«Эта страшная баба чуть не покалечила меня! Она повисла у меня на шее, она растрепала мне даже брови! Она чуть не оторвала мне руку! Она весит как дельфин…» — рассказывал Райкин о встрече с женой одного генерала», — вспоминает Елизавета Уварова, личный биограф Аркадия Райкина.
Увидев меня, Райкин остановил разговор с артистами, встал и посмотрел на меня пронзительным, жгучим взглядом так, что я инстинктивно пригнулась... Все замерли, в гримерке установилась тишина. Одна я понимала, почему он так себя ведет. Дело в том, что в то время Райкин был увлечен идеей написать мемуары и стал уговаривать меня поработать над ними вместе. Я тогда много писала о театре, и ему нравилось, как я это делаю. Он вообще был увлекающимся человеком, но быстро остывал. Очаровывался новыми знакомыми, новыми артистами своего театра, новыми авторами... Когда он был увлечен человеком, то даже говорил его словами, с его интонациями, и все видели — у худрука появился новый «фаворит». Но старички в театре понимали, что это ненадолго. «Влюбившись» в очередного актера или режиссера, Райкин убеждал окружающих: «Этот человек понимает специфику нашего театра и очень нам подходит!» Уже через несколько дней его настроение менялось: «Он не все правильно понимает». Потом: «Он ничего не смыслит!» Ну, а разочаровавшись в человеке, Аркадий Исаакович просто переставал его замечать... Зная об этой его особенности, я всячески оттягивала, откладывала свой ответ насчет мемуаров… Но тут мне было не избежать встречи с Аркадием Исааковичем, потому что мы оба пришли на спектакль Марка Розовского и встретились у него в грим-уборной. Увидев этот взгляд Райкина, я не могла поступить иначе, я сказала: «Аркадий Исаакович, я сделаю все, что вы захотите!» Так началось наше долгое сотрудничество и дружба...
Каждая наша встреча была для меня событием. Райкин всегда был подтянут, элегантен, женщины сходили по нему с ума. Особенного шарма добавляла загадочная седая прядь на черной как смоль голове. Тайну ее происхождения я узнала не сразу. Говорили, что седая прядь появилась у Райкина уже в зрелые годы в результате каких-то сильных переживаний, стресса. Но оказалось, что он поседел, причем полностью, в 26 лет. Тогда у Райкина случился приступ ревматизма, и он попал в больницу. Ну а уж там выяснилось, что у него, кроме прочего, еще и сердце больное. Врачи считали его безнадежным. К тому же то лето выдалось очень знойным, а кондиционеров тогда не было. В больничной палате можно было задохнуться от жары. И вскоре Аркадий почувствовал себя очень плохо. Дежурный врач поднял тревогу, сбежались медики, стали делать какие-то уколы. Чем окончательно напугали больного. В полубреду Райкину пришла в голову мысль, что если он теперь уснет, то вообще не проснется. Он всю ночь не давал себе спать, но под утро все-таки сдался. А когда проснулся — уже бодрый, в хорошем настроении, явно выздоравливающий, — взял в руки зеркальце и увидел себя совершенно седым. Поседел за одну ночь! С тех пор он был вынужден краситься, чтобы не выглядеть стариком. Хороших специалистов по окраске волос в 30—40-е годы было мало. И красители — ужасающего качества. Поэтому Райкин иногда становился фиолетовым или рыжим. Но в конце концов он все-таки нашел своего мастера, к которому ходил много лет. Этот мастер и придумал оставлять одну седую прядь — как элегантную деталь. А с 70-х годов Райкин вообще перестал краситься, и оказалось, что благородная седина идет ему больше всего.
Начав работать над мемуарами, я стала постоянно бывать в театре и видела, как Райкин работает. А работал он (репетировал, писал тексты) 24 часа в сутки! Актеры Театра миниатюр трудились в том же бешеном ритме. Для них не существовало ни отпусков, ни болезней. Выходили на сцену и с высокой температурой, и со сломанными руками-ногами... При этом Райкин был категорически против всякой «подработки» и каких-либо съемок в кино. На все актерские просьбы отпустить — по любой причине — Аркадий Исаакович отвечал: «У нас нет дублеров. Ты должен выбирать: работаешь в театре или нет». В те годы каждый актер в труппе был уникальным человеком, замены которому не предполагалось.
