его еще и звали Киркором. Он очень любил оперу и разучивал с нами оперные хоровые партии. А я, до армии, в 17 лет успел поступить в оперный театр Варны без музыкального образования — меня приняли за талант. И даже подготовил партию Альфредо в «Травиате» на итальянском языке, но меня призвали. Так что мои способности и в армии не остались незамеченными. К международному молодежному фестивалю мы все одномоментно стали комсомольцами, потому что на конкурс нас направили не в качестве армейского ансамбля, а как представителей комсомола города Софии.
Диригент Киркоров подготовил с нами на армянском языке песню Хачатуряна, который и возглавлял жюри. Представьте удивление композитора, когда вдруг хор из Софии запел его песню на армянском языке. Мы стали лауреатами, а Хачатурян захотел встретиться с нашим дирижером. Но Киркор Киркоров не знал армянского языка и по-русски не говорил. Он же румынский армянин, а в Румынии не было армянских школ, как и храмов. У нас же, в Болгарии, были. И, кстати, если бы я пошел учиться в армянскую школу, то до сих пор носил бы фамилию предков — Крикорян. В нескольких поколениях Крикоряны были сапожниками. В том числе мои дед и отец… Но родители записали меня в болгарскую школу, а чтобы одноклассники не дразнили, изменили мне фамилию на местный манер — я стал Киркоровым… В общем, наш дирижер вызвал меня: «Бедрос, иди на встречу с Хачатуряном вместо меня. Ты же армянский хорошо знаешь». Прихожу. Хачатурян говорит: «Вы же солист, а я хотел поговорить с дирижером». — «Понимаете, Арам Ильич, наш дирижер армянского-то не знает…» — «Тогда скажи мне ты: неужели в Софии так много армян, что девяносто человек пели на армянском языке?» Я отвечаю: «Арам Ильич, в хоре только двое армян, один из них я. Но мы три месяца учили эту песню. Я написал транскрипцию и отработал с ребятами произношение. Мы репетировали каждый день по три-четыре часа». Хачатурян был впечатлен.
Закончилась моя служба, я вернулся в оперный театр. И тут Арам Ильич приехал отдыхать в Варну. Высшее духовенство, которое возглавляло армянскую церковь и армянскую диаспору Болгарии, вызвало меня: «Завтра вечером едем на встречу с Арамом Хачатуряном в Дом журналистов. Мы заказали ресторан для армянской диаспоры, которая будет его приветствовать. А ты будешь выступать». На следующий день я спел для Арама Ильича, композитор меня узнал, разулыбался, тепло поприветствовал. Спросил: «А ты где работаешь сейчас?» Отвечаю: «В оперном театре». — «Музыкальное училище окончил?» — «Нет, Арам Ильич, меня приняли без образования». — «Ты что же, и нот не знаешь?» — «Не знаю». А рядом с ним сидел министр культуры Болгарии. И Арам Ильич сказал ему: «Это безобразие! Что же у вас происходит? Пошлите этого парня в консерваторию в Ереван — он должен получить музыкальное образование!» Министр культуры, конечно, побагровел от неловкости. «Хорошо, — говорит, — мы все устроим». Но ничего министр не сделал — так и заглохло.
А на следующий год на Золотые Пески приехал Арно Бабаджанян. И возглавил команду от России на конкурсе капустников. В этот раз выиграли русские — с «Танцем маленьких лебедей». Одним лебедем был сам Бабаджанян, вторым — Михаил Жаров, а третьим — диктор с телевидения, я забыл фамилию. Тереза, жена Арно, попросила, чтобы я из оперного театра принес пачки, белые чулочки… Обули мы «лебедей» в резиновые тапочки. И когда эта троица вышла на сцену — все в зале упали. Победа безоговорочная. Опять катер, опять я пою. С Бабаджаняном приехал попрощаться начальник управления культуры города Варны. А я до этого уже рассказал Арно, что Арам Ильич приглашал меня в консерваторию в Ереван, но ничего не получилось. И Бабаджанян, пользуясь случаем, спросил начальника управления культуры: «Почему мальчика не послали учиться в Ереван, не выполнили просьбу Арама Ильича?» Начальник ответил: «Завтра понедельник. Пусть Бедрос в 12 часов приходит в исполком, в мой кабинет». На другой день я пришел. «Садитесь, — говорит начальник, — пишите автобиографию. Отправим вас в Ереван в консерваторию».
