Я долго беседовал с Иваном Сергеевичем Муленковым, которому исполнилось сто лет. Этот удивительный человек рассказал мне много всего интересного. Но я хотел бы привлечь ваше внимание к некоторым фактам из его жизни, которые, на мой взгляд, указывают на то, что реальность ведет свои подсчеты: вроде того, что два пишем, один в уме. Например, Иван Сергеевич утверждает, что когда ему было шесть лет, он... по-настоящему утонул. Рассказывал он это так: «Мальчишки купались в пруду, а я, поскольку не умел плавать, сидел на бережку. И вот ребята стали мне кричать: «Ванька, давай к нам, чего сидишь?» Я и сиганул в воду, начал барахтаться, а мальчишки поплыли вперед, на другой берег, и не увидели, что я тону. Я раз хлебнул — проглотил воду, второй — проглотил... Мимо озера шли две девчонки из деревни, увидели, что я захлебываюсь. Что ты думаешь, они сделали?» — «Вытащили вас?» — «Нет, — он покачал головой, — они помчались в деревню, прибежали к моей матери, кричат: «Тетя Дуся, Ванька тонет!» Мать бросилась к озеру. А меня и на поверхности не видно. И как она меня только отыскала? Говорит, словно знала, где я, вот и вытащила... Какие-то мужики появились, меня перевернули, положили животом на колено, давай стучать по спине и трясти. Из меня полведра воды с головастиками вышло. Долго откачивали, минут двадцать. И только потом я задышал...»
Следующая история была такая. «Мне было лет десять-одиннадцать, когда отец говорит: «Ванька, отгони лошадей к ручью, рыжую и белую». Я взял тростинку, по ногам стегаю и направляю лошадей, куда надо. А белая норовистая была, может, я хлестанул сильно, или еще чего ей не понравилось, но это произошло: она ударила меня копытами». — «Куда ударила?» — «Не знаю. Я только помню, что летел несколько метров. Потом все — темнота. Как оказалось, я целые сутки лежал без сознания. Врач приходил, в чувство привести не мог, разводил руками — мол, скорее всего, помрет. Но прошло еще двенадцать часов, и я пришел в себя».
Следующая история случилась с Иваном Сергеевичем, когда он уже в армии служил. «Меня призвали в 1939 году. Собрали нас на площади Первого Мая, в Горьком, оттуда погрузили на эшелоны, повезли в сторону Дзержинска. Все заплясали: «На запад. На запад!» — «Чего плясали?» — «Да не хотели на восток. Довезли нас до станции Кондукторской, до Дзержинска, почитай, еще километров двадцать оставалось. Поезд встал. И вдруг назад поехали. Горький проехали, и Ветлугу, добрались до Кирова, проехали его еще на 15 километров. И вот дорога идет по возвышению, справа и слева откосы. Левый откос заканчивается, поезд поворачивает, а там поломка — из шпал вытащены костыли и стыки разобраны. На этом углу как раз река Вятка под откосом текла. Как оказалось, диверсанты рассчитывали, что поезд вниз свалится, а не получилось. Хотя 13 вагонов сошло с рельсов, но упало по другую сторону. Я как раз в девятом вагоне был... Как выяснилось, это была диверсия, вскоре появились военные с собаками, бегали, искали кого-то. Не знаю, нашли ли кого — нам не докладывали. Это случилось 23 сентября... Потом всех обратно в Киров отправили, разместили в гостинице, а затем на Дальний Восток, недалеко от границы с Китаем. Там я три года служил. В 1941 году, в декабре, отправили на Западный фронт к Рокоссовскому. Помню первый бой: крики, пули свистят, рев снарядов, взрывы бомб... Наша бригада отступила на шесть километров. В результате боя из четырех тысяч человек в бригаде осталась только тысяча. Наша бригада стала небоеспособна, ее расформировали в 5-ю стрелковую дивизию. Второй раз мы вступили в бой в феврале 1942-го, недалеко от села Городищи. Мы сосредоточились на горе, и немец на горе, нас просматривает, между нами Ока. Говорят, Жуков был с нами там в эту ночь. А утром начали наступление. По льду замерзшей Оки мы прошли вперед на два километра и три километра по фронту, взяли это село Городищи. Но тут немец сильно ударил, и мы начали отступать. Вдруг замполит на коне, матерится: «Вы куда? Стоять!» И мы остановились. Тут подъехали две «катюши» и так врезали! С того боя мы больше ни разу не отступили. Шли вперед до самой победы. А в том втором бою погибло восемнадцать тысяч человек... После боя вырыли траншею два километра длиной и глубиной два метра и всю заполнили погибшими. Вспомнить страшно: восемнадцать тысяч за несколько часов... А потом я и в артиллерии воевал, и ездовым был. До меня двух ездовых убило, а я выжил. Закончил войну на Эльбе». — «Были еще какие-то опасности?» — «Раз отправили с донесением в штаб дивизии, он находился в лесу в трех километрах от наших позиций. Помню, стояла глубокая ночь. Я сел на коня, направление примерно знаю: надо держаться края леса. Поехал шагом, ночью не разгонишься. Еду, небо еще видно — там ведь звезды, а внизу темнота, еле-еле справа различаю поле, оно будто темно-серая мгла, а лес — как черная стена. Лошадь понимает, куда ноги ставить, идет, копыта глухо стучат по земле. Вдруг начали стрелять. Кто, откуда, куда и зачем — не поймешь: треск, пули свистят... А я еду — куда деваться. Не поверишь, страха особого не было, решил так: как будет, так и будет. И не задело, хоть смерть за плечом стояла. Доехал, пакет передал». Я подумал: все-таки есть некие странности в жизни, и какой-то необъяснимый баланс устанавливается. Дважды в детстве Иван Сергеевич побывал на том свете. Он оба раза вернулся оттуда. А записи уже сделаны, он ведь уже на том свете вроде как на балансе стоит. Так чего теперь с ним возиться? Теперь уже не до него, другими надо заниматься. Потому и уцелел он в войну.
А если серьезно, то у Ивана Сергеевича нет специфических нарушений папиллярного узора (рис. 1), а первостепенные линии, то есть линии сердца, головы и жизни, в превосходном состоянии (рис. 2, синие стрелочки), чтобы он мог погибнуть. Такие люди выживают в самых сложных ситуациях.