Кроме того, были вещи, которых Аркадий Исаакович совершенно не прощал. Например, он не терпел пьющих. Если актер хоть раз приходил в театр выпивши, следовало увольнение. Сам Аркадий Исаакович не пил и искал таких же людей. О Театре миниатюр говорили: «Это единственный театр, который твердо стоит на ногах!» Был случай, когда Райкин сделал исключение для артиста, недавно принятого в театр. Выяснилось, что тот попивает. Но Аркадию Исааковичу не хотелось его увольнять — уж очень хорош! И вот он увидел, что артисту несут в гримерку стакан водки из буфета. Райкин поймал буфетчика: «Это что?» — «В-в-вода», — испуганно произнес буфетчик. «А меня как раз мучает жажда!» Взял и выпил стакан водки — как воду, медленными глотками. А ведь он терпеть не мог алкоголь! Артист был пристыжен и больше себе такого в театре не позволял. Ну а Аркадий Исаакович пришел в свой кабинет, рухнул на диван и сразу же заснул.
Как бы Райкин ни рассердился, он никогда ни на кого не кричал. У него были другие методы. Он сразу переходил на «вы» и смотрел не тебе в глаза, а куда-то поверх головы. Начинал говорить очень тихо: «Это вам не областная филармония, а Государственный театр миниатюр». Михаил Жванецкий рассказывал мне, что Райкин кричал ему на репетициях: «Это вам не Одесса! Здесь эти номера не проходят». Беда в том, что у него случались иногда приступы ревности к своим же актерам. И на десятилетия в Театре миниатюр задерживались только те, кто понимал, что они не должны быть ярче Райкина. Премьер в театре был только один! И если Аркадия Исааковича с кем-то хотели поссорить, достаточно было сказать: «Посмотрите, этот артист уже популярнее вас».
В Аркадии Исааковиче было удивительное сочетание: к своим артистам он относился очень требовательно, даже жестко. В театре его боялись. Но с обычными людьми — поклонниками, зрителями — он был очень деликатен и даже робок. Если Райкину что-то не нравилось — разве что намеком мог это показать. Например, однажды Зиновий Гердт с женой Аркадия Исааковича, Руфью Марковной (все звали ее Ромой), засиделись в гостиной двухкомнатного гостиничного номера Райкиных до пяти утра. Разговаривали, травили анекдоты и мешали Райкину спать. И вот, как вспоминала Рома, из спальни появляется муж — в своем лучшем парадном костюме, с тростью, в шляпе... Рома испугалась: «Аркашенька, милый, ты куда собрался в пять утра?!» — «Так у нас же гости!» Сел в кресло и посмотрел со своей мягкой «светской» улыбкой на Гердта. Зиновий Ефимович мгновенно понял намек: «Я, пожалуй, пойду».
Но такие методы совершенно не действовали на людей неинтеллигентных. И Райкин становился абсолютно беспомощен. Нередко ему досаждали жены высокопоставленных чиновников, которые после спектакля приходили за кулисы в стремлении пообщаться с артистом. Райкин страдал молча. Он не любил телесного контакта, на репетициях не позволял актерам даже тронуть себя за плечо… Но когда это делали поклонницы — терпел. И только потом, в своем кругу, мог эмоционально рассказывать: «Эта страшная баба чуть не покалечила меня! Она повисла у меня на шее, она растрепала мне даже брови! Она чуть не оторвала мне руку! Она весит как дельфин…» А во времена Хрущева Райкину приходилось общаться и с простыми людьми, которые входили в комиссии по приемке спектаклей. Однажды в такую комиссию вошла заслуженная колхозница-свекловод по фамилии Заглада. Совершенно не разбираясь в искусстве, она тем не менее позволяла себе высказывать свое мнение и советовать, что Райкину нужно говорить со сцены... В таких случаях Аркадий Исаакович говорил: «Мне было стыдно... за этого человека». Стыдно ему было и за многочисленных аферистов, которые писали письма «богатому Райкину», прося у него денег, и даже приходили к служебному входу театра. Рассказывали какие-то легенды, прикидывались сиротами, отставшими от поезда… И Райкин, как правило, давал деньги. Хотя слухи о его богатстве были чистым мифом. Как руководитель театра он получал 300 рублей. На это жила вся семья, потому что жена практически не работала, дочь еще училась, а сын Костя и вовсе был маленьким.