Прямого рейса из Варны в столицу Армении не было. И первого августа 1962 года я прилетел в Москву. За мной дней через десять должен был приехать представитель консерватории и сопроводить меня в Ереван. Но, на мое счастье, он так и не явился… В Москве я продолжал общаться с Бабаджанянами — мы подружились. Тереза вызвалась мне аккомпанировать. В конце концов она сказала: «Бедрос, не надо тебе в Ереван лететь. Там толковых педагогов нет. Мы с Арно сами консерваторию в Москве окончили. Здесь остались и не жалеем. А сейчас в ГИТИСе на оперном отделении есть прекрасный мастер — Борис Покровский». И она через своих учеников договорилась о прослушивании для меня у Покровского.
Накануне, девятого сентября, меня пригласили выступить в Доме дружбы на Арбате в честь Дня освобождения Болгарии. Сижу в гримерке и слышу, что в соседней кто-то бархатным баритоном распевается. Я подошел к двери, из-за которой звучал голос, стал слушать. Вдруг дверь распахнулась. «Что это вы здесь подслушиваете?» — услышал я тонкий тенорочек. Это был Виктор Кохно…
— Значит, баритон принадлежал Иосифу Кобзону? Они же тогда дуэтом пели.
— Да. Следом я услышал голос еще незнакомого мне артиста: «А кто там?» Кобзон подошел к двери, спрашивает меня: «Кто вы такой?» — «Я из Болгарии», — говорю. «А, болгарин… Ну заходи!» — «У вас прекрасный голос, — продолжаю, — я подошел послушать». — «Спасибо. А ты тоже певец? Будешь выступать?» — «Да, по программе буду петь после вас…» Я рассказал, что должен ехать на учебу в Ереван — жду, когда меня заберут. Кобзон и говорит: «Зачем вам Ереван? Все хорошие педагоги здесь». Я ответил, что в Москве мне стипендию никто не даст. «А тебе она и не нужна. Есть Москонцерт. Я договорюсь — и художественный совет тебя прослушает, назначат временную ставку. Будешь выступать!» Кобзон не подвел. Впоследствии в Москонцерте меня поставили на временный график — с неограниченным количеством концертов, чтобы я мог работать в свободное от учебы время.
К Покровскому я все-таки поступил… Не забуду свое волнение, когда десятого сентября шел на просмотр в ГИТИС. Огромный зал, сидит весь курс Покровского. Борис Александрович говорит: «Ребята, давайте послушаем нашего друга из Болгарии». Я спел «Заздравную» из «Травиаты», Тереза мне аккомпанировала. Покровский сказал: «Стоп. Тереза Сократовна, а сыграйте, пожалуйста, вальс. Кавалеры приглашают дам. Бедрос, выбирайте красивую девушку и танцуйте». Я выбрал Нину Высотину, впоследствии она стала моим постоянным партнером на занятиях по танцам, а в будущем вышла замуж за дирижера оркестра телевидения Александра Михайлова. Я закружил Нину в одну сторону, потом в другую… Вальс закончился, и Покровский объявил: «Я беру вас в свою группу». Хотя его студенты уже перешли на второй курс! «Но, — добавил Борис Александрович, — вы очень плохо говорите по-русски. Я дам вам педагога, будете заниматься. Если за первый семестр не подтянете русский язык — расстанемся, и поедете в Ереван».
