Илья Резанцев: «Лучше всего актер может сыграть ту роль, которая ему близка по-человечески»

— Илья, еще лет 20 назад молодые артисты часто говорили, что мечтают сыграть Гамлета или Отелло... О чем мечтают артисты вашего поколения?

— О других говорить не берусь. А у меня приоритет на данный момент — это герои романов Федора Достоевского... Как бы это ни было клишировано. Признаюсь, я фанат этого писателя. Читал практически всего его произведения. Мне интересен и Родион Раскольников из «Преступления и наказания», и герой «Подростка»... Я с большим бы удовольствием сыграл Ивана Карамазова.

— Почему?

— Потому что мне очень близки эти герои. Их внутренний мир похож на мой. Знаете, бывает такое чувство, когда ты смотришь фильм или читаешь книгу: герой что-то говорит, а ты осознаешь: «Ведь это же мои мысли! Именно так я и думал когда-то. И переживал схожие чувства...».

Конечно, в произведениях все более утрированно, искусство в принципе ярче, глубже, чем реальная жизнь... Не сказать, допустим, что я веду себя так же, как Иван Карамазов. Но какая-то грань меня точно есть в этом герое. Я считаю, что удачные роли артистов в большинстве своем — те, где их персонажи в какой-то грани личности — они сами. Я имею ввиду, что, оказавшись при схожих обстоятельствах, в схожей реальности, актер мог бы быть именно таким человеком, кого он играет.

— То есть, если бы вы оказались во времена, когда происходит действие романа «Братья Карамазовы», вы бы вели себя, как Иван?

— Думаю, да. Если бы я не родился крестьянином в поле и у меня была бы возможность уехать в Санкт-Петербургизучать философию и журналистику, а потом во всем этом разочароваться, истязать себя вот этой вот «достоевщиной», мучиться, раня себя в самое сердце, думать, для чего жить, как жить, есть Бог или нетего— да, так бы я и поступил. Ужасно, конечно, что я вообще в свои 22 года об этом думаю...

— Может быть, вы и правы. Очень похоже на типичную подростковую рефлексию... Вам так не кажется?

—Кажется! Но я заметил очень давно такую вещь: подростки, в отличие от взрослых, еще не разучились задаваться вечными вопросами. Думаю, Федор Михайлович оставался таким вот подростком на протяжении всей своей жизни и вечными вопросами задавался до самого конца. Может, и я — такой вот вечный подросток, во всяком случае, пока меня такие вопросы все еще волнуют.

— Вечных вопросов много... Что беспокоит именно вас?

— Самый любимый момент в «Братьях Карамазовых»—«Великий инквизитор». Перед этой главойИван рассказывает брату Алешео том,какие козни в мире есть, что происходит с детьми, женщинами и как это Бог может допускать. Мне очень запомнились размышления Ивана, где он говорит, что хочет верить, искренне хочет. Но даже если Бог существует, он отказывается. Ведь если даже одна детская слеза покатилась, принимать такого Бога нельзя...

— Кроме героев Достоевского, есть ли у вас другие предпочтения по ролям? Просто, простите, но от такого молодого красивого высокого молодого человека ждешь фразы: «Я хочу сняться в блокбастере!»

— Меня все же больше тянет к классике. Например, есть у Михаила Булгакова пьеса «Зойкина квартира». Я играл в ней на сцене, будучи еще студентом. Роль мне досталась чрезвычайно сложная. Я играл Бориса Семеновича Гуся. Это сорокапятилетний толстый лысый дядя, по описанию. А я не толстый, не лысый и не 45-летний! (Смеется.) Как такого играть? Мне помогло то, что я заметил: у Гуся есть некое сходство с героем Леонардо ДиКаприо из картины «Волк с Уолл-стрит». Вот оттуда я и черпал вдохновение. Как только я нашел это сходство, то понял, что этого персонажа вполне может сыграть и молодой артист. Достаточно показать, какой он внутри. Внешне это успешный, богатый человек, у которого все есть. А внутри он — слаб и несчастен. Казалось бы, он разбрасывает деньги направо и налево, все перед ним пресмыкаются.Но у него есть женщина, которую он безмерно любит, а она взаимностью ему не отвечает. Он ползает перед ней на коленях в слезах, а она равнодушна... Именно двойственность его натуры меня пленила и позволила перевоплотиться в этого персонажа Булгакова. Этот дуализм людей, когда они разрываются, очень глубокий. Особенно такой момент, когда для всех ты сильный, а перед одним человеком, кем-то самым близким, ты слабый.

— В реальности у вас есть нечто похожее?

— Да... Я знаю за собой такую вещь.Когда было нужноза кого-то вступиться, я мог перессориться со всем курсом, поспорить с преподавателем. Я всегда готов был лезть на баррикады... Но, когда ситуация касается лично меня, я сникаю. С этим сложнее.

— Ну, конечно! Мужчина может бороться за другого, а за себя как-то стыдно. Да и слабыми вы быть не умеете.