При всей своей интеллигентности Аркадий Исаакович умел быть хитрым дипломатом. А иначе как пройти утверждение сатирических, злободневных номеров в Управлении культуры? Райкин знал: чем позже текст попадет к чиновникам, тем меньше будет замечаний. И когда заканчивал очередной спектакль и у него требовали прислать текст, начинались отговорки: «Текст дорабатывается», или «Райкин уехал». Иногда, когда дело касалось особо острой миниатюры, текст в самый последний момент бывал «утерян», и его «восстанавливали». Кроме того, Райкин специально вставлял в миниатюры недопустимые обороты, которые перетягивали на себя внимание. Их он потом соглашался убрать, зато остальное не трогали.
В итоге кто только не писал на Райкина жалобы, посчитав себя обиженными. То пожарные, то портные, то истопники. Но Аркадий Исаакович относился к таким вещам с мудрым спокойствием и никогда не поддавался на давление. «Если так пойдет, у меня не останется тем для номеров!» — говорил он мне. Однажды, в конце 40-х, им на домашний адрес пришла повестка. Аркадия Исааковича вызывали к начальнику милиции Ленинграда. А ведь это было время, когда шла новая волна арестов, и ничего хорошего повестка не предвещала. Тем более что Райкин один раз уже сидел в тюрьме — в 1928 году. И хоть было это очень недолго, Райкин испугался на всю жизнь. Получив повестку, они с женой не спали всю ночь. И вот утром является Райкин к милицейскому начальнику, а тот его спрашивает: «Почему вы дискредитируете милицию?» — «Как так?» — «Вы как составляли протокол?» — «Господи, какой протокол я мог составлять?» — «Да в своем спектакле!» Оказывается, начальнику не понравилось, как Райкин играет милиционера, который не мог выговорить «Гнездниковский переулок». Но и в этом случае никаких изменений в программу Аркадий Исаакович вносить не стал... Что касается тюремного заключения Райкина в молодости, этот факт его биографии я открыла случайно. Когда мы работали над мемуарами, я посчитала, что из нашей с ним книги выпал год. Я спросила Аркадия Исааковича: «Где вы были в 1928 году?» Он сначала неохотно, потом подробнее стал мне рассказывать о том, что с ним произошло. Молодой и никому еще тогда не известный Райкин приехал в Москву, чтобы побывать в столичных театрах. Денег у него не было, но он приспособился проникать в залы без билета. И однажды умудрился попасть на какой-то особо закрытый правительственный концерт. На входе все прошло гладко, а на выходе Райкина поймали: там нужно было предъявлять спецпропуск. Его обвинили в шпионаже. Бесконечно допрашивали: по чьему заданию он следил за членами правительства? Продержали в Бутырке год. Но в результате все-таки выпустили...
Иногда задумываюсь: почему сейчас так мало пишут о Райкине? Просто потому, что очень немногие люди входили в его близкий круг. И хотя дом Райкиных всегда был открыт для гостей, по-настоящему близких людей у Аркадия Исааковича было только трое: писатель Лев Кассиль, турецкий коммунист Назым Хикмет, который нашел пристанище в СССР, и певец Леонид Утесов. Причем Райкин тогда жил в Ленинграде, и виделись они с Утесовым не так часто. Леонид Осипович был старше Райкина на 16 лет, и поэтому Аркадий Исаакович всегда называл его на «вы», хотя Утесов говорил ему «ты».
У самого Леонида Осиповича внуков не было, дочь давно выросла, а ему очень хотелось о ком-то заботиться. А у Райкина подрастал сын. И вот Утесов сказал: «Косте надо дышать свежим воздухом» — и пригласил Райкиных летом пожить на своей подмосковной даче. И Костя во Внуково замечательно рос. Утесов туда к ним приезжал. Как-то он заметил, что Косте нравится лошадь, на которой вывозят мусор. Леонид Осипович познакомился с мусорщиком и договорился, чтобы Костя на лошади прокатился. Правда, в процессе переговоров Утесов так подружился с хозяином коня, что в следующие свои приезды много времени стал уделять ему. Райкин недоумевал: «О чем вы можете говорить с этим человеком?» Леонид Осипович ответил: «О Бернарде Шоу...» К сожалению, в последние годы дом Райкиных стал более закрытым, потому что у жены Аркадия Исааковича случился инсульт. Они стали жить замкнуто, уже не устраивались шумные застолья.