Я был не только самым старшим, но и самым дисциплинированным на курсе, никогда не опаздывал, меня всегда ставили в пример однокурсникам. И однокашники меня вскоре возненавидели. Когда пришло время готовить дипломные отрывки, никто со мной не хотел играть. Покровский об этом узнал (конечно, не от меня), и вот что он сделал. На занятии в мое отсутствие он обратился к девушкам курса: «Скажите, почему вы отвергаете нашего болгарского друга? Имейте в виду, если каждая из вас не подготовит отрывок вместе с Киркоровым, я никому не подпишу диплом!» И на другой день ко мне стояла очередь из однокурсниц. Борис Александрович мечтал с нашим курсом создать свой театр. В качестве дипломных мы сыграли беспрецедентное количество спектаклей — 25! Они должны были стать основой репертуара будущего театра. И на каждый дипломный спектакль Покровский приводил известных людей, журналистов, которые могли бы помочь, дать положительные отзывы, написать хорошие рецензии. Но в год нашего выпуска театр ему так и не дали. А так как никакого распределения у меня после института не было, я спокойно устроился на полную ставку в Москонцерт.
В 1966 году формировалась первая международная программа «Мелодии друзей», в нее пригласили участников из семи социалистических стран: меня от Болгарии, Анну Герман и Ежи Поломского от Польши, Яноша Кооша от Венгрии, Павла Лишку от Чехословакии, Ивицу Шерфези от Югославии... Выступали мы под оркестр Утесова. Потом, когда программа свою миссию выполнила и была расформирована, я получил предложение лично от Леонида Осиповича: «Оставайтесь солистом у меня в оркестре. Назначаю вам зарплату в 200 рублей». Это при моей-то ставке в Москонцерте в 10 рублей 50 копеек за концерт! Конечно, я согласился. Подготовил репертуар и начал выступать с оркестром Утесова.
Сам Леонид Осипович уже практически не выступал, планировал уйти со сцены. Но все же решил дать прощальные гастроли. Начал с Киева. Моя жена Вика тогда была беременна, но на гастроли с нами поехала. В Киеве мы выступали целый месяц. А вскоре после возвращения в Москву, в апреле 1967-го, супруга родила Филиппа — на полтора месяца раньше срока...
В Киеве на вокзале нас встретили очень колоритные администраторы: Жаботинский — друг Утесова, тяжеловес, силач — и Ардский — щеголь в бабочке. Тут же они начали уговаривать Утесова: «Леонид Осипович, мы вас очень просим, еврейская диаспора осталась без билетов, надо дать еще один концерт…» — «Так, стоп-стоп, — остановил их Утесов, — вы намекаете на субботу или воскресенье? Не буду я в выходные работать!» Поселили нас в гостинице «Москва», а концерты проходили в огромном Октябрьском дворце — это совсем рядом, поэтому мы часто вместе с Утесовым шли туда из гостиницы пешком. Он любил общаться с молодежью. Обычно командовал своему костюмеру: «Так, костюмы Петросяна и Киркорова — в мою гримерную». Евгений Петросян тоже ведь работал тогда у Утесова — конферансье…
Начались концерты. Сам Леонид Осипович пел во втором отделении. Обычно, когда солисты с оркестром выступали без него, у меня уже после второй песни начинались овации. А в Киеве после первого концерта я ушел со сцены чуть ли не под стук собственных каблуков. Ко второму концерту решил поменять одну песню. Не помогло — реакция публики опять сдержанная. На третьем концерте, когда я заменил очередную песню, Утесов вызвал меня к себе: «Бедрос, что ты делаешь? Почему меняешь песни?» Отвечаю: «Леонид Осипович, меня не принимает местная публика — ухожу со сцены фактически в тишине». — «Что?! — вскипел Утесов. — Да ты скажи спасибо, что тебя не освистывают, а хоть какие-то аплодисменты есть. Ты полагаешь, что зрители тебя слушать пришли? Они из-за меня пришли! Больше ничего не меняй. Но в финале выступления пой свою песню на итальянском. Потерпи неделю, и посмотришь, что будет». Не поверите, но в конце первой недели у меня уже были овации. По Киеву пошли разговоры, что с Утесовым в концерте выступает голосистый болгарин, и люди стали принимать меня горячо.