— Это точно. Слабым быть тяжело.

— Давайте еще немного о полярности и двойственности. Что вы думаете, например, о герое «Трудно быть Богом» Румате?

— Да, я читал это произведение. По сути, Румата в каком-то смысле Гамлет. Да нет, не в каком-то смысле, он и есть Гамлет чистой воды. Мне было бы интересно сыграть эту роль, но, если говорить о совсем полярной роли, то есть такой очень глупый фильм, но его сняли гениальные люди. «Большой Лебовски» называется. Вот там я был бы готов сыграть любого персонажа. Просто потому что эта картина — такая идиотическая фантасмагория! Ахинея в очень хорошем смысле. Все персонажи в этой картине карикатурные, глупыеи поэтому, быть может, такие запоминающиеся. Вот такую глупость сыграть уверенно и искренне очень бы хотелось.

— Представьте картину: вы стоите на сцене и вам вручают престижную кинонаграду. Например, «Золотого орла». За какую роль?

— Думаю, за роль Мартина Идена по роману Джека Лондона. Подводя итог нашей беседе, я еще раз хочу подчеркнуть, что лучше всего актер может сыграть ту роль, которая ему близка. Где герой близок ему по характеру. Мартин Иден мне ближе всего. Может, не сейчас, но спустя время я смог бы его воплотить.

— Какое будущее ждет наше кино?

— Я думаю, скоро настанет такое время, когда в российском кино настанет такой же ренессанс, который сейчас, например, переживает Корея. Нас будет смотреть весь мир. В общем-то, это и сейчас происходит. Взять хотя бы сериалы, которые транслирует Netflix. При этом мы не станем огромной корпорацией, которая снимает гигантские блокбастеры. Путь России другой, как мне кажется. Мы займем свою нишу. Это будут сложные и интересные фильмы, глубокие картины, которые увлекут весь мир.

— Я тоже в это верю. Тем более, что в последние годы в индустрии кино и театра произошли изменения. Вы с этим согласны?

— Безусловно. Кино, с моей точки зрения, разделилось, на высоко интеллектуальное, арт-хаусное и массовое. Если раньше, это было какое-то универсальное искусство для всех, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать его, то сейчас стало два вида кино. Одно, которое может понять, кто угодно, даже маленький ребенок, а другое — такое, что, чтобы понять его и прочувствовать, нужно сначала пересмотреть миллион других фильмов, перечитать огромное количество книг. И кино все больше развивается именно в этом направлении. В последнее время у нас появилось много сложных режиссеров и тех, кто делает совсем простые и понятные картины. Хотелось бы в будущем получить нечто среднее. Умное и массовое кино одновременно. Что касается театра, то он точно движется в сторону арт-хауса, становится все сложнее и там не происходит второго такого пласта как массовый театр с постановками. Например, тот же Константин Богомолов, он — филолог, и, несмотря на то, что он эпатажничает много, но там много заложено.

— Можете ли вы сказать, что индустрия кино и театра в России в последние годы активно развивается?

-Однозначно. Развивается и то, и другое. С каждым годом выпускается все больше фильмов и спектаклей. Пока мы все еще учимся, ошибаемся. Но есть примеры, когда у российских режиссеров и драматургов все получается. Уверен, в будущем таких примеров будет все больше.

— Такое развитие наверняка дает больше возможностей молодым артистам, особенно тех, которых не было у предыдущих поколений?

— Здесь есть две стороны. С одной стороны, нас стало намного больше. Больше стало специалистов, больше людей, которых хотят быть в этой сфере. Появилась средняя прослойка — Интернет, в котором транслируются различные проекты. Ютуб — это возможность для огромного количества специалистов: операторов, монтажеров, режиссеров, актеров — как-то себя проявить, научиться. набраться опыта. Многие, к слову, вообще ограничиваются этой площадкой и она для них намного привлекательнее, чем кино.

— А что касается трендов? Есть те, которые можно выделить в кино и театре?

— С моей точки зрения, в нашем кино трудно выделить какие-то тренды. Единственное, что последнее время у нас неплохо выходит, и эти истории можно интересно рассказывать, мы любим снимать про какие-либо советские истории. Как военные, так и жизненные. Военный тренд у нас как был, так и не уходит, но появляются и картины, повествующие о жизни простых людей. Например, не так давно вышел фильм про советских баскетболистов, сейчас выходит про шахматистов. Это здорово — знать свою историю и не забывать о ней, но мне бы хотелось, чтобы снимали картины и про современную действительность. Ведь она также интересна и насыщена, как и наше прошлое.

— Про будущее кино вы сказали, а каким в России в будущем будет театр?

— Кино — молодое искусство. Его можно сравнить с молодым озорным мальчишкой. А театр имеет многовековую историю. Он — почтенный дедушка. Поэтому можно только гадать, как он изменится. Мне хочется верить, что театр станет эмоциональнее и понятнее, не растеряв при этом философской глубины.