Со временем Райкин стал все чаще работать в Москве. Гастролировал здесь, бывало, по полгода. Вот только постоянной площадки для него здесь не было. Квартира в Москве у Райкина появилась много раньше, чем здание театра. Да и квартира — только благодаря Брежневу, с которым Аркадий Исаакович познакомился еще во время войны. Ну а когда Брежнев стал занимать высокие посты, многие знакомые говорили Райкину: «Напомни ему о себе!» Но как? И вот они встретились в начале 60-х на правительственном приеме. Брежнев сам подошел к Райкину, спросил: «Ну как ты живешь?» — «Очень хорошо!» — «Как же хорошо, если ты в Москве живешь в гостинице!» Аркадий Исаакович отшутился: «Видите, как хорошо, вы уже знаете, где я живу...»
И тогда Брежнев предложил ему квартиру в Москве. Правда, ее получение затянулось на пять лет. Видно, в первый раз Брежнев просто забыл дать распоряжение своим помощникам. И дело сдвинулось, только когда они снова встретились с Райкиным на очередном приеме. Генсек опять спросил: «Как живешь?» — а Аркадий Исаакович так выразительно посмотрел на него, что Брежнев все сразу вспомнил и говорит: «Теперь — без дураков! Будет квартира!» Так у Райкиных появилась пятикомнатная квартира в Благовещенском переулке. Теперь во время гастролей Аркадий Исаакович останавливался там, а артисты — в гостинице «Россия». Так было до 1977 года, пока не случился страшный пожар, о котором говорила вся Москва... В тот вечер Аркадий Исаакович давал спектакль в концертном зале «Россия», был аншлаг — пришло две с половиной тысячи зрителей. Во время спектакля Аркадий Исаакович почувствовал легкий запах гари. Ему сообщили о пожаре в гостинице, которая находилась в одном здании с концертным залом, и предложили тут же объявить обо всем зрителям и отменить концерт. Но Райкин решил: «Никакой паники! Если сказать, что рядом пожар, тут начнется Ходынка! Сохраняйте спокойствие. Продолжаем работать!» Пожар в гостинице расходился, и люди уже начали выпрыгивать из окон, да и за кулисами бегали пожарные, искали какие-то шланги. А Райкин шутил на сцене и ни одним намеком не показал, что происходит. Спектакль доиграли до конца, после чего зрители спокойно разошлись — давки и паники удалось избежать. А Аркадия Исааковича увезли домой. Но уснуть в тот вечер он все равно не смог — волновался за артистов, которые жили в одном из корпусов гостиницы. Никакой информации не было, и тогда он сам поехал к «России», пробрался через кордоны, и пока не убедился, что все живы, не успокоился.
Со временем необходимость переезда театра в Москву становилась все более и более очевидной. Райкина возненавидел первый секретарь Ленинградского обкома Романов. А все из-за того, что Аркадий Исаакович постоянно, как тогда говорили, «продергивал» недостатки ленинградских городских служб. К тому же, когда Райкин оказывался в кабинете чиновников, он не имел привычки заискивать и пресмыкаться. Так, однажды один большой руководитель задал ему вопрос: «Скажите, почему меня не любит интеллигенция?» А Райкин ему ответил: «А вы издайте указ, чтоб с 1 мая вас начала любить интеллигенция. И вас полюбят». За эту прямоту чиновники мстили Райкину. Долго не подписывалось решение о награждении его Звездой Героя Соцтруда. Аркадий Исаакович рассказывал, что когда чиновник вешал ему эту звезду на грудь, он тихонько шепнул: «Когда вы уже уедете из страны?» Да, Райкина боялись как человека, который «выносит сор из избы». После появления у Райкина квартиры в Москве ленинградские власти стали всячески намекать: «Вы, говорят, переезжаете? Может, и свой театр с собой заберете?» После переезда в Москву ленинградскую квартиру Райкиным оставили (что в советские времена было редкостью, но все же речь шла о знаменитом артисте). Аркадий Исаакович сам от нее через пару лет отказался. Сказал: «Тяжело платить за две жилплощади». Не было у него большого богатства. Но переубедить уверенных в обратном сограждан оказалось невозможно.