Здесь уместно было бы рассказать про песню Guarda Che Luna («Посмотри, какая луна»), которую я и пел в качестве заключительной. Она впоследствии стала моей визитной карточкой на эстраде наравне с «Алешей». Со студенческих лет я собирал редкий нотный материал, покупал старинные издания на барахолках. И однажды нашел Guarda Che Luna — оригинальные ноты Мальгони, написавшего эту песню. Впервые я исполнил ее в новогодних концертах с джаз-оркестром Эдди Рознера. Песня имела грандиозный успех — мне всегда приходилось исполнять ее по два раза — на бис. Моя первая жена Вика, мама Филиппа, эту песню тоже очень любила...
В 1994 году Виктории не стало. Для меня тогда жизнь потеряла всякий смысл, я замкнулся в четырех стенах и три года не выходил на сцену. Сын от всего этого очень страдал. Но в 1997 году Филипп подготовил новую концертную программу, шла она в ГЦКЗ «Россия». Сын уговорил меня прийти на премьеру. Я сидел в зале, когда вдруг заиграло вступление к Guarda Che Luna, и Филипп сказал в микрофон: «Знаете, я подумал: зачем я буду петь эту песню, когда в зале присутствует ее первый исполнитель?» И под овации зала пригласил меня на сцену. Для меня это было полной неожиданностью, но я поднялся и спел. Вот так благодаря сыну я снова начал выходить на сцену и петь эту песню в память о супруге.
Вернемся к Утесову. Жаботинский все-таки уговорил Леонида Осиповича выступить перед еврейской диаспорой. И на этом дополнительном концерте Утесов простудился. После петь фактически не мог — хрипел, сипел. И больше с сольными концертами не выступал.
— А помните свою последнюю встречу или разговор с Утесовым?
— Последняя встреча произошла, когда умерла Эдит — любимая и единственная дочь Леонида Осиповича. Большого голоса у нее не было, но пела она неплохо, записывая дуэты с отцом (кто не помнит «Все хорошо, прекрасная маркиза»?). Уже после похорон Диты мы с женой Викой пришли к Леониду Осиповичу, чтобы выразить соболезнования. Нас встретила домработница, которая позднее стала последней женой Утесова. Мы сели в его комнате, она принесла нам чай. Леонид Осипович сказал: «Да, не думал я, что буду хоронить Диту» — и заплакал. Потом пришел в себя: «Вставайте, пойдемте, покажу кое-что». Вошли в соседнюю комнату, а там от пола до потолка — шкафы с удивительными вещицами: работы Фаберже, редкий фарфор и тому подобное. Потом пошли в другую комнату — все стены в картинах: оригиналы Айвазовского, Сурикова... А когда хозяин открыл узенький маленький сервантик, там оказались скрипки Страдивари, четыре штуки, — мы с женой дар речи потеряли. Вернулись за стол, сели. «Бедрос, кому это все останется?» — с горечью спросил Утесов.
Именно Леонид Осипович с Дитой в свое время сделали мне программу, которую я до сих пор пою: «От сердца к сердцу». Она стала первой в Советском Союзе, которая шла под минусовую фонограмму. Пел-то я живьем, но оркестр был записан. Сдавали мы эту программу комиссии из Минкульта в зале ЦДРИ. Я спел и пошел переодеваться. Ко мне в гримерку вбежала жена, говорит: «Не раздевайся, там спор идет. Ты, наверное, еще раз будешь петь. Иди, тебя Леонид Осипович вызывает». Я вышел на сцену. Метрах в двадцати в глубине пустого зала сидела комиссия с Утесовым. Он говорит: «Начинай петь свою итальянскую песню. А когда я подниму руку, сразу останавливайся». Говорю: «Хорошо», — я уже понял, в чем дело. Начал петь, но осветитель зачем-то потушил свет в зале, и руку Утесова я не увидел, зато расслышал чей-то голос: «Вот видите, я же говорил, он поет под фонограмму!» И тут Утесов как рявкнет: «Дайте свет в зал!» Включают свет, он поднимает руку, я останавливаюсь, а музыка продолжает играть… Леонид Осипович развернулся к этому дядьке: «Милый человек, теперь вы убедились, что он поет живьем?» Программу приняли! Правда, меня все равно заставили написать расписку, что, если будет хоть один сигнал с концертов, что я пел под фонограмму, меня лишат права на сольные концерты и снизят ставку на две категории.
А еще благодаря Леониду Осиповичу я получил советское гражданство... В память об Утесове я планирую создать благотворительный фонд его имени, чтобы помогать талантливым детям из провинции.
— Бедрос, в советские годы были популярны большие стадионные концерты-представления. Многие артисты охотно в них участвовали, это давало неплохой заработок.
— Да, мне доводилось участвовать в этих концертах. Организовывал их Эдуард Михайлович Смольный — администратор от Бога. Сегодня его назвали бы продюсером. Он платил нам тройную ставку за выступление. С кем только я не познакомился в этих поездках! Иногда концерты вел легендарный конферансье Михаил Гаркави, иногда сам Юрий Левитан зачитывал свое историческое объявление о начале войны — у меня даже его автограф сохранился. Популярные актрисы Нина Сазонова, Зинаида Кириенко выходили с песнями. Любимые артисты представляли своих экранных героев: Вицин, Никулин и Моргунов, Михаил Ульянов, Василий Лановой, Борис Андреев… С последним во время гастролей по Краснодарскому краю произошла комичная история. Гениальный Смольный умудрялся проводить одновременно несколько стадионных концертов в соседних городах. Притом что артисты на них выступали одни и те же. Просто, когда один артист заканчивал свое выступление на первом стадионе, его тут же сажали в машину с мигалкой и везли в соседний город. Мой пианист едва успевал туфли переобуть. Я спрашивал: «Петя, ты зачем переобуваешься?! Тебя же на машине везут». А он: «Не могу я иначе — это концертная обувь». В очередной раз мчим на машине с мигалкой с одного стадиона на другой. На заднем сиденье — я, Василий Лановой и Михаил Ульянов. На переднем, рядом с шофером, — Борис Андреев. Смольный за нашим передвижением следит с вышки следующего стадиона в бинокль.
Народ уже собрался, знамена к началу концерта подняты. По дороге все автомобили, завидев нашу мигалку, разъезжаются в стороны. Но вдруг мы нагоняем ассенизаторскую машину. И она вместо того, чтобы уйти с полосы, берет и резко останавливается. На большой скорости мы врезаемся в цистерну, от нее отлетает конец шланга, пробивает лобовое стекло, и к нам в салон начинает хлестать дерьмо. Мы с заднего сиденья пулей вылетаем из машины. А шокированный Андреев сидит по шею в этом и не знает, что делать. Хорошо, кто-то додумался открыть дверь и вытянуть его из машины. Андреев пошел в заросли подсолнечника, поле которого мы проезжали, в надежде хоть как-то оттереться листьями. Но куда там… Смольный в бинокль видит, что мы встали. Быстро запрыгивает в «гаишный» автомобиль и едет нас спасать… На месте, оценив ситуацию, Смольный сажает нас в попутку и отправляет на концерт, а Андреева в подсолнухах раздевает до трусов. Здесь же в поле бросает его грязный костюм, самого артиста запихивает в «гаишную» машину и везет в город. По дороге в общественном туалете Смольный моет Андреева из шланга. Потом находит какой-то магазин одежды. Но, как и все другие, магазин закрыт — воскресенье. И что же Смольный делает? Просит у гаишника домкрат. Разбивает у него на глазах витрину, заводит в образовавшуюся брешь голого Андреева и одевает его от носков до галстука! Шокированному гаишнику командует: «Опечатывайте магазин! Вот деньги за вещи и витрину!» А сам везет Андреева на концерт. Довольный Андреев предстал передо мной в новом костюме: «Бедрос, ну-ка, понюхай, не пахну ли я?»