Постепенно здоровье Райкина стало сдавать. Сложное заболевание сердца, давление... Он то и дело ложился в больницу. Появился у Аркадия Исааковича и особый чемоданчик с лекарствами, который он теперь повсюду носил с собой. В этом чемоданчике Райкин носил самые различные лекарства, которые знакомые привозили ему из-за границы. Позже в традиционной медицине он разуверился и переключился на экстрасенсов. Например, его лечила Джуна. История встречи Райкина и Джуны в 1977 году — совершенно мистическая. Он узнал о целительнице, когда отдыхал в санатории после очередной больницы. С большим трудом ему удалось созвониться с ней по телефону и договориться о встрече. Когда он приехал по указанному адресу к ней домой, там везде, и на улице, и на лестницах, стояли люди, ждали ее... Но самой целительницы дома не было. Райкин очень расстроился и поехал назад. Но очень скоро Джуна сама появилась в этом санатории — навещала высокопоставленного клиента. Аркадий Исаакович встретил ее в столовой. Точнее, Джуна сама подсела к нему за стол. Там же, в санатории, прошел и первый сеанс. Райкин был в восторге, говорил всем: «Я стал на 20 лет моложе!» По его словам, Джуна ничего особенного не делала, просто водила минут десять руками над его головой. Так он стал ее постоянным клиентом. И Джуна всякий раз мчалась в театр, когда Райкину было плохо. Благодаря его помощи она даже получила новую квартиру и московскую прописку. Правда, вскоре Райкин с Джуной расстался. Почему-то ему перестало помогать ее лечение. Или, может, Аркадий Исаакович просто разочаровался в ней по своему обыкновению.
В последние годы каждый выход на сцену требовал от Райкина чего-то вроде подвига. Бывало, его костюмер выходила в коридор в слезах: «Что делать? Как он сегодня будет работать?» Жаловаться он терпеть не мог, все больше отшучивался. И вообще не любил намеков на свой возраст и плохое здоровье. Задам ему вопрос, как он себя чувствует, отвечает: «Чуйствую!» Но видно было, что Аркадию Исааковичу даже шаг трудно сделать. У театра дежурила «неотложка». За кулисами Райкин шел сгорбившись, шаркающей походкой, но на сцену по-прежнему выбегал! Это ведь с молодости было его коронным номером: не выходить на сцену, а выбегать. Но теперь такой «фокус» стал просто опасным. И вот артисты, старички, решились однажды попросить его поберечься. Сказали: «Аркадий Исаакович! Вы Герой Социалистического Труда, маэстро, лауреат! Вам больше подойдет спокойно выходить на сцену — солидно, не спеша. А не скакать». Райкина, конечно, не обманула деликатность формы. Он бросил на них какой-то особо испепеляющий, ненавидящий взгляд. Все думали: будет буря. Но все обошлось. Никто, во всяком случае, не пострадал. И совет Райкин принял.
Главной его заботой в те годы было выбить здание под свой театр в Москве. Райкин даже согласился на то, что ему отдали кинотеатр «Таджикистан», не слишком подходящий для этих целей. Но и чтобы его заполучить, пришлось идти на поклон к Брежневу. Генеральный секретарь уже был в возрасте и мало что соображал. Брежнев сказал: «Я не знаю, кто вам может помочь». А Райкин ему: «Зато я знаю этого человека! Это — Леонид Ильич Брежнев». Тогда Брежнев пообещал: «В этой пятилетке мы вам обязательно выделим здание!» — «У меня нет этой пятилетки!» — воскликнул Райкин. Словом, он не ушел, пока Брежнев при нем не обзвонил чиновников, от которых зависело решение. В итоге генсек подписал бумагу. Реконструкция здания затянулась на четыре года. К счастью, Райкин успел выйти на новую сцену в спектакле «Мир дому твоему». Так что стены нынешнего театра «Сатирикон» его помнят...