Много гастрольных воспоминаний у меня связано с Вициным, Моргуновым и Никулиным. Как-то едем с концерта в гостиницу в одной машине. Проезжаем сады — пионеры собирают яблоки. Моргунов командует шоферу: «Останови!» Вышел, с кем-то переговорил, и мы поехали дальше. На другой день по всей гостинице — яблочный дух. Заглядываем в номер Моргунова, а он заставлен ящиками с яблоками. Возвращаемся со следующего концерта. На этот раз Вицин говорит: «Остановите машину». Георгий Михайлович переговорил с бригадирами, но назвал не свой номер, а Моргунова. И все ящики для Вицина тоже принесли к Моргунову. Потом тот же аттракцион проделал и Никулин. Но они оба просчитались. Думаете, Моргунов дал им хоть одно яблочко? На другой день все эти ящики оказались в почтовом отделении и отправились прямиком в Москву.
Они постоянно друг друга разыгрывали. Например, в гостинице Моргунов заказывает на завтрак яйца в номер. А Вицин с Никулиным, заболтав официантку, меняют яйца на заранее приготовленную пустую скорлупу (для этого яйца загодя прокалывались иголкой и из них выдувалось все содержимое). Как-то раз Вицин с Никулиным «опечатали» квартиру Моргунова: приделали к входной двери и к откосу бечевку с сургучом, печатью послужил оттиск пятикопеечной монеты. Надпись на полоске бумаги гласила: «Опечатано до погашения задолженности». Моргунов возвращается с гастролей, а домой попасть не может. Идет разбираться в ЖЭК, там на него смотрят с изумлением: «Никакой задолженности за вами нет». Тогда он обращается в милицию, милиционеры указывают ему на герб от монеты: «Вас разыграли…»
— Бедрос, вы не только знаменитый певец, но еще и отец «короля эстрады». А как начиналась сольная карьера Филиппа?
— В 1985 году я сам осознанно привел Филиппа на эстраду, о которой он мечтал. Для телевизионной программы «Шире круг» мы вместе записали песню из моего репертуара «Алеша». Эту песню подарил мне композитор Эдуард Колмановский. И когда Людмила Зыкина впервые услышала ее в моем исполнении, сказала: «Бедрос, никому эту песню не давай — это твоя визитная карточка!» Но я все же потом поделился с коллегами — дал ноты Стахану Рахимову и Алле Иошпе, чтобы они сделали дуэт. Песня стала еще популярнее. Вот и для сына она оказалась счастливой.
Через два года Илья Рахлин пригласил Филиппа в «Ленинградский мюзик-холл», а когда сыну стало там тесно, он ушел в сольное плавание. На «Песне года — 1987» его познакомили с молдавским композитором (автором хита «Меланколие») и руководителем ансамбля «Екоу» Петре Теодоровичем. «Я хочу предложить вам поработать с моим коллективом», — сказал Петре. Так в репертуаре Филиппа появились песни Теодоровича «Луна-парк», «Если буду на коне». Их сотрудничество продолжалось довольно долго — до середины девяностых. Под Филиппа Теодорович специально создал новый коллектив, который назвали «Теодор». Параллельно Филипп участвовал и в других проектах. Например, работал в Театре песни Аллы Пугачевой, пел в ее знаменитых «Рождественских встречах». Слава сына нарастала от концерта к концерту, от эфира к эфиру. Как-то на гастролях ко мне подошел Махмуд Эсамбаев и сказал: «Бедрос, твой сын обгонит всех. Имей в виду: он будет первым! Это говорю тебе я, Махмуд Эсамбаев!» Стали нам оказывать и нежеланное внимание. Возвращаюсь я как-то с гастролей по Московской области, жена плачет: «Вот, ты сделал его артистом, а теперь бандиты звонят, угрожают, спрашивают, кто у сына директор». Начали мучить нас звонками, прессовать: «Плати дань, или мы твоего сына укоротим». И тогда Филипп сказал: «Папа, надо пойти к Иосифу Давыдовичу Кобзону — посоветоваться!» Я по старой дружбе пришел к Иосифу в офис, все ему рассказал. Он говорит: «Бедрос, сегодня такие законы, у артиста обязательно должен быть директор. Становись сам директором сына». Я говорю: «Не могу, я ничего в этом не понимаю, и потом, я хочу продолжать выступать». — «Посиди тут, — говорит Кобзон, — я скоро приду». Оказывается, на его же этаже, в другом офисе, сидел Отари Квантришвили. Иосиф поговорил с ним и вернулся ко мне: «Зайди к Отари».
Я пошел, рассказал все про звонки. «Я Иосифу Давыдовичу отказать не могу, — сказал Квантришвили. — Сделаю все, чтобы вас больше не беспокоили, — звонков не будет. Но директора надо все-таки найти». Наняли мы первого директора, но он начал мошенничать. Потом директором Филиппа стал Валерий Гольденберг — руководитель группы «Аракс», он же вел концерты сына. Однажды Гольденберг говорит: «Филипп, тебя приглашают в Казахстан на юбилей завода, платят 30 тысяч». Сын ответил: «Хорошо, поедем». Пригласили и меня. В аэропорту нас встречает конферансье, говорит: «Валерий поехать не смог, но я проведу концерт». И вот выступили мы перед сотрудниками завода, а после концерта — традиционный банкет. Филиппа посадили между директором и председателем месткома. Филипп ее спрашивает: «Понравилось вам выступление?» А она в ответ так ехидно: «Да, понравилось, но мне кажется, что и 300 тысяч — достойное вознаграждение». Филипп, как услышал эту цифру, поперхнулся. Говорит: «Какие 300 тысяч? Что вы говорите?» Дама отвечает: «Мы 150 тысяч заплатили авансом вашему директору, а еще 150 тысяч получил сейчас ваш конферансье». Филипп возмутился: «Я ничего об этом не знал! Сейчас вам вернут все деньги». Она испугалась: «Да вы что?! Меня же уволят. Я вас очень прошу — не устраивайте прямо тут разбирательств! У нас с вашим директором все оформлено официальным договором. А если вы сейчас принесете деньги — решат, что я в доле». Филипп говорит: «Понял, ладно». Вернулись в Москву, из аэропорта идем прямо к Гольденбергу. Филипп ему с ходу говорит: «Валерий, какой гонорар полагалось взять от города?» Тот все понял: «Филипка, ну мы же только начинаем работать. Эти деньги пойдут в директорский фонд. Мы будем шить костюмы, ты хотел хороший балет...» Тут уж вмешался я: «Валерий, давай мы на этом и закончим». По дороге домой Филипп сказал: «Папа, с сегодняшнего дня я всем буду говорить, что ты мой директор. Пусть Гольденберг передает тебе все дела». Но впереди у сына было еще много директоров…
— Бедрос, как вы живете сегодня?
— Живу вместе с Филиппом и внуками в Подмосковье. Моя вторая супруга Людмила осталась в Новгороде. Она очень привязана к своему городу и не хочет переезжать. Я иногда занимаюсь с внуками после школы. Учатся они хорошо. Растут быстро: Мартину уже десять лет, а Алле-Виктории в конце ноября будет одиннадцать. Недавно отдыхали в Эмиратах, вернулись, и я замечаю, как Алла-Виктория вытянулась — видимо, стремится догнать отца. Мартин у нас футболист. Спроси у него — сразу скажет, кто в какой команде играет. Так же, как когда-то Филипп знал все подробности про песни Аллы Пугачевой. Он ведь с юности был ее поклонником. Мартин сейчас точно такой же, только в отношении футбола. Кроме того, ходит на теннис, а Алла-Виктория — на художественную гимнастику. Внучка еще занимается живописью. Руки у нее золотые: недавно из ниток сплела красивое кольцо. Вообще, дети хорошие и, несмотря ни на что, не избалованные. А ведь папа их страшно балует. Но я сопротивляюсь как могу. Сам Филипп, его друзья и поклонники дарят Алле-Виктории и Мартину столько игрушек, что мы уже три-четыре детских дома наполнили ими. Многие подарки так и остаются нераспакованными, особенно после дней рождения и праздников. Так и с одеждой — очень много передаю в храмы для нуждающихся.
— Бедрос, вы и в свои 90 много работаете: гастролируете и занимаетесь общественной деятельностью!
— Да, уже скоро будет 40 лет, как я занимаюсь детскими благотворительными фестивалями. Многие талантливые дети из провинциальных городов банально не имеют возможности приехать в Москву, чтобы заявить о себе. Сейчас, например, помогаю талантливейшему слепому мальчику Даниилу Хачатурову, который пишет музыку и тексты песен, делает инструментовки и сам поет. И таких талантливых ребят очень много — просто мы о них не знаем. Для меня огромная радость, что недавно Даниилу подарили квартиру в Москве. Поэт и меценат Михаил Гуцериев передал в благотворительный фонд Дианы Гурцкая 10 квартир — и одна из них досталась Данику.
Сейчас я нахожусь в юбилейном туре — у меня концерты в Подмосковье и Новгородской области. Я уже около 35 лет являюсь артистом Новгородской областной филармонии. И бесконечно благодарен области не только за жену, но и за звания заслуженного и народного артиста России, за медаль ордена «За заслуги перед Отечеством». Параллельно занимаюсь подготовкой юбилейного концерта в Кремлевском дворце, который состоится 25 ноября. В концерте примут участие не только звезды эстрады, среди которых Алсу, Зара, Валерия, Анита Цой, Екатерина Шаврина, Лев Лещенко, но и талантливая интернациональная молодежь — певцы из Франции, Италии, Молдавии, Киргизии. Будет шесть певцов из Армении. И певцы из российских городов, конечно. Например, из Самары, Новосибирска — мои подопечные. Многие из них избрали для себя классическое направление в музыке, и меня это радует. Петь будем в сопровождении оркестра и хора Росгвардии под руководством Виктора Елисеева. И поверьте, голоса артистов, которых я пригласил в концерт, поразят каждого, кто придет разделить с нами этот вечер. В афише заявлен и специальный гость — нетрудно, конечно, догадаться, кто это будет.
В фойе планируем поставить большой памятник Алеше, песня о котором прославила меня и вывела на эстраду Филиппа. И каждый желающий получит от меня памятный сувенир — мини-копию картины, которую нарисовал художник Федор Селезнев по сюжету, случившемуся со мной много лет назад. Оригинал я подарил Музею Победы на Поклонной горе. На картине изображены три человека за столом: один из них — я, другой — маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян и третий — маршал Победы Георгий Константинович Жуков. Он очень любил песню «Алеша», она перекликалась с его воспоминаниями — маршала однажды ценой своей жизни спас молоденький адъютант. И как-то в мае 1972 года Баграмян пригласил меня на дачу к Жукову в Сосновку, где тот находился в «почетной ссылке». Жуков и Баграмян были большими друзьями — когда-то вместе одерживали победы на фронтах Великой Отечественной. Втроем мы провели целый вечер. И, конечно, по просьбе маршала я спел «Алешу», а Георгий Константинович взял баян и подыграл мне. Когда песня закончилась, я заметил, что в глазах маршала задрожали слезинки. Многие ли исполнители могут похвастаться, что им аккомпанировал сам Жуков?